Фактор беспокойства

* * *

Завтра четырнадцатое июля, суббота и день нашей Премьеры. Но как ни удивительно, никакого мандража у меня и в помине нет. Музыканты волнуются, артисты на взводе, Шуберт весь как на иголках, даже Артуро Тосканини непривычно молчалив и скуп на жесты, а вот я спокоен как удав и мне всё пофиг. Перегорел. Но не от волнения за спектакль, а от осознания того факта что на моей карьере лётчика можно ставить жирный крест. Две предыдущие недели ознаменовались сразу двумя премьерами, в Берлине и в Москве. И если Берлинская постановка наделала много шума и вызвала волну обсуждений в газетах, то Московская прошла довольно спокойно и незаметно, но её последствия для меня оказались более значимыми. Вот после этих премьер на меня и накатила волна депрессии. Полная апатия и равнодушие к своей дальнейшей судьбе. Не о том я мечтал…

Всё-таки, наверное, это предопределено свыше и мифические Норны давно лелеяли свои коварные планы в отношении Германии, заранее сплетая свои нити в узелок на день тридцатого июня тридцать четвёртого года. В моём времени в этот день началась операция «Колибри» упрочившая положение Адольфа Гитлера. В этом времени «Ночь длинных ножей» произошла гораздо раньше, но премьера моего мюзикла под управлением Клеменса Крауса, главного дирижёра и по совместительству директора Берлинской государственной оперы, последствия для Германии вызвала не менее значимые.

Начавшиеся репетиции совершенно вытеснили из моей головы все мысли о предстоящих премьерах мюзикла и для меня «гром грянул» совершенно неожиданно. Премьера спектакля в Берлинской Опере анонсировалась на семнадцать часов субботы, но вначале оркестром уже традиционно был исполнен нацистский гимн. А затем «Вождь немецкого народа» прямо из ложи произнёс импровизированный «короткий спич», но видимо «в процессе» немного увлёкся перед микрофонами и эмоциональное выступление непревзойденного оратора растянулось почти на полтора часа, после чего Премьера и началась.

Разница во времени между Нью-Йорком и Берлином составляет шесть часов, от того вечерние газеты лишь вскользь и без подробностей упомянули о прошедшей в столице Германии премьере моего спектакля. А вот утром уже «бабахнуло». Видимо всю ночь корреспонденты не покладая карандашей из рук лихорадочно строчили и правили статьи, а затем пересылали их в редакции своих газет. Речь фюрера тоже упомянули, но как-то без особых подробностей, видимо приберегая детали для последующих сообщений, но вот по самому мюзиклу прошлись с огоньком и от души. Кто-то с юмором, кто-то со стёбом. Где-то звучали откровенные пасквили, где-то восторженные панегирики, всё в зависимости от направленности и ориентации редакции издания. Но равнодушных не осталось, высказались все, даже далёкие от мира музыки и вообще от культуры. Вой поднялся знатный, хорошо хоть что лично меня он никаком боком ни касался.

Я ухмылялся, а порой откровенно ржал, читая газетные статьи с комментариями. С жутким нетерпением ожидая прибытия партитуры и сценария с либретто. Пусть меня и уверяли, что ни одна нота не была изменена или добавлена, но мне самому было дико интересно посмотреть на то, как с этим справились немецкие либреттисты камрада Геббельса. Всё-таки полностью переписать текст уже положенный на музыку, тем более совершенно отличный от оригинала, это труд тяжкий. К тому же фонетика русского языка и немецкого существенно отличаются, но как я уже понял, мой авторский текст вообще выбросили на помойку, туда же отправился и сценарий. Германский «Нотр Дам» — это абсолютно другое, новое и самостоятельное произведение, от оригинала осталась только музыка. И ещё не увидев нового сценария, но по текстам статей понимаю, что не только он изменён, но и сам роман Виктора Гюго «творчески переработан».

Партитура и тексты прибыли через неделю с первым пароходом из Гамбурга. Воскресенье у всех нас общий выходной день от репетиций, но мы с утра собрались в кабинете Джейкоба Шуберта в его театре в ожидании курьерской почты из Европы. Всю неделю наше консульство меня не тревожило, да мне и некогда было на них отвлекаться. Шли усиленные репетиции и по настоянию Тосканини они продолжались по семь-восемь часов в день. Вот, вроде бы с его же слов, он — либеральный социалист, а столкнёшься с ним нос к носу и понимаешь — диктатор чистой воды и пробу на нём ставить негде.

В прошедшую субботу состоялась очередная Премьера, на этот раз уже в Москве. И вновь сенсационные новости. С лёгкой руки журналистов все заговорили о «мировой премьере» мюзикла и интерес к нему теперь чуть ли не ажиотажный. Нее-е, ну так-то основным поставщиком «горячих новостей» по-прежнему выступает Латинская Америка. «Репортажи с передовой» занимают все центральные полосы газет. Но надо же иногда и «разнообразить блюдо»? Так что скандалы вокруг берлинского «Нотр-Дам», это как «острый пикантный соус», московская постановка на его фоне лишь «лёгкая приправа» и все теперь ждут Нью-Йоркского «десерта».

Мы с Тосканини первым делом читаем партитуру. Шуберт, Майер и «примкнувший к ним» Горовиц просматривают тексты песен. Со стороны троицы раздаются довольно-таки «непарламентские» комментарии и громкий хохот Маркуса, вперемежку с совсем уж нецензурными словосочетаниями на идиш. Некоторые даже не совсем понимаю и мысленно делаю себе пометочку, потом отдельно поинтересоваться у Владимира Самойловича на этот счёт.

Партитура в порядке, переглядываемся с Артуро, и он пожимает плечами: — Без изменений! — после чего присоединяется к троице комментаторов, тем более что Шуберт уже достал коньяк и наливает всем желающим. Так… Джейкоба на завтра уже можно из «списка посетителей» вычёркивать. Иначе он своим храпом мне всю репетицию сорвёт, а то что сегодня к вечеру он «нарежется до изумления» понятно по его целеустремлённому взгляду на бутылку.

Беру в руки сценарий, начинаю читать и понимаю, что журналисты не то что бы что-нибудь наврали в своих публикациях, так ещё и половины этого «шедевра» не озвучили. А я-то гадал, с какого это перепуга Франция по дипломатическим каналам вдруг выразила «Решительный протест» Германии. Папа Римский чуть ли не энциклику выпустил, но всё-таки ограничился только страстной воскресной проповедью, призывающей всех христиан к покаянию в грехах и к прекращению насилия. Отметился даже Бенитто Муссолини, что у меня вызвало почти что когнитивный диссонанс. В своём выступлении с трибуны перед сторонниками фашистской партии он прямо сказал:

— Гордиться славными делами своих предков имеют право только те народы, что этих предков имеют. «Тридцать веков истории позволяют нам с величайшей жалостью смотреть на некоторые доктрины, проповедуемые за Альпами потомками тех, кто был неграмотен, когда в Риме были Цезарь, Вергилий и Август.» © Гитлер — это современный Атилла, вождь варваров. «Германия являясь страной варваров по-прежнему остаётся извечным врагом Рима.» © — что это? Было ли такое в моей истории? Вот дьявол, совсем не помню.

Хм, оказывается я оказался прав в своём прогнозе, что «не одна только Франция вздрогнет», но так и есть с чего. Изменений в «немецком сценарии» по сравнению с оригинальным текстом романа немного, но они довольно существенны. В финале мюзикла выясняется, что Гудула (в сценарии — Герда Шехтель), мать Эсмеральды, на самом деле принадлежит к древнему германскому роду и после подлого убийства своего мужа французскими разбойниками, не имея средств вернуться на родину, вынуждена остаться во Франции чтоб в одиночестве выносить и родить дочь.

Во время воскресной мессы Фролло, прямо в кафедральном соборе дочурку Герды выкрали из детской корзиночки и подменили на своего уродца «подлые цыгане». К мольбам безутешной матери о помощи в розыске своей малютки молодой Архидиакон остаётся глух и выгоняет несчастную женщину из храма. От горя и потрясения сломленная женщина вмиг седеет и превращается в старуху, а вскоре вообще исчезает с людских глаз. Поселившись в келье при храме и став «сестрой Гудулой», она не оставляет надежд отыскать свою дочь, но бродя по подвалам Собора однажды натыкается на следы мерзкого ритуала и понимает, что Архидиакон на самом деле является чернокнижником и слугой врага рода человеческого. Гудула бежит из Собора и поселяется в лесной хижине, где многие годы обращает свои молитвы к душам предков, призывая их кары на голову пособника сатаны и мерзких цыган, которых она ненавидит всей душой.

Капитан Феб де Шатопер оказывается не просто падок на деньги и чрезмерно похотлив, он ещё и гнусный содомит. Сожительствует с Жеаном — младшим братом Архидиакона Фролло и ровесником Квазимодо. А звонарь в свою очередь помогает Архидиакону не только поддерживать порядок на колокольне, но оказывает всяческую помощь в проведении запретных ритуалов, надеясь с их помощью избавиться от своего увечья.

Надменная и чванливая Флёр де Лис на пару со своей коварной мамашей, обнаружив что перспективный жених и потенциальный муж «неровно дышит» к девушке-цыганке, пытаются извести красавицу Эсмеральду с помощью подкупа вездесущих евреев, в надежде на быстрое устранение конкурентки. Именно «продажные иудеи» за тридцать серебряных монет, полученных от Флёр де Лис, выдают местонахождение Эсмеральды стражникам после её побега из Собора во время бунта маргиналов «Двора чудес».

Клопен Труйльфу не только предводитель «подлых цыган», промышляющих воровством и обманом, он к тому же злобный и жестокий предводитель всего Парижского дна. В его ведении проститутки, азартные игры, вертепы содомитов и притоны воров и наркоманов. Ни слова о том, что вообще-то в оригинале романа этот человек по-своему любил и опекал Эсмеральду с самого детства.

И только Гренгуар, бродячий менестрель и «чистокровный ариец» противостоит всей этой мерзкой своре и по мере сил оберегает свою возлюбленную от козней врагов, но от стрелы Феба в финальной сцене, трагически оборвавшей жизнь Эсмеральды, защитить бессилен. Виктор Гюго, наверное, не один раз перевернулся в своём гробу в «Пантеоне великих людей» от такой трактовки своего романа.

Но тексты песен действительно хороши. Не стану кривить душой, либреттисты постарались на совесть и создали великолепный романтичный и цельный мир. Все прозвучавшие в мюзикле арии — это небольшие новеллы в романтическом ключе, изобличающие продажность и подлость всего французского общества, от высшего света до самых маргинальных низов. Досталось и клирикам в лице Архидиакона, спутавшегося с потусторонними силами, но так-то и Гюго намекал, что Фролло не только алхимией интересуется, но и шашни с дьяволом водит.

Немецкий мюзикл направлен не только против французского общества или клира, он обличает всех цыган как ядовитый рассадник всевозможных гнусных извращений и яростно призывает выжигать эту мерзость «калёным железом». Отсылка к «тридцати серебряникам» полученных от Флёр де Лис вновь выставляет иудеев в роли «христопродавцев», на этот раз «продавших» чистую и непорочную Эсмеральду. От того-то и возбудился Папа Римский, опасаясь не столько новых, но в общем-то давно привычных погромов евреев и гонений на цыган в Германии, сколько той взаимной ненависти и крови, что могут залить не только Германию, но и всю Европу, в случае новой «Варфоломеевской ночи», к чему открытым текстом призывает спектакль.