Мертвые говорят...

Соломон Михельсон
100
10
(1 голос)
0 0

Аннотация: В этой небольшой по размерам книжке рассказывается о тяжелом и благородном труде военного следователя в боевых условиях, о человеческом долге, о справедливости.

Книга добавлена:
8-03-2023, 00:45
0
218
31
Мертвые говорят...

Читать книгу "Мертвые говорят..."



Взрыв в блиндаже

Мне приходилось видеть всякие ранения: пулевые и осколочные; от пуль обычных и разрывных; от снарядов, мин, гранат, от запалов и капсюлей; прямые и рикошетные, при полной убойной силе и на излете... Все они послушно укладывались в разработанную судебно-медицинской наукой классификацию, строгую и категорическую. Я против нее, разумеется, ничего не имею. Более того, руководствуюсь ею. Но когда вижу изуродованное, разодранное в клочья человеческое тело, боль сдавливает мне сердце, и я забываю о научной классификации ранений. Мне приходится придавать своему лицу выражение непроницаемости, а голосу — твердость, чтобы не дать остальным участникам осмотра повод усомниться в моем следовательском достоинстве.

Им, остальным участникам осмотра, незачем прятать свое личное — неофициальное отношение к происшествию. Они могут откровенно и показать его и высказаться. Разумеется, в сдержанной и тактичной форме.

Вострый, молодой, с гонором военврач, прибывший на осмотр в качестве судебно-медицинского эксперта, полусидит на краю грубого стола в демонстративно небрежной позе. У него холодные, чем-то напоминающие рыбьи глаза, острые подбритые брови (они раздраженно вздрагивают), тонкие, красивой формы губы. Сейчас они капризно надуты. Вострый не решается сказать мне прямо, открыто то, чего не может скрыть его самоуверенное, по-злому равнодушное лицо. Во-первых, то, что ему, врачу, решительно нечего делать здесь ни как эксперту, ни, подавно, как хирургу: случай рядовой, ничем не примечательный и в судебно-медицинском отношении абсолютно ясный. Во-вторых, с составлением обязательного (ведь только для проформы!) медицинского заключения с успехом может справиться, ну, хотя бы патологоанатом. И в-третьих, следовательно, не было никакой надобности отрывать его, Вострого, командира отдельной медико-санитарной роты, от многих неотложных дел.

Конечно, ни для кого из нас, участников осмотра, не секрет, что под Кириллом Ножиным взорвалась ручная граната, хотя никто не сказал этого вслух, — «почерк» ее был достаточно нагляден. Но как она оказалась под ним? Кем, где и при каких обстоятельствах поставлена она на боевой взвод?..

Понятые, краснофлотцы, рослые, строгие, в черном с головы до ног. Смотрят на труп, и во взгляде у них такое недоумение, словно они не верят и требуют доказательств, еще более убедительных. Потом они подолгу буравят меня глазами — то хмуро и требовательно, будто я имею какое-то отношение к гибели их товарища, то умоляюще. Ждут, что я тут же раскрою угнетающую всех тайну. За это время они не проронили ни единого слова.

Я молча составляю протокол, то есть пишу, сидя за столом, встаю, осматриваю труп, снова сажусь за протокол. Ловлю на себе теперь уже неприязненные взгляды краснофлотцев. Видимо, все это, по их мнению, никчемная чиновничья возня. В стороне, у пустых ящиков от снарядов, опустив плечи, стоит мичман Глыба, массивный, мрачный. Его тяжелое квадратное лицо с запавшими печальными глазами словно окаменело.

— Добрый моряк погиб, — говорит он вдруг, как бы подводя итог осмотру и своим думам. — Странный случай...

Он тяжело вздыхает и грустно качает головой.

Как же все это произошло?

Еще выстукивали торопливую дробь немецкие пулеметы, с хлюпаньем рвались мины. Еще не остыли автоматы наших разведчиков и не улеглось возбуждение от только что завершенного боя, а сами разведчики, волоча «языков», уже шумно втискивались в блиндаж на участке обороны батальона Соколова. В блиндаже сразу стало тесно и шумно. Лихорадочно заметался в струе воздуха и погас огонек коптилки. Темнота усилила оживление.

— Фрицев держите!

— Не утекут.

— Паша, не придуши их вконец!

— У них и так карточки порченые.

— Кто там табанит?!

И вдруг бьющий, хватающий за душу крик:

— Братки! Беги про-о-чь!!

Голос Кирилла Ножина. Высокий, с надломом. В нем тревога, отчаяние.

Оборвался гомон, нахлынула недобрая тишина. Там, где стоял Ножин, кто-то, падая, с силой отбросил нескольких человек. Они толкнули других. Откуда-то снизу — тот же голос, полный тоски, горечи:

— Прощайте, кореши!.. Катюш...

Блиндаж приглушенно ухнул, вздрогнул мелко, ознобно. Желтое пламя, лизнув земляной пол, вырвало на мгновение из темноты скованные лица и фигуры людей. Хлестнуло взрывным теплом. Шуршали, осыпаясь, стены. Только теперь догадались открыть дверь — серый мутный сноп света упал на изуродованное тело Ножина. Забыв снять шапки, бескозырки, шлемы, молча стояли моряки и ничего не могли понять. Первым пришел в себя Пирогин, чем-то напоминающий восторженную девушку.

— Лимо-о-нкой по-о-дорвался... — выдохнул он хриплым и чуть дребезжащим шепотом, недоуменно заглядывая в лица товарищей.

— Нашел место! — возмутился Жабов, бойкий, краснощекий, с фатовскими усиками. — Тут нам всем могла быть амба!

Никто не отозвался. Может быть, даже никто не обратил внимания на их слова. И только спустя минуту старшина первой статьи Лушба, одутловатый, серьезный и бледный, отыскал глазами Жабова.

— Осуждаешь, салажонок! Без году неделя в разведке, а такое говоришь о Кирилле Ножине! — Трудно было понять, чего в глазах и в голосе его больше — негодования или удивления. И задумчиво добавил: — Не может быть, чтоб он сам себя...

Долго и безуспешно ищем в блиндаже предохранительную чеку с кольцом. Где же она? Кто выдернул ее?

Приступаю к допросам. Были ли у Ножина недруги, завистники, недоброжелатели? Голос у меня почему-то неуверенный, смущенный.

— Недруги?!

Оторопелые взгляды, вскинутые брови и несколько секунд озабоченного молчания.

— У Ножина? Нет, не было.

— Нет конечно.

— У нас? Не бывает.

— Завидовать? Чему? Славе его? И так, чтоб...

— Шутите?

— Чепуха!

— Ничего не понимаю, — говорит Лушба, первый друг Ножина. — Не знаю, что и подумать.

Он задумчиво отвечает на мои вопросы, медлит, переспрашивает.

— Успеху у девушек? Это другое дело. Бывает... Вы про Катюшу? Так ведь у него у самого ничего не получалось. Держала она его, как говорится, на почтительном расстоянии... Только с Чистяковой Катей из наших, кроме Кирилла, никто. За ней капитан ухаживает какой-то.

Вопросы мои звучат фальшиво и казенно. Я даже краснею от мысли, что заражаю ядом подозрительности прозрачный и чистый воздух фронтового братства. В особенности когда допрашиваю тех, кто был в блиндаже рядом с Ножиным и кого он, освобождая себе место на полу, вынужден был отбросить. Они смотрят на меня с недоумением и укором. Разве могли они, верные товарищи Ножина, поднять на него руку? Да и мыслимо ли было бросить гранату в маленьком блиндаже, битком набитом людьми, не рискуя собственной жизнью и жизнью многих других?! Не могли бросить гранату и обезоруженные, надежно связанные «языки». А предсмертный предостерегающий крик, трогательное прощание?.. Где же здесь хотя бы малейшее основание предполагать, что под сваленного разведчика была подброшена взведенная граната? Прийти бы этим моим соображениям, начисто исключающим версию убийства, часом раньше — не пришлось бы мне краснеть...

Что же тогда? Самоубийство? Несчастный случай?

То немногое, что успел сказать перед взрывом Ножин, может подтвердить и то и другое в равной мере. Но самоубийство на глазах у всех? К тому же время, место, неожиданность происшествия — все обстоятельства склоняют к мысли о несчастном случае, точнее, о чем-то другом, необычном, но пока совершенно неуловимом.

Публичное самоубийство... Читал я об этом наивном средстве «покарать» обидчика, притеснителя. Но чтобы Ножин...

Надоедная дотошность моя, манера подвергать сомнению очевидные, с точки зрения некоторых, факты (самоубийство ли это? И если самоубийство, то на любовной ли почве?) вызывают у иных из парней, на которых я смотрю почти с детским восторгом, удивление и даже раздражение. Мужская грубоватая прямота свойственна им в высшей степени. Пожимая плечами, они смотрят на меня так, будто хотят сказать: «Доверили же такому типу серьезную должность!»

Крутиков, один из тех, кто отстаивает версию самоубийства из-за неразделенной любви, маленький, тугощекий, с короткими оттопыренными руками, выведенный из себя моими бесконечными переспросами, неприязненно и даже враждебно бросает:

— А что по-вашему?

И, видя мое затруднение (я действительно не знаю, что сказать), улыбается одними глазами, снисходительно и чуть-чуть победно. Заключает с подчеркнутой категоричностью:

— Нравилась Кириллу Катюша. Хотел молодую жизнь с ней накрепко, морским узлом, завязать. Не поняла она его. Может, на саперного капитана курс взяла. Не стерпел Кирилл этого, горячий был. Вот и...

Я смотрю в открытое и правдивое лицо Крутикова, и перед моими глазами встает другое.

...Подняли меня ночью. Огромная, черная, она давила чем-то тяжелым и бесконечно тревожным. Разлапистые ели казались сказочными чудищами. У входа в землянку, в которой жила повариха, смазливая Леночка, бойкая и вертлявая, лежал труп Джурбы, писаря политотдела. Тогда я впервые увидел работу ручной гранаты, взрывную силу которой целиком принял на себя один человек. Во рту у Джурбы была зажата записка. Коварство Леночки оказалось единственной причиной, заставившей Джурбу уйти из жизни.

Признаться, поступок Джурбы, которого я знал лично, не только удивил меня своей нелепостью, но и вызвал досаду и горечь. Во мне жила твердая убежденность, что до дня победы из жизни советских людей должно быть исключено все, что способно отвлечь их от главной цели. «Как же он посмел в такое время да еще по такому поводу?!»

И вот снова... Уже не один Крутиков — все моряки, с которыми я беседую о Ножине, повторяют одно и то же: Ножин покончил с собой из-за несчастной любви. Одни с большей уверенностью, другие — с меньшей. И даже Лушба, теряясь в догадках, не исключает этой версии.

А какое иное объяснение можно дать? Другая версия, пусть даже плохонькая, приблизительная, не приходит в голову. Ее попросту нет. Мысль о том, что Кирилл Ножин мог в дни войны затаить в себе мелкие обиды и позволить им задушить себя, все, кто знал его, считают невероятной.

Воевал Ножин не за страх, а за совесть. Мужества было не занимать. Правда, иной раз горячился в бою и поэтому в напарники ему был дан добродушный волжанин Самойлов, боец редкой выдержки. Грудь Ножина украшал не один боевой орден. И весь он, ладный, черный, с умными озорными глазами и непослушным чубом, улыбчивый и вежливый, сразу как-то располагал к себе.

В день поиска, за минуту до взрыва, Ножин был веселым, оживленным — радовался успешно завершенной операции. И разве мог Ножин подвергнуть смертельной опасности товарищей?! Они знали, как высоко ценил Кирилл боевую флотскую спайку. Считал ее высшим неписаным законом, без которого нет жизни, нет удачи в гордом искусстве разведки.

Не так давно небольшая группа разведчиков участвовала в лыжном рейде по тылам противника. В одной из схваток гитлеровцам удалось отсечь от отряда трех краснофлотцев. Сжимая кольцо, немцы стремились взять их живьем. Ножин бросился на выручку. Задыхаясь, полз по хрусткому снегу, упрямый, злой. Коробом топорщился на нем обледенелый маскхалат. Немцы громко переговаривались, и было в тоне голосов их что-то самоуверенное, высокомерное, презрительное. И хотя Ножин не дополз еще до облюбованной им точки — одинокого в высокой снежной папахе пня. Хотя открывать огонь было рановато и совсем не обязательно было делать это стоя — он зачем-то встал в полный рост и яростными очередями строчил и строчил из автомата, пока подоспевший Самойлов не сшиб его с ног.


Скачать книгу "Мертвые говорят..." - Соломон Михельсон бесплатно


100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Книжка.орг » Военная проза » Мертвые говорят...
Внимание