Прямой наследник

Глава 17 — Чехи, греки, новгородцы

Прогрохотали колеса по плахам Боровицкого моста, возы проехали сквозь воротную башню и между Житным двором и владениями Патрикеева выкатились на небольшую площадь, где в мое время был угол Большого Кремлевского дворца, а ныне заднее крыльцо великокняжеских теремов.

Из светлицы на третьем поверхе сквозь полуприкрытую ставенку с мелкими цветными стеклами я наблюдал, как приехавшие вылезали и вытаскивали из возов свой скарб под надзором старших над караваном. Некоторые даже пробовали ногой кремлевскую землю на прочность — не растает ли, как мара-видение, не расточится ли как морок...

Опустевшие возы завернули на княжий конюшенный двор, оставив два десятка человек разглядывать непривычные церкви, необычные рубленые хоромы с позолоченными крышами, толстую бревенчатую башню и постройки на сбеге кремлевской горы к подолу. Разглядывали кто с затаенным страхом, кто равнодушно — видели и не такое — а кто и с любопытством. Я же, стоя немного в глубине светлицы, чтобы не видно было с улицы, не торопился встречать дорогих гостей, предоставив эту честь понемногу собиравшейся княжеской и боярской чади.

— Это кто такие?

— От князя от Дмитрея от Шемяки присланы, литвины.

— Не, не литвины, что мы, литвинов не видели? Вон, глянь, у этого портки какие узкие, литвины так не носят.

— И колпаки странные...

Да, одежка у сбившихся в кучу хоть и была сильно разбавлена позаимствованной в Литве русской, но все же заметно отличалась от привычной на Москве: шляпы с широкими вислыми полями, чулки вместо штанов у парочки, даже капюшон а-ля Робин Гуд, ну и другие несуразности.

Подождав еще немного, пока соберутся назначенные встречать бояре и дьяки, я соизволил спуститься на крыльцо.

— Грамотка великому князю, — с поклоном передал бумагу сын боярский.

Развернул, прочитал, что Дима пишет — все по уговору. В Литву, после разгрома таборитов у Липан, идет сейчас невеликий, но заметный ручеек беженцев от развернувшихся в Богемии католических репрессий. И тех, кто состоял в боевых общинах, Дима ставил в строй, а вот мастеровщину слал мне.

— Кто такие, что умеете?

— Кланяйтесь князю, — зашипели сопровождающие.

Новоприбывшие вразнобой поскидали шапки, поклонились и вытолкали вперед плотно сбитого мужика с твердым взглядом, не иначе, выбранного старшиной над их небольшим табором.

Мужик прижал к груди шляпу и представился:

— Симон из Дубы над Сазавой, ковач и слевач.

Но увидев мой вопросительный взгляд, сообразил и пояснил более понятно:

— Коваль и... лит... щик.

Блин, мог бы и сам догадаться. Славянские языки еще не сильно далеко разошлись, русы ляхов и чехи сербов вполне еще понимают без переводчиков. Трудно, но понимают, было бы желание. Кузнец и литейщик, значит, металлург.

— Остальные? — я показал на внимавших разговору таборитов.

— Вацлав Рогач, скленкарж, — указал рукой Симон.

Скленарж? Скленач? Склянка? Ага, стеклодув, отлично!

— Кржиштан из Жатца, ставитель водни прехрад и млынов.

Ооо, вообще прекрасно, это же гидротехник нынешними деньгами! Водобойные колеса, мельницы и все такое.

— Анна из Бухова у Вожиц, вишивачка златом.

Тоже хорошо, ее Маше в подчинение.

— Коранда из Рокицан, сладек.

— Кто?

— Э... солодек... для пива...

А, солод, пивовар, значица. Тоже нефигово.

— Збынек из Нимбурка, пушкарж.

Пушкарь? Вообще замечательно!

— Мартин из Прахатиц, Бедржих Гуска, Ян из Стражнице, Блаженка из Вавржинец...

Названные делали шаг вперед и кланялись, глядя на меня кто с опаской, кто с надеждой. А у меня все в душе пело — это ж какая куча спецов! И это только первая партия! Даешь промышленную революцию!

— Пане княже, что с нами буде дале?

— Исполню все, как князь Дмитрий вам обещал, — поднял я вверх грамотку, — а пока жалую каждому шубу лисью с княжеского плеча!

Повинуясь взмаху моей руки, дворские быстро потащили заранее заготовленные шубы и накидывали их на плечи слегка опешивших гостей.

Впрочем, еще больше опешили бояре и ближники.

Так-то подобное пожалование спокон веку полагалось каждому князю или мурзе, выехавшему из Литвы или Орды на московскую службу, но вот чтобы сразу двум десяткам, да еще простолюдинам...

И не понять пока боярам, что это самая ценная инвестиция — в людей. Ничего, понемногу обтешутся.

Разбираться с чехами мы закончили к вечеру — я по специальностям, а кир Герасим по вероисповеданию. Симона из Дубы и нескольких его коллег я уговорил ехать в Устюг и там вступать в братство, что полностью совпадало со взглядами гуситов на мироустройство — их радикальное крыло не шибко любило иерархию и вообще выступало за нечто типа республики. Вот пусть там и налаживают мне самоуправление, да блауфены строят — один из прибывших умел строить эти самые передовые, насколько я понял, металлургические печи.

Вацлава Рогача наладил под Владимир, в Гусскую волость, искать подходящий песок и ставить стекольную гуту. Гидротехника Кржиштана и оказавшегося оружейником, а не пушкарем Збынека пока оставил в Москве, усиливать Пушечный двор. Выделил им вместе со златошвейкой и еще парочкой спецов слободку на горке за Глинищами, рядом с моим загородным двором — пусть начинают обустраиваться, следующих к ним подселять буду. Расписал, какие корма, где пока жить, где избы для них ставить, вроде чехам все понравилось, не обманул князь. Ну и славно, будут работать — будут и в чести, и при достатке.

Утреню в Благовещенском соборе служил сам митрополит и я понял, почему, когда он с амвона возгласил свое видение гуситского вероучения:

— От братьев наших, что от латинского злодейства бежали, мы ясно узнали, что они во господа нашего Христа верою святоотеческой, православной веруют. И в том исповедании истинно можем с ними непоколебимо соединится[23].

Громадный камень снял у меня с души кир Герасим, я-то все думал, как вписать с таким трудом добытых импортных специалистов в среду, где «латинянин» — нечто среднее между ругательством и проклятием. И потому сразу же побежал благодарить.

Ну как побежал — явился в митрополичьи палаты со всем вежеством, заодно прихватил письма, привезенные от Шемяки. Вот тоже удивительно, то месяцами тишина, то вдруг как мешок порвался и начинают сыпаться послания — от папы римского, от грузинского царя Александра, от епископа Сарского, от Никулы из Константинополя, да не только послания, от Никулы еще и целый груз книг приехал!

Ту-то я все вежество и растерял и кинулся сразу в горницу, где два инока да Феофан Григорьев, бывший митрополичий писец, а ныне глава Спас-Андрониковой школы, разбирали свитки да инкунабулы. Феофан, даром что тоже монах, на аскета совсем не похож — морда вечно улыбающаяся, румяная, глаз веселый и живой. Да и силушкой не обижен, такому бы в сыны боярские или даже ушкуйники, сабелькой махать, а вот поди же ты, книжник и грамотей!

Вот мы и зарылись в присланные сокровища. Реально сокровища — в мое время все тридцать две книги «Физики история», то есть «Естественной истории» Плиния стоят невообразимых денег! Иноки отбирали в первую очередь сочинения духовного и философского содержания, с целью экспертизы на предмет ересей, но что-то я сомневаюсь, что Никула такое пришлет. А вот всяких научных трактатов, в которых, впрочем, по нынешней традиции и теологии, и философии валом, тут много.

— Пери... илиси... иа.. тик, — с грехом пополам разобрал я греческое название тома с множеством картинок.

Да, надо греческий подтягивать. Учу его помаленьку, да все никак, а тут вон какой повод.

— «Пери илиси иатрикс» или же «О лекарственных веществах», — поправил меня Феофан, — знаменитого древнего лекаря Диоскорида Педания сочинение.

— Это когда такой жил?

— При Нероне-автократоре, жестоком гонителе христиан.

Хрена себе, это же почти полторы тыщи лет тому назад! Не, поменьше — веков тринадцать, но все равно, старовата книжечка, надо бы чего поновее. И Феофан словно услышал мои мысли:

— Вот «Иатрики методос», иже «Способы лечения», книга Иоанна Захарии, коий был актуарием византийского двора.

— Кем?

— Главным врачевателем при василевсе Андронике Палеологе.

Андроник Палеолог? Да это всего сто лет назад, новейшая же книга, краска, поди, еще не высохла!

Ладно, дальше сельскохозяйственный справочник «Геопоника», это нам без надобности — тут не Средиземноморье, но пусть будет. «Гиппиатрика» — о разведении лошадей, это пригодится.

— Вот, княже, что я просил прислать, трактаты о вычислениях, — Феофан передал мне переплетенные в красную кожу пару книжиц в четверть листа.

Так, Михаил Пселл, «Арифметике синопсис»... Ага, математика. Максим Плануд «Псифофория кат Индус»... при чем тут индусы? Я бегло перелистал томик — ба! Да это же арабские цифры!!! Десятичная позиционная система!!! О, вот это везука, с двойной записью я и так счастливый был, а теперь в два раза счастливей стану. Потому что у меня теперь нормальные цифры есть!

— Его же, Максима Плануда, переводы на греческий с латинского, — продолжил было Григорьев, но тут нас прервал служка и затребовал к митрополиту.

Я только и успел посмотреть, что там за переводы и впал в экстаз — Цицерон, Овидий и Гай наш Юлий Цезарь, «Записки о галльской войне». Если я ничего не путаю, эту книжку полагал обязательной для каждого офицера Суворов. Или Наполеон? Не суть, книга полезнейшая.

Радостные от обладания такими сокровищами, мы чуть ли не бегом ринулись к Герасиму.

В малой владычной палате сквозь распахнутые по летнему теплу оконца гулял ветерок, разгоняя застойный обычно воздух, пропитанный запахами воска и ладана. На полу играли цветные пятна от синих, желтых, красных и зеленых стеклышек, вставленных меж слюдой в свинцовые переплеты, сияли блики начищенных риз на больших иконах еще старого, домонгольского и чуть ли не византийского письма. И серебру и золоту не уступали сиянием отмытые и выскобленные полы и стены из теса, затмевая мерцание лампад.

— Авва, — поклонились мы митрополиту и подошли под благословение.

Кир Герасим отошел от аналоя с разложенным на нем Евангелием, уселся на краешек резного стульца, украшенного рыбьим зубом да медными гвоздиками, сухой своей кистью указал нам на места за широким столом, куда Феофан и вывалил прихваченное с собой.

— Вот, блаженного Августина рассуждение «О троице», — начал перечислять книжник, — святого Исидора Гиспальского «Начала», сочинения Григория Хиониадиса, епископа табрисского...

Митрополит таким же движением руки остановил его.

— Латинские книги есть?

— Латинских нет, — доложил Григорьев, — Никула таковых не покупает.

— И очень зря, — влез я со своим ценным мнением, отчего митрополит очень недобро на меня посмотрел.

— И зачем же, сыне, тебе измышления кафоликов?

— Не мне, а митрополии. Никула пишет, что многие ученые греки ныне отъезжают во фряжскую землю или в немцы и живут тем, что переводят книги греческие на латынь.

Митрополит нахмурился, а я поспешил добавить:

— Авва Кирилл, основатель монастыря на Белозере, не считал за грех перевод латинских книг и сам их переводил.