Вампиры Лос-Анжелеса

3.

– Не возражаете? – спросил Палатазин у молодой женщины с блестящими веками, которая сидела напротив него по другую сторону его служебного стола. Он держал в руке пенковую трубку, которая когда–то была совершенно белой, а теперь стала черной, как уголь.

– Что? Ах, нет, все нормально.

Акцент выдавал в ней уроженку средне–западных штатов.

Он кивнул, чиркнув спичкой и поднес пламя к трубке. Эту трубку ему подарила Джоанна в первую годовщину свадьбы, почти десять лет назад. Она была вырезана в виде мадьярского князя, конника–воина, из тех, что ворвались в Венгрию в десятом веке, сея смерть и разрушение. Большая часть носа и один глаз успели уже сколоться. Теперь вырезанное на трубке лицо больше напоминало борца–нигерийца. Палатазин убедился, что дым не попадает девушке в лицо.

– Ну что же, мисс Халсетт,– сказал он, бросив быстрый взгляд на лист блокнота перед собой. Чтобы выделить для блокнота место, ему пришлось сдвинуть в сторону целую гору газетных вырезок и желтых папок–бумагодержателей. – Значит, это ваша подруга вышла на работу на Голливудский бульвар во вторник вечером. К повороту подъехала машина. И что было потом?

– В машине сидел какой–то тип, странного вида. – Девушка нервно улыбнулась, сжав маленькую пурпурного цвета сумочку, которую пристроила у себя на коленях. Ногти у нее были обкусаны почти до самых корней. В другом конце кабинета сидел детектив Салливан Рис, мужчина модного сложения и черный, как трубка Палатазина. Он сидел, скрестив на груди руки, и наблюдал за девушкой, время от времени взглядывая на Энди.

– Сколько этому человеку могло быть лет, как по–вашему, мисс Халсетт?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Меньше, чем вам. Трудно сказать, потому что сами знаете, ночью на бульваре свет такой яркий и цветной, ничего нельзя сказать о человеке, если он не стоит у тебя прямо перед носом.

Палатазин кивнул:

– Черный, белый, чикано?

– Белый. На нем, на лице то есть, у него были такие очки с толстыми стеклами, и от этого глаза у него казались очень большими и таким смешными. Парень этот… так Шейла сказала… плотный. Не очень здоровый, но мускулистый, хотя и не высокий. Волосы черные или темно–каштановые. Очень коротко подстриженные. И побриться ему тоже, кажется, не мешало бы.

– Как он был одет? – спросил Рис. Голос его звучал мощно и серьезно. Когда он учился в школе Дюка Эллингтона, то пел басовую партию в хоре, и пол в аудитории вибрировал.

– Э… голубая штормовка. Светлые брюки.

– На штормовке были какие–то надписи? Фирменная этикетка?

– Нет, кажется, не было.

Девушка снова посмотрела на Палатазина, внутренне содрогаясь. Близкое соседство с двумя полицейскими ее нервировало. Патт и Линн сказали, что она дура, если согласилась идти в Паркер–центр давать сведения копам. Что она от них видела хорошего, кроме двух задержаний по обвинению в проституции? Но она подумала, что если попадется опять, то этот коп с печальным выражением на лице может вспомнить ее, и дело обойдется легко. Приглушенные звуки телефонных звонков, голоса, шаги за стенами кабинета начали уже действовать ей на нервы, потому что она была вынуждена явиться в копам в “чистом” виде – ни кокаина, ни “травы”, ни таблеток сегодня утром. Теперь она едва сдерживалась.

– Ну, хорошо, Эми,– спокойно сказал Палатазин, чувствуя напряжение девушки. У нее был вид оленя, который почуял запах оружейного металла. – А машина? Какой она была марки?

– Жук, “фольксваген”. Серый или серо–зеленый, кажется.

Палатазин записал оба цвета на листке блокнота.

– И что случилось… с вашей подругой?

– Этот парень открыл дверцу, высунулся и спросил: “Продаешь?” – Она нервно передернула плечами. – Сами понимаете.

– Он попытался подцепить вашу подружку?

– Ага. И он помахал пятидесятидолларовой бумажкой. Потом сказал что–то вроде “Уолли кое–что припас для тебя, крошка”.

– Уолли? – Рис слегка подался вперед, в потоке солнечного света его лицо с высокими скулами горело, словно опаленное красное дерево.

– Вы уверены, что он назвал именно это имя?

– Нет, не уверена. Слушайте, все это произошло с моей подружкой, Шейлой. Как я могу что–то знать наверняка, а?

Палатазин записал в блокнот “Уолли”, ниже добавил “Уолтер”?

– А потом? – спросил он.

– Он сказал: “Тебе не придется много стараться. Садись, мы поговорим”.

Она сделала паузу, глядя на здание, видневшееся в окно за спиной Палатазина. – Она почти согласилась. Пятьдесят долларов, верно?

– Верно,– согласился Палатазин. Он смотрел в обеспокоенные глаза девушки и подумал: “Малютка, как тебе удается выжить?” Если девушке было больше шестнадцати, он был готов сплясать чардаш перед всеми отделениями расследования убийств. – Продолжайте, продолжайте.

– Она почти согласилась, но когда начала садится в машину, то почувствовала какой–то непонятный запах. Что–то, напоминающее лекарство вроде той жидкости, которой… э… папа Шейлы мыл руки. Он у нее был доктор.

Палатазин записал “врач?”, затем “Работник больницы?”

– Тогда Шейла перетрусила и вылезла из машины и отошла. Когда обернулась, этот парень уже отъезжал. Вот и все.

– А когда ваша подружка начала подозревать, что это мог быть Таракан? – спросил Рис.

– Я сама все время читаю газеты. Все читают, я хочу сказать. Все на бульваре только об этом и говорят, поэтому я подумала, прежде в полиции должны узнать.

– Если это случилось во вторник, то почему вы так долго ждали, прежде чем пришли к нам?

Она пожала плечами и начала грызть ноготь большого пальца:

– Я испугалась. И Шейла испугалась. Чем больше я думала, что это мог быть ОН, тем больше я боялась.

– А ваша подружка не заметила номер машины? – спросил Палатазин, занеся над блокнотом ручку. – Или еще какие–нибудь особенности внешнего вида машины?

Она покачала головой:

– Нет, все произошло слишком быстро.

Она взглянула в спокойные серые глаза этого немолодого, плотно сбитого полицейского, который так напоминал ей одного полицейского офицера по делам несовершеннолетних из Холта в Айдахо. Только у этого копа был смешной акцент, он был почти совсем лысым и на ярко–красном с голубыми горошинами галстуке у него было кофейное пятно.

– Но на самом деле это был не он, как вы думаете?

Палатазин откинулся на спинку своего поворачивающегося кресла. Вокруг его головы вились струйки сизого табачного дыма. Эта молоденькая проститутка была в точности такой же, как и любая их десятка тех, кого он опросил за последние несколько недель: поблекшая, напуганная, с достаточным количеством сообразительности, чтобы выжить на панели, но недостаточно сильная, чтобы порвать с такой жизнью. Выражение глаз у всех проституток было одним и тем же: острое, мерцающее презрение, которое маскировало глубоко спрятанную в душе печальную усталость. Все эти последние недели он сдерживался, чтобы не взять этих обитательниц мрачных улиц за плечи, встряхнуть и прокричать в лицо: “Разве вы не знаете, что вас ждет там? Убийцы, насильники, садисты и хуже. Многие вещи еще хуже, чем эти, о которых вы не осмеливались даже думать, потому что иначе эти мысли сведут вас с ума. Мысль о том, что скрывается в темных тайниках человечества, ждет вас в краю кошмаров, чтобы к удобный момент нанести удар. Самое фундаментальное ЗЛО, которое распространяется вокруг себя новое ЗЛО и пожирает иное ЗЛО, чтобы выжить…”

“Хватит”,– сказал он сам себе. Внутри у него все стянулось в тошнотворный узел, он понимал, что близок к пределу.

– Да,– сказал он Эми,– это мог быть и он.

– О, Боже,– выдохнула она, и кровь отхлынула от ее лица, пока она не стала похожа на восковую кукла, одна краска снаружи и пустота внутри. – В смысле… я раньше имела свидания со странными типами… но никто никогда не пытался… – Она коснулась пальцем своего горла, в воображении ее уже нарисовалась картина – как ухмылялся этот тип, когда она села к нему в машину, этот, в очках, жуткий…

– Эми,– сказал Палатазин, решив, что надо кончать с игрой в прятки. – У нас есть художник, который может составить портрет этого мужчины, который пытался подцепить тебя, по твоему описанию. Я не говорю, что это наверняка был Таракан – нет. Но возможность все–таки существует. Я хочу, чтобы ты сейчас пошла с детективом Рисом и дала информацию нашему художнику. Все, что сможешь припомнить: глаза, волосы, рот, нос. Договорились? – Он встал с кресла. Рис уже стоял рядом с девушкой. – Кроме того, припомните, припомните все подробности, касающиеся вида машины. Так, чтобы я смог бы сам увидеть ее в моем воображении, так же, как ее видели вы. Особенно обратите внимание на номер. Возможно, вы видели и запомнили хотя бы частично, но только сами сейчас этого не сознаете. Спасибо, что пришли к нам, Эми. Салли, ты проводишь Эми к Маку?

– Конечно. Пойдемте, мисс Халсетт.

Он открыл дверь кабинета перед девушкой, и разнообразные шумы полицейского отдела по борьбе с преступлениями, по расследованию убийств ворвались в комнату – резкие телефонные звонки, цоканье немилосердно эксплуатируемых пишущих машинок, щелканье выдвигаемых и задвигаемых на место картотечных ящиков, монотонное бормотание телетайпа. Девушка остановилась на пороге и посмотрела назад, на Палатазина.

– Я еще кое–что вспомнила,– сказала она. – Руки у него… Ладони! Они были очень большие, понимаете? Я их хорошо видела, потому что он сжимал руль.

– Он не носил каких–либо колец, перстней?

– Я… нет, кажется, не было.

– Отлично, превосходно. Салли, как только составите фоторобот, принеси его мне, ладно?

Салливан кивнул и вслед за девушкой вышел в широкий, покрытый линолеумом коридор. Палатазин, в висках которого стучал пульс надежды, вышел в другую обширную комнату, заставленную ящиками и письменными столами, и пробрался к столу, за которым сидела детектив Брашер, ожидая звонков от информаторов. Брашер, молодая женщина с волосами цвета песка и глубоко посаженными зелеными глазами, в которых уже начала появляться какая –то жестокость, трудилась над кроссвордом в утреннем выпуске “Таймс”. Она быстро спрятала газету, когда заметила, что к столу направляется капитан.

– Брашер,– сказал Палатазин. – Вы, кажется, не очень заняты. Мне нужно поработать с картотекой. Все, кто связан с делом Таракана и одновременно владеет “фольксвагенами”, кроме того, все, кто может проходить под именем Уолли или Уолтер, или использовать эти имена как прозвища и т.д… Кроме того, посмотрите картотеки по нападениям и изнасилованиям, по тем же параметрам. Срок давности – до трех месяцев.

– Слушаюсь, сэр. – Она сделала несколько пометок в блокноте и поднялась из–за стола. – Я ждала звонка от одного сводника…

– Пусть ваше место займет Хайден. – Палатазин сделал знак рукой мужчине за ближайшим столом. – Мне эти данные необходимы как можно скорее.

Он отвернулся от Брашер как раз вовремя, чтобы увидеть Гейл Кларк, входящую в комнату отделения. Палатазин почувствовал острый прилив раздражения и злости. Она опоздала больше чем на час, и именно в данный момент Палатазин чувствовал, что ему будет очень трудно выдержать обстрел пустыми и ненужными вопросами. Он несколько раз под различными предлогами отказывался встретиться с ней, отсылая журналистку в отдел печати и связи с прессой. В ответ газетенка “Тэтлер” опубликовала несколько на скорую руку сварганенных передовиц, касающихся недопустимого промедления, с которым капитан Палатазин ведет дело по поимке Таракана. В любое другое время Энди не обратил бы особого внимания, но именно сейчас все газеты города давили на мэра, который в свою очередь оказывал давление на полицейского комиссара, который обеими ногами надавил на шефа Гарнетта, который явился в кабинет Палатазина, жуя зубочистку, и потребовал ответа – почему это пустяковое дело до сих пор не раскрыто? Палатазину оставалось жевать собственные ногти и слоняться по отделу, словно опасно раздраженному медведю. Он знал, что его люди работают с полной отдачей. Но политиканы наверху теряли терпение. Поэтому указание комиссара было недвусмысленным: оказывать любые содействия прессе.