Имажинали (сборник)

Песня иных

Наима

Асма — вот она боец. Она абсолютно классная. Когда я гляжу, как она тренируется, мне кажется, будто я смотрю боевики, которые мы раньше гоняли с моим старшим братом. Я даже не знала, что можно так двигаться. Лично я вечно себя чувствую, как будто путаюсь в своих шмотках. Но Асма? Она танцует, как дышит. Когда мы повторяем па, она подбирается, как пантера, готовящаяся к прыжку.

Даже ее прикид классный. Когда я достаточно наловчусь с голосом, я пойду и слямжу такой же. Особенно сапожки и ремень с заклепками. Она носит узкие штаны, туники, длинные митенки — вещи, которые облегают тело и не сковывают движений. Всегда черные или серые, чтобы слиться с толпой. Как она сама говорит: «Я и так достаточно смуглокожая, что без внимания не останусь». Она заплетает волосы на десятки маленьких косичек, схваченных шарфиком. Мне, с моей кудрявой шевелюрой, так не сделать. Я свою едва прочесываю щеткой.

И притом, само ее имя. Оно круто звучит: Асма. И мне бы надо найти себе хорошее, звучное. Как у ребят из нашего квартала, которые вечно себе придумывали клички. Это важно, чтобы было броское имя. Если буду зваться Наимой, я далеко так не уйду.

Вот уже пять дней, как мы повстречались. И три дня, что мы в городе. Я до сих пор не пойму, почему она выбрала меня, если есть и другие вроде нас. Она говорит мне, что если я буду достаточно упражняться, то смогу стать как она. Тогда я стискиваю зубы и возвращаюсь к тренировке. Она не нежничает, Асма. И терпения у нее тоже нет. Но она пообещала научить меня выживать.

Мы сдвинули мебель, чтобы тренироваться в гостиной квартирки. Мы поселились там два дня назад. Люди, которые там живут, должно быть, не бедствуют. На стенах картины, повсюду ковры, дизайнерская мебель и гигантский телевизор. Ночью у нас прекрасный вид на крыши Парижа, а на горизонте подсвечивается Нотр-Дам.

Квартира — это сюрприз от Асмы. Накануне мы ночевали в сквоте[32], где несло затхлостью. Совсем рано утром, пока было еще темно, она отправила меня в булочную купить хлеба и кофе. И велела мне ждать ее за углом. Я сколько-то постояла с багетом под мышкой. Под конец с широкой улыбкой вернулась Асма, помахивая ключами на брелке у меня перед носом.

Она провела меня в дом, мы поднялись на лифте, она не раздумывая открыла нужную дверь, а потом бросила свою сумку на диван. Асма оттащила на кухню тарелки из-под завтрака, разбила стакан, и ей было все равно. Везде разбросала крошек, пролила кофе, будто чтобы позлить тех, кто там жил. Она включила радио и принялась пританцовывать на месте, намазывая тост маслом.

Я смотрела, как она это делает, и говорила себе: Значит, так можно? Я тоже так смогу, если я научусь владеть голосом?

Она устроилась со мной завтракать в гостиной, на большом подносе с позолотой. А потом посмотрела на меня в упор; я впервые увидела, чтобы она улыбалась, и она мне сказала:

— Возьми реванш у жизни, детка. Тебе не часто будет выпадать такая возможность.

Люди, которые здесь жили, до сих пор не вернулись. Она сказала мне, что, может быть, придется уходить, что долго такое никогда не длится, нормальные люди нас не любят. Поэтому мы из этого извлекаем пользу до момента, пока она не станет уплывать из рук.

Мы тренируемся часами. Первый раз Асма показывала мне движения и шаги в неотапливаемом спортзале. Она взломала дверь, я не снимала своих одежек в три слоя, и не попадала в ногу, а она злилась.

Здесь идет проще, или это я привыкаю. Мы начинаем с того, что для разминки встаем лицом друг к другу, глаза в глаза. Качаем бедрами, плечами, запястьями, сначала очень плавно. И тогда движение приживается во мне. Как зверь, который просыпается в моем теле и начинает мной сам управлять. Мои конечности расслабляются. Мои жесты становятся гибче.

Затем начинаем шаг. Шаг в сторону, шаг назад, в конце концов, он приходит сам собой. Расслабить бедра, выгнуть спину. Асма ведет, а я следом за ней. У нее этот ритм в крови. Мы тренируемся босиком, чтобы лучше чувствовать половицы под ступнями.

— Сливайся с деревяшкой, — посоветовала мне Асма. — Пол живой. Слушай, как он разговаривает с твоей кожей.

Мы вертимся, мы раскачиваемся, мы ускоряемся, и я чувствую, как он поднимается — поток в моих ногах, в моих руках; пульс мира, как это называет Асма. Как только приходит его порыв, это уже не я танцую. Это пульс мира, который проходит сквозь меня.

Она мне говорила, что нужно научиться слышать его, прежде чем овладевать голосом. Сначала движения, потом поток, и в последнюю очередь голос. «Голос рождается в твоем теле, а твое тело подпитывается от мира».

Иногда я закрываю глаза и пытаюсь слушать. Асма объясняла мне, что пульс повсюду. Голос земли, воды, гудрона, металла. Голос кирпичей и стен. Голос растений. Это ритм, который все и всегда ощущали в своих косточках, но не обращали на него особого внимания.

Именно во время танца мы слышим его громче всего. Когда сердце начинает колотиться и движения становятся гибче, в тебе что-то раскрывается, в твоем животе, твоей груди, ты разом становишься легче, и тут ритм подхватывает тебя и поднимает. Как тогда, когда мы танцевали с моим братом под хип-хоп в гостиной, музыка — ерунда, но мы увлеклись, она затянула нас, мы прыгали, мы кружились. То же самое, только в тысячу раз сильнее.

Две недели назад я не и знала, что оно во мне есть. Что-то такое, помимо злости, которое помогает ее немного притушить. Как только оно закручивается, у меня такое чувство, будто я встала на пружины, что у меня гуттаперчевые ноги, я больше ничего не вешу, я лист на ветру, и мир поет у меня под кожей. Я слышу его пульс, как радио с басами на полную. И я танцую с Асмой. Совсем не так хорошо, как она, но я научусь. Она мне обещала, что все изменится.

И вот мы танцуем, вертимся, даем пульсу подняться, а потом что-то открывается, и мы начинаем высвобождать голос.

Элиас

От накала этой ярости я резко остановился. Прямо посреди моста, в центре толпы, возвращающейся с обеденного перерыва. Я двигался сквозь прилив ощущений, мимолетных мыслей, сквозь размытый гуд часа пик. Как вдруг она рассекла течение, словно лезвием. Безошибочным и острым. Всепожирающим.

На мгновение я почувствовал себя вновь пятнадцатилетним, проникнутым ненавистью и обидой. Но эта ярость была не моей.

Она была в сто раз злее.

Я развернулся, чтобы окинуть взглядом пешеходов. Их поток расступился, а затем плавно сомкнулся позади меня. Никто не обращал на меня внимания. Никто не сомневался, что я такой же, как они, что я один из них. Когда они проходили мимо, до меня доносились отголоски их жизней. Сомнения. Тревоги. Трудный конец месяца. Доводящий до крайности стресс. Я ловил их на лету, не вникая. Я искал кое-что иное: след куда более сильного чувства, ударившего меня под дых.

Оно принадлежало женщине. Которая, проходя, оставила возмущение, поток холода. Я читал в нем, как гнев сменился ненавистью. Равнодушием, воздвигнутым, как стена. Той, кто слишком многое пережил. Кто слишком многое испытал и решил отгородиться. А затем еще один след с ней рядом, женщины помоложе. Гнев, пока меньший, но так и рвущийся разрастись. Один был как только нарождающийся огонек, другой — как пламя свечи.

Я пробежался по лицам вокруг. Читая апатию, рутину, усталость. Здесь попадались люди в офисных пиджаках и жакетах. Эксцентрично одетые студенты-художники. Несколько туристов с фотоаппаратами на плече.

Но посреди толпы… Наши взгляды скрестились. Девочка, лет максимум четырнадцати, шерстяной шарф и поношенные джинсы, рюкзак, кулаки в карманах. Ее сопровождала женщина, высокая и гибкая, как лиана. Они двигались вместе с потоком, но в другом темпе. Не повседневном. Не таком, как у служащих, у студентов, у тех, кто на миг задержал здесь свой шаг. Они выпадали из общего течения, из мира.

Подросток остановился. Всего на пару секунд. Я готов был поклясться, что она видела, кто я такой.

Потом женщина схватила ее за руку, чтобы пойти дальше. Девочка не сопротивлялась.

Кто-то меня толкнул, прикрикнул, чтоб не стоял, разинув рот, и с ворчанием ушел. К тому времени, как я пришел в себя, толпа их поглотила.

И вместе с ними ушла волна ярости.

Несколько мгновений я оставался на месте — неподвижный, окруженный обтекающей меня толпой. Который терлась о меня своими мыслями, эмоциями, историями жизни. Люди доверяли их мне, сами того не зная, одним своим присутствием. Сумма их жизней — вот пульс, который ведет меня. Ритм неусыпного мира.

Иногда я останавливаюсь в средоточии самых оживленных мест — мостов, метро, окрестностей памятников. Я прислушиваюсь к гулу и наглядно представляю то, что соединяет меня со всеми этими людьми. Я воображаю эфирные нити, не плотнее тумана, которые идут от меня и протягиваются до каждого из них. Закрываю глаза, слушаю, впитываю. Я создаю связь между ними, но они ничего об этом не знают.

Париж, магнит для всех этих одиночеств. Сколько из них здесь родилось? Сколько их пришло в поисках нового начала, чтобы что-то предать забвению и попытаться открыть себя заново? Мы пересоздаем свою личность, сеть друзей, мы начинаем с нуля. Мы погребаем прошлое под скорлупой, которая с каждым днем крепчает.

Вот почему я люблю Париж искренней любовью. Он позволяет мне встать на перекрестке всех этих жизней и мельком их соединять. Иногда я пою на ходу. Всегда в движении: вот что питает голос. Шаг за шагом, я позволяю человеческому потоку уносить себя и начинаю тихонько петь.

Большинство слышит меня, не слушая, и все же, когда они продолжают свой путь, их шаг становится легче. Бездомному бродяге, сгорбившемуся у подножия стены и невидяще смотрящему в пространство, я дарю отрывок песни вместе с адресом. История жизни, из которой он взят, чужая, но в ней горит маленький огонек надежды. Сам того не осознавая, он распрямляется еще до того, как стихает мой голос. Двум влюбленным, которые друг другу еще не признались, но надеются на ответные чувства, не решаясь в это поверить, я напеваю отрывки из их собственных историй. Они улыбаются, когда я прохожу мимо, сами не зная почему. Сегодня один из них найдет в себе смелость открыть свое сердце другому.

Я — это тот малый, который бродит посреди них и которого все слышат, не видя. Я опираюсь на пережитое одними, чтобы залечивать раны других. И заодно свои тоже. Старик говорил мне об этом умиротворении, которое охватывает нас, когда мы позволяем голосу возвыситься в нас и утишить пламя. Он рассказал мне, что есть два способа пользоваться этим голосом: уничтожать или целить. Что первый поглотит меня. Что второй заставит меня расти. Но что они были, по сути, двумя сторонами одной медали.

Еще он сказал мне, что неизбежности не существует. Что мне не обязательно сопротивляться. Когда меня питают их истории, а я предлагаю им в обмен песню, я чувствую в душе спокойствие. В пятнадцать лет я даже не верил, что такое возможно.

Наима

Я его не таким представляла, великий город. Маленькие улочки, заброшенные ночные набережные, босяки на углах улиц. Я воображала, что все это должно быть грандиознее, как на фото в школьных учебниках. А на самом деле везде грязно, и я еще не видела памятников вблизи. Я спросила Асму, сможем ли мы сходить посмотреть на Нотр-Дам, она ответила: «Зачем?»