Мертвые говорят...
- Автор: Соломон Михельсон
- Жанр: Военная проза / Детектив / Советская проза
- Дата выхода: 1965
Читать книгу "Мертвые говорят..."
8
На брючном ремне Ляпикова в кожаном чехле висел самодельный финский нож с наборной ручкой. В кармане гимнастерки были письма, фотокарточка, старательно обернутая плотной бумагой, химический карандаш с наконечником. Края писем и фотографии в засохшей крови, будто в орнаменте.
С карточки застенчиво улыбалась худенькая девушка, темноволосая, толстогубая, с большими натруженными руками. На обороте, между едва заметными карандашными линиями, выведено: «Алеше от Гали. Белово, август 1943 года».
Письма были от Гали Крепенко, от матери и сестры. Одно письмо Ляпикова, неоконченное, адресовано Гале.
В письмах матери, спокойных и бодрых во всем, что касалось ее и дочерей, была плохо скрытая тревога за жизнь сына. Ольга, старшая из сестер, тайком сообщала, что живется им совсем не так хорошо, как пишет мать, спрашивала, не может ли он прислать что-нибудь из еды или вещей — такое, что ему не нужно.
Галины письма растревожили старую рану Хохлова.
Как и все, кто рос в атмосфере великих свершений, кто зачитывался книгами Островского и Гайдара и по десятку раз ходил на «Чапаева», кто с гордым блеском в глазах подхватывал «Если завтра война...» — Хохлов был твердо уверен в скорой победе «малой кровью».
Война обрушилась невиданными страданиями... Пепелищами и трупами детей. Эшелонами беженцев и тысячами без вести пропавших. Она была в глазах женщин и стариков, провожавших красноармейцев на восток и потом, позднее, — колонны пленных на запад. В хлебных карточках и в военных трибуналах. В цехах под открытым небом. В гетто и в подневольном труде.
Она раскачивалась на виселицах оккупантов и гремела из пулеметов народных мстителей.
Она была в непостижимо тяжком труде миллионов людей.
К такой войне их никто не готовил. И никто не мог объяснить, почему она оказалась такой, а не другой, не той, что должна была быть. Выгодные для немецких войск условия начала войны всего объяснить не могли.
И война поглотила людей целиком. В сравнении с ней, с ее трудом и горем все свое, личное, само собой уходило на задний план, казалось ничтожно мелким.
Так было и с Хохловым.
Делая нужную на войне работу, он отдавал ей всего себя, сторонясь, часто без надобности, простых человеческих радостей. Война стала бытом. Люди втянулись в нее. И Хохлов понял, что как бы ни была сильна и священна ненависть, она не может заполнить всей жизни. И больше того, она неизмеримо обнажила в людях способность ощущать добро и зло. Поняв это, Хохлов пожалел об утраченных связях с теми, кто в предвоенные годы разделял его юношеские мечты. На разосланные с годичным опозданием письма ответов не было.
Хохлов перебирал в памяти встречи с девушками, ни одной из которых он так и не отдал предпочтения, и чувствовал, что никогда раньше они не казались ему столь трогательными и дорогими сердцу. Мечтая о новых встречах, о любви, он мысленно говорил с девушками и сочинял им нежные, умные письма, и это приносило нехитрую радость забвения, но только на короткий срок, когда его нелегкие обязанности позволяли предаваться мечтам. В такие минуты мысль о подвиге, который бы прославил его, становилась навязчивой. Это окончательно убеждало Хохлова, что он глупый, смешной мальчишка, портило ему характер, но он ничего не мог с собой поделать. И сейчас, читая письма Гали к Ляпикову, он с новой силой почувствовал острую зависть и подумал, что многое отдал бы за счастье читать такие же доверчивые, трогательно-наивные письма, которые были бы предназначены только ему.
Хохлов смотрел на карточку Гали. «Сколько, должно быть, силы и чувства в этом хрупком создании, если оно решилось на опасную и далеко не женскую работу в шахте!»
В последнем Галином письме были стихи:
Россия! в злые дни Батыя,
Кто, кто монгольскому потопу
Возвел плотину, как не ты?
Чья, в напряженной воле, выя,
За плату рабств, спасла Европу
От Чингиз-хановой пяты?
Письмо Гале Ляпиков написал, судя по красноватому оттенку букв, тем же химическим карандашом, который был у него в кармане гимнастерки. Оно лежало ближе, чем другие, к телу и больше пострадало от крови. Хохлов с трудом разбирал буквы.
Ляпиков писал, что жив, здоров, скоро надеется вернуться в прежнюю часть, где ему достался ее подарок («Еще раз спасибо за него») и началось их заочное знакомство. Письма пусть шлет уже туда; спрашивал, не сможет ли она приехать к ним в составе шефской делегации кузбасских шахтеров, передавал привет от своего дружка Степана Бряхина, «который хотя и постарше меня, но настоящей фронтовой дружбе это не помеха». Ляпиков сожалел, что не может выполнить ее просьбу — выслать фото: «У нас на «пятачке» (так называют высоту, которую держит наша часть) открыть фотографию не успели». В конце письма он привел стихи:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте Родину мою».
Хохлов сравнил начертание букв в письме Ляпикова и в слове «здорово» на полях «Караморы». Совпадение почерка было очевидным. Он не сомневался, что графическая экспертиза подтвердит это. Сопоставление, по существу, не могло не привести к простейшему выводу: одно исключает другое.
«Что же настоящее? — размышлял следователь. — Если то, что в письме, то как объяснить надпись и подчеркивания на страницах книги? Если настоящее — надпись и подчеркивания, то к чему письмо? Для маскировки? Чтобы сбить с толку? Но ведь Ляпиков унес его с собой. Чтобы запутать следствие, если преступный замысел почему-либо осуществить не удастся? Не слишком ли хитроумно?..»
Хохлов заметил недоуменные взгляды понятых. Он не знал, что сказать им. Мысль о том, что даже сам Шерлок Холмс не сумел бы разгадать такую загадку с ходу, не принесла облегчения. Так ни до чего и не додумавшись, он пошел на вскрытие трупа.
Хохлов выскочил без шинели из землянки, в которой происходило вскрытие. Он шел быстро, автоматически отвечая на окрики часовых. С востока, из-за гряды высот, которые недавно были взяты с тяжелыми боями, сочился холодный рассвет. Встречный ветер пронизывал тысячами ледяных иголочек, но следователь не чувствовал ни боли, ни холода. В ушах часто сильно пульсировала кровь. Сжимая на ходу виски, Хохлов не заметил, как очутился в блиндаже Каменского. Спохватился, наткнувшись на спокойные, насмешливые глаза, в которых, казалось, невозможно вызвать удивление. Немного отдышавшись, глядя на Каменского в упор, сказал:
— Прошу немедленно взять Бряхина под арест!
Он хотел сказать это спокойно, твердо, а вышло смятенно, дребезжаще, как у гитары с ненатянутыми басовыми струнами.