Мертвые говорят...

10

Каменского Хохлов застал за чаепитием. Сидя за столом в нательной рубашке, он с наслаждением тянул чай из большого розового блюдца. Аккуратно расправленная гимнастерка лежала на койке. Лицо его сохраняло обычное невозмутимо-ироническое выражение, будто не было ни крайне взволнованного следователя, ни из ряда вон выходящей просьбы, прозвучавшей как требование. И вдруг Хохлов понял: таким удивительно свежим, моложавым делает лицо Каменского загорелая, туго, как на колодку, натянутая, всегда чисто выбритая кожа. Нужно было долго и внимательно всматриваться, чтобы обнаружить на ней паутинки морщинок. Хохлов машинально провел по щеке тыльной стороной кисти. Под ней заторкало.

Жест этот не прошел мимо внимания Каменского. Со свистом потягивая чай, кряхтя от удовольствия, он закивал маленькой головой не то одобрительно, не то укоризненно.

Дивизионные сплетники рассказывали, что Каменский чуть ли не круглые сутки тянет чай из литрового блюдца и спит в одной нательной рубашке, видимо, еще со времени обучения в школе прапорщиков. К рассказам о чудачествах командира Хохлов относился с недоверием. В них было что-то от стремления во что бы то ни стало иметь своего дивизионного чудака.

Следователь повторил свою просьбу и, чтобы придать ей в глазах Каменского вес, сел писать постановление об аресте Бряхина. Белесые брови Каменского едва заметно приподнялись. Это могло означать или крайнюю степень удивления, или сожаление по поводу неизбежности серьезного разговора, или то и другое вместе.

Окончив писать. Хохлов протянул командиру постановление. Тот нехотя взял его, мельком взглянул, небрежно покрутил.

— Эта бумажка не имеет юридической силы, — сказал он. — Так, кажется, принято у вас говорить? Нужна санкция прокурора. — Он улыбался во всю ширину своего ребячески маленького рта — ехидно, победоносно. — Решение, принятое сгоряча, почти всегда ошибочно, молодой человек. Остыньте. Попейте чайку. — Каменский подвинул к Хохлову высокую, голубую кружку и такой же чайник. Чай для себя он наливал из чайника прямо в блюдце.

Хохлова раздражало в Каменском буквально все: и медлительная речь, и чаепитие с причмокиванием, и даже юмор, который вчера еще казался симпатичным. Только боязнь показаться смешным и какая-то заразительная атмосфера спокойствия, исходившая от Каменского, помогли Хохлову взять себя в руки.

— Была бы санкция прокурора, — отодвигая чашку, сдержанно возразил он, — тогда, товарищ майор, незачем было бы обращаться к вам. Я попытаюсь связаться с прокурором. Вы знаете, что это не просто. Не сомневаюсь в его согласии.

На самом деле он сомневался, так как знал о чрезмерной осторожности прокурора. — А пока прошу арестовать своей властью... под любым предлогом. Этого требуют интересы дела. Бумажка, как вы назвали ее, пусть будет у вас, на случай если возникнет вопрос об ответственности.

Хохлов, уверенный, что сказал все и именно так, как надо, выжидая, смотрел на Каменского. Но на лице командира он видел только блаженную улыбку, которая могла означать наслаждение чаепитием.

Допив чай, Каменский не торопясь отодвинул блюдце, закурил. Хохлову показалось, что он издевается над ним.

— Эх, молодость петушиная! — вздохнул командир. — Не с того конца начали, дорогой товарищ... Не с бумажки надо бы... — Он брезгливо ткнул в нее пальцем. — Раз от меня зависите (вы сами признаете это), поговорили бы сперва, объяснили толком. Ведь я здесь, похоже, не посторонний. И Бряхин вроде не дырка от бублика. Сперва слежка, теперь арест. Мало ли что вам в голову придет. — Он подошел к койке, надел гимнастерку. — Под любым предлогом, говорите? Следователь толкает меня на незаконные действия! Как вам это нравится? Мне не за что арестовывать Бряхина. Солдат он исправный. И насчет ответственности!.. — Маленькая голова Каменского сердито дернулась. — От нее бегать не привык, за бумажку в случае чего прятаться не стану: мол, моя хата с краю!.. В интересах дела, говорите? Мы по-разному, значит, понимаем этот интерес. Вы знаете, я в пять адресов разослал донесение, в котором выставил Бряхина героем, ночью отослал ходатайство об освобождении от наказания и судимости в трибунал, отправил наградной в штаб — и теперь я же должен арестовать Бряхина?! Каменский Павел Феофанович, командир штрафной роты, в роли унтер-офицерской вдовы...

Хохлов ерзал на скамейке. Вначале ему не терпелось возразить командиру, посчитавшему себя вправе отчитывать его, следователя, как мальчишку, но чем больше он вдумывался в смысл того, что говорил этот чудаковатый майор, тем меньше видел оснований для возражений. Он с сожалением понимал, что Каменский прав, прав не только по-своему, с позиций командира, но прав также по существу, прав по отношению к нему, следователю.

То, что он позволил себе — ворвался в блиндаж и, не потрудившись дать хоть какое-нибудь объяснение, потребовал от Каменского действий, которые в его глазах выглядят самоизбиением, — мягко говоря, бестактная мальчишеская выходка, непростительная следователю. «Так мне и надо! — думал Хохлов. — Хорошо еще, что Каменский не выставил меня и не потребовал другого следователя. Не петушиться надо, а убедить его. Нет, солидность мне не прививается!»

В назидательных возражениях Каменского, в их беззлобном тоне Хохлов уловил доброжелательные нотки. Это вселяло надежду на благополучный исход объяснений. «Старик попортит мне кровь и согласится. Готов все стерпеть, только бы не возвращаться в прокуратуру за санкцией. Это означало бы упустить время, а вместе с ним и возможности, которые таятся в расследовании по горячим следам».

— Вы должны понять меня, Павел Феофанович! — сказал наконец Хохлов. — Дело не в тайне следствия. Просто преждевременно пытаться что-то объяснять или делать прогнозы. Могу сказать только: в том, что Бряхин стрелял в Ляпикова, нет геройства. Скорее, это преступление. В такой крайней мере не было необходимости... — Хохлов старался придать словам и голосу ту внутреннюю убедительность, которая достигается собранностью, целеустремленностью мысли, напряжением воли. — Причины? Не знаю. Покажет следствие. Но чтобы оно было успешным, надо прежде всего изолировать Бряхина, человека, на мой взгляд, опасного. У меня предчувствие, что он готовит нам сюрприз. И если вы не пойдете мне навстречу...

В действительности таких опасений у Хохлова не было. Подавив в себе протест, он придумал их, надеясь вызвать в Каменском страх перед новым ЧП.

Каменский перебил Хохлова:

— Вы как чувствительная дамочка. «Предчувствие, сюрприз», — передразнил он. — Какой еще там сюрприз! Это вы, молодой человек, придумали. Хотите попугать меня, а сами краснеете. Коль не умеете, лучше не беритесь.

Хохлов почувствовал, как стыд жгучей волной заливает лицо. Опустил глаза, подумал: «Опять влип!»

— Я вас тоже попугаю. Учли вы, что тут такие есть... дружки Бряхина! — Каменский тщательно погасил в пустой консервной банке, приспособленной под пепельницу, недокуренную самокрутку. — Боюсь, что они нас не поймут. Герой! Официально по взводам объявлено — и вдруг в кутузку! Учли, что местами фриц тут под самым носом у нас, что мы, по существу, окружены немцем? — Он помедлил секунду-две, будто в ожидании ответа. — То-то!.. Здесь вам не ахаче[2] тыла. Здесь, знаете, надо... — Он многозначительно подмигнул.

Хохлов побледнел. Намек был более чем прозрачным: рядом с АХЧ тыла дивизии находилась прокуратура. Не показывая виду и не давая повода для ссоры, Хохлов сдержанно сказал:

— Все учел, Павел Феофанович... — И уже с улыбкой, тоном, в котором невозможно было спрятать мальчишеское торжество: — И даже то, что вы здесь царь, бог и воинский начальник! — Хохлов улыбался, довольный своей, как ему казалось, смелой и тонкой шуткой, так неожиданно и вовремя пришедшей ему на помощь.

Каменский, прищурив глаза, впервые с интересом посмотрел на Хохлова. Так смотрят на человека, в котором неожиданно открывают что-то новое, привлекательное.

— Потому и настаиваю на аресте, — заключил Хохлов, — что здесь, в условиях «пятачка», бряховщина особенно опасна...

Каменский насмешливо поднял брови.

Хохлов снова мысленно отругал себя за эффектное словечко: «Вот уж действительно брякнул! Перестарался!»

— Уверен, — продолжал Хохлов, — что этот арест вряд ли огорчит ваших орлов. На «пятачке», как на всякой советской территории, действуют советские законы.

Он встал, прошелся по блиндажу, снова сел.

— Вот именно потому и не хочу арестовывать Бряхина, — пряча хитрую улыбку, отпарировал Каменский. — Ну и выдумщик вы, молодой человек, фантазер! «Сюрприз», «бряховщина»...

Хохлову казалось, что Каменский вот-вот по-стариковски погрозит ему пальцем, но тот встал, надел шинель и туго затянул на ней ремни с кобурой. Поморщившись, он ворчливо проговорил:

— Извините, мне на посты надобно. Ладно, распоряжусь. Все равно от вашего брата не отвяжешься. Но только на двое суток. Укладывайтесь. Наломаем дров...