Маэстро, точите лопату!

ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ

Социология начинает оперяться. Виден большой прок в этой резонной науке. Придет время, и социология выявит, что больше всего выговоров трудящиеся получают в периоды май — октябрь. И понятно, ибо предотпускной человек держится на нервном пределе и совершает больше просчетов. Окружающие кажутся ему мелкими прощелыгами, а прямой начальник еще и…

И человек шепчет себе: только дотерпи, не сорвись!

В таком состоянии мы идем в отпуск.

Неизвестно, где реализуют свое право на отдых граждане Ялты, Мацесты и Гагры. Это вопрос неясный, вроде как с зимовкой ворон. Во всяком случае, на Чукотском Носу и на острове Врангеля в полыньях не видели ныряющих ялтинцев.

Но известно, что летом север Союза стремится на юг.

Северный человек всегда готов к отпуску более, чем любой человек с юга. У человека с севера больше прав на усталость. Оторванность. Визги метелей. Морозы. Полярная ночь и консервы, консервы.

Даже от вида своего голого тела начисто отвыкает северный человек.

И вот он собирается в отпуск, капитан уэленского сейнера Образцов или страховой агент Сопронюта. К улетающим бегут знакомые, заказывают купить на материке ширпотреб. Хозяин с хозяйкой составляют толстый талмудик.

Проследим типичный путь этих людей ОТ и ДО.

Сперва в Уэлене на почте берутся билеты. Затем начальник почты и все пассажиры вымогают в уэленских инстанциях вездеход — доползти по стиснутой морем косе до взлетного пятачка. Путем часовых унижений выявляется самый добрый хозяйственник.

Затем люди бродят с задранными головами и, выпростав ухо, спотыкаясь о поселковых собак, слушают небо.

Когда они подъезжают к пятачку, пустой самолет взлетает над ними и, блеснув золотинкой в старательском лотке, пропадает неизвестно куда. Вездеход, треща гусеницами по китовым ребрам, снова везет людей в Уэлен. Почему улетел самолет? Просто так. Когда еще прилетит? Неизвестно. На Чукотке нет климата, есть только погода.

Товарищи этнографы, заприходуйте точный факт: северяне никогда не присаживаются на дорогу — плохая примета. Можно так присесть на неделю. Можно на месяц.

Но все же в некие сроки, необходимые, скажем, Центральной России для проведения посевной, северянин добирается до узловых Хабаровска, Анадыря, Магадана.

К этому времени мужчины превращаются в нервных людей с запыленными чертами лица, а женщины — в комбинацию быстрых смехов и плачей.

И тут под сводами включается радио. Радио бодро говорит, что рейсы на Москву числа пятнадцатого переносятся на число девятнадцатое: в Магадане тоже почти что нет климата.

После этого сообщения пассажиры сдвигают кресла в залах и ведут изнурительную жизнь наполеоновского солдата. Попытки ставить шалаши и вигвамы из щитовых реклам Аэрофлота милиция пресекает.

Но есть, конечно, среди тысяч людей люди, отмеченные счастьем (рыжие, с курчавой грудью, с тремя сосками, шестипалые или просто прибывшие раньше всех — двенадцатого числа). Эти живут в гостинице, если вообще есть гостиница.

Хотя строги, строги нынче порядки в гостиницах. Прошли те наивные времена, когда Руссо платил за постой кусками серебряных ложек.

Аэрофлот (экономия или борьба за моральную чистоту в своей системе?) начисто освободил аэроотели от дверных замков, ключей, щеколд и задвижек. И спит постоялец тревожным сержантским сном при открытых дверях, трамбуя щеками подушку с бумажником и аккредитивом под нею. Утром же сменяются горничные и, ворвавшись в номера, простуженными голосами считают в номерах простыни, полотенца, гардины и бра, лупят железочкой по графину: чисто ли звенит или кокнули уже. паразиты, сделали трещину в предмете? Тут само собой пассажиру идут на ум картинки из быта ссыльнопоселенцев, полустанок, грубые жандармы с усами и жандармский начальник, произносящий одно лишь: «Тэк-с, тэк-с…»

Такая трудная, на износ, идет жизнь.

Но все ж таки однажды тучи развеиваются, радио зовет совершить полет, стюардесса раздает карамельки, и северянин, из последних сил взыграв, шутит:

— Дамочка, а конфетки зачем даете?

— Чтобы уши не закладывало.

Он берет две и затыкает уши. В ответ раздается полсмеха.

А уж тут и вознаграждение за стойкость — последнее приземление, этот отпуск, лиризмы тела и духа, вольности юга, шорты, патлатость, вино-шипучка, опровергание в среде квартиросдатчиков слухов о громадных северных заработках, пляжи, солнце и вечерние тихие дворики, наполненные злыми голосами родителей, зовущих детей по домам.

Тем временем дни уходят в былое, и остаются думы.

Близится великий откат с побережья. Растет рекламная активность Аэрофлота. Вдоль набережных выставляются зовущие в небо лозунги, и есть среди них все, кроме разве что последнего лозунга:

ЗАМУЖ — САМОЛЕТАМИ!

Но северянин, обрамленный детьми, не верит. Твердой стопой он идет в кассу желдорвокзала. В стали пока что больше покоя, чем в алюминии. Сталь просторна, крылатый металл тесен. Пусть в заэкономленном, скаредном самолетном пространстве кому-то другому, бездетному, спинкой кресла сплющат загорелую грудь, вдавят ноги в желудок и всяко стеснят. Никаких самолетов, до Москвы только поездом!

Так было, так будет. Обратный путь всех северян лежит через Москву.

В Москве северянин с женой, сблизив головы, вынимают заветный талмудик, смотрят, что надо купить себе и знакомым. Центнеровый багаж полетит за Полярный круг. Ибо там, в поселке Нунямо, все еще не продаются и в течение четырехсот ближайших лет вряд ли будут продаваться товары, попадающие в магазины Москвы.

Но Москва велика, даже громадна. Одних одесситов в Москве больше, чем, скажем, в Одессе. И северянину страшно трудно покупать товар в этом городе.

Сопронюту, страхового агента с Чукотки, сразу сминают в толпе. Потому что как ходит страховой агент Сопронюта, как ходит вообще северянин?

Северянин ходит непозволительно, с развернутой грудью. Привык на просторе. Олень!

Москвичи ходят не так. В других городах москвичей узнают уже не по аканью, а по походке. Пружинные москвичи ходят боком. Привыкли в толпе Барсы!

Так представляете себе, насколько бедственно ему, Сопронюте, в толпе москвичей? И никакой вам справки, где что осмотреть. И никакого координационного пункта специально для жителей севера, который давал бы жилье, учил, где что быстрее купить, звал на зрелища, иллюзионы и снабжал отпускных северян правом преимущественного пролета. Нету.

Ничего. Нигде. Ниоткуда.

И нервы сгорают. Рушатся опоры здоровья внутри организма.

Через неделю, сев на груду товара, глава семьи говорит:

— Плохо. За билет берут с носа. Кабы брали с веса человеческого, багаж бы мы бесплатно везли!

Да, так. Северный человек после Москвы уже ничего не весиг. Калория из него вышла вон. Время съел ширпотреб, достопримечательностей не видели. И пора отбывать.

— Самолетом? — с дрожью в голосе спрашивает жена.

— Поездом? — тоскливо гукает муж.

Поезд до Хабаровска — что это такое? Северяне знают. Это семь суток езды сквозь просторы. В первый же час езды директор вагона-ресторана, доведенный до отчаяния вопросами о пиве, выбрасывает транспарант, что пива нет. (В дальнейшем предлагается конструктивно улучшить вагоны-рестораны и уже при строительстве большими постоянными медными буквами объяснять все про пиво.)

На второй день езды грянет скука. И кто-то первым сделает визит к проводнику, покажет диплом инженера и искательно спросит, не надо ли чего починить («Специальность позволит, справлюсь!»).

За этим человеком последуют все. Но проводник всем даст отлуп. Он сам любит чинить педаль в клозете, топить печку и подметать пол. На отрезке земного шара длиной 6 тысяч километров да при скорости 60 км/час любая работа приятна!

И пойдут под стук колес смятенные ночи, и шаги в коридоре, и бормотание честолюбивого помощника начальника почтового вагона, который замыслил знать не меньше начальника и зубрит по ночам:

— Нюра, одевай шубу, скоро зима…

Станции действительно идут по этой шпаргалке: Нюра, Шуба, Зима и т. д., и т. д., и т. д., и т. д-ээээ… Тоска.

— Тогда самолетом? — шепчет жена.

Да, самолетом.

Вот как это выглядит, дорогие сограждане.

Глава семьи берет на Ленинградском шоссе, в аэровокзале, билеты. Дисциплинированная семья точно прибывает во Внуково.

— Ба! — говорят во Внукове регистраторы. — Да вы чего к нам приехали? Это домодедовский рейс. Гоните гуда, может, поспеете!

— Но, — говорит глава семьи, убирая голову в плечи, — что же гут написано на билете, а? «Внуково»!

На него смотрят, как на ребенка. Жена его тем временем уже занята: плачет.

И глава, стискивая зубы так, что крошатся пломбы, волочит багаж к стоянке такси.

Здесь будет приведена отрадная, виденная автором сцена выделения душевного тепла.

Ночью во Внукове — один против озверелой толпы пассажиров— диспетчер такси, скромный заиндевелый герой, оттер грудью толпу и без очереди посадил в два такси семью северян.

Конечно, стране кстати знать, кто этот герой, без совещаний и прений давший северянам право преимущественного проезда. Но, спрошенный о фамилии, он назвал что-то краткое, что скорее всего не фамилия.

А что ж северяне? Уж летят ли? Летят.

Ах, густая каша подмосковных Внукова, Домодедова и Бабушкина! Ах, недочеты служб перевозок, низкое качество стыда и кукишный сервис!

Северяне летят. Загнав два такси, все же успели.

— Стюардесса, не надо конфеток, у нас валидол. Запить? Запить дайте. Тоня, не позволяй детям спать. Пусть они сейчас утомятся и начнут спать с Магадана.

И правильно. Очень правильно. То, что начинается с Магадана, полагалось бы переносить под наркозом.

Вот бескормный, отчаянный путы Магадан — Марково — Гижига— Анадырь — залив Лаврентия — Уэлен. А сколько сотен на нашем севере таких вот Гижиг!

И когда темный послеотпускной человек ступает на нунямскую землю, слеза выскакивает на воротник его полупальто.

— Прибыл! — шепчет он. — Уцелели!

И несносный начальник нунямский, которого недавно считал человек сычом, ущемителем прав и…, кажется ему светлым гением, под чьим руководством так бы и работать всю жизнь. И нунямский народ кажется голубиным, кротким народом, и полярные сияния трясут над головой подолами своих нарядных юбок. Жизнь хороша!

Но еще долго северянин, не обласканный решающими министерствами и ведомствами, перемещается по-московски, бокохождени-ем, дергается во сне и кричит жестяным радиоголосом:

— Поезд на Воркугю стоит на пятом путю!

Ах, это — большое невезение, если вы с севера и вам заладит вдруг сниться отпуск.