Кампанелла. Последний маг эпохи Ренессанса

Должность кастеляна была издавна закреплена за знатным испанским родом де Мендоза-и-Аларкон. Нынешний кастелян, получивший должность по наследству, интересовался всем, чем угодно, только не своими обязанностями. В тюрьме не было никакого порядка. Нередко заключенных распихивали по камерам как попало. Важные политические преступники, которые должны были содержаться в одиночках, сидели с уголовниками. Закоренелые еретики, присланные нунцием в Кастель Нуово для строгой изоляции, попадали к арестантам, отбывающим наказание за мелкие провинности, и начинали совращать их в ересь. Тайные узники, которыми занималась инквизиция и имена которых даже нельзя было упоминать, вдруг оказывались в общих камерах. Подследственные, арестованные по одному и тому же делу, иногда долго жили вместе.

И ничто так не радовало Кампанеллу, как именно эта неразбериха. Здесь при известном умении можно было сравнительно легко связаться с соседями, узнать новости, переслать записку. Здесь можно было товарищу, которого тюремщики морили голодом, опустить на нитке в окно ломоть хлеба или получить с воли важные известия в крохотной записке, запеченной в куске пирога. А если у тебя случайно сохранились деньги, добротная куртка или хорошие башмаки, ты мог подарить их надзирателям. Оба они, и Алонзо Мартинес и Онофрио Помар, любили подношения и становились весьма снисходительными к тем, кто умел их делать. Некоторым арестованным они позволяли большие вольности, притворяясь, что не замечают даже самых грубых нарушений режима. Кое-кому удавалось безнаказанно кричать в окна и отправлять письма. Но плохо было тем, кто не имел ни единого сольдо. Надзиратели обращались с ними со всей строгостью, предусмотренной тюремными правилами. Арестанта, о котором стало известно, что он перестукивается, кричит в окна, подает знаки находящимся на дворе или ведет недозволенную переписку, немедленно водворяли в карцер или запирали в лишенную окон одиночку.

Тысячи раз Кампанелла проклинал фра Корнелио, присвоившего деньги собранные друзьями в Калабрии. Приходилось быть в постоянной настороженности и тратить много усилий и выдумки, чтобы добиться того, что было легко осуществимо, имей он несколько сольдо. Томмазо очень беспокоило самочувствие отца и брата. Они находились в равелине и жаловались на недостаток питания. В этом не было ничего удивительного. Заключенным, содержащимся в Кастель Нуово, полагался на еду один карлино в день. Беда узнику, если у него не было личных средств и он целиком зависел от тюремщика, который по собственному усмотрению тратил деньги, отпускаемые на заключенных, и приносил им только вонючую рыбу или сухари из прогорклой муки. Большинство калабрийцев жили на скудном тюремном пайке. Кампанелла, как и его отец, как Пьетро Престера, Битонто и многие другие, сидел впроголодь. Некоторым из узников повезло. Их родственники, приехавшие в Неаполь, получили разрешение носить передачи. Особенно отличился Аквилио, сынишка Джованни Марраподи. Заботясь об отце, он помнил и о других заключенных: покупал им провизию – разную зелень, бобы, артишоки. Среди счастливцев, которым помогал Аквилио, были Дионисий, Петроло, Лавриана, Пиццони. Кампанелла надоумил Дионисия, что следует использовать юного Аквилио не только для доставки артишоков.

Первые две недели пребывания в Кастель Нуово никого из калабрийцев не вызывали на допросы. За это время Кампанелла полностью освоился в тюрьме, приобрел множество необходимых сведений, сумел связаться с друзьями и теперь старался употребить все свое влияние, чтобы, когда возобновится следствие, испанские власти столкнулись бы не с толпой разобщенных и запуганных одиночек, а с организованной группой людей, спаянных единой волей и действующих по единому плану.

Пытки были сильней его красноречия и многим развязали язык. В Сквиллаче, запертый в одиночку, Кампанелла не находил себе места от ощущения бессилия: Пиццони и Петроло своими разоблачениями губили всех! Как внушить им, что они обрекают на верную смерть не только товарищей, но и самих себя! Многое уже нельзя было поправить. Несколько человек были казнены, теперь Маврицио ждал своей очереди. Но Кампанелла не сдавался. Еще в Калабрии ему удалось передать товарищам записки. А по пути в Неаполь он сумел кое с кем лично переговорить. Он употреблял все средства, чтобы тех, кто решил спасать свою жизнь откровенными признаниями, заставить понять, что казнь минует их только в том случае, если они возьмут назад свои показания. Они должны в один голос твердить, что дело о заговоре с начала до конца состряпано желающим выслужиться Ксаравой, который принуждал узников к наговорам и лжи. Этого надо добиться во что бы то ни стало.

Привести в исполнение этот план было очень трудно. Как, сидя в одиночке, воодушевить одной идеей полторы сотни узников, ободрить мужественных и внушить надежду колеблющимся? Как сделать трусливых смелыми и пробудить в них желание бороться? Как воздействовать на людей, когда они отделены от тебя тюремными стенами, бдительностью стражи и смертельным страхом? Как заставить их образумиться, если даже твой голос не достигает их слуха?

Не будь у Кампанеллы большого опыта, он бы не придумал этого плана и не взялся бы за его осуществление. Он слишком хорошо знал, что такое тюрьма, знал, что человеческая воля и находчивость сильнее, любого, даже самого тяжелого режима. Куда не проникнет твой голос, дойдет посланная тайком записка. Мертвые стены, вечно хранящие молчание, передадут все необходимое твоему другу, когда ты, сбивая в кровь пальцы, будешь выстукивать о камень условные сигналы. И пусть предатель не чувствует себя в безопасности, даже если вас разделяют окованные железом двери и ты сам не можешь раскроить ему скамейкой череп или дотянуться до горла, – дотянутся руки друзей.

Кампанелла не обольщал себя пустыми надеждами. Никакие ухищрения не опровергнут очевидных фактов. Он хотел только одного – запутать и затянуть следствие. Чем дольше продлится процесс, тем больше увеличатся шансы, исподволь подготовив побег, вырваться на свободу.

Томмазо всеми силами старался укрепить в товарищах дух сопротивления. На словах многие соглашались с Кампанеллой. Но как они поведут себя под пытками, когда снова возобновятся допросы?

Все попытки Томмазо лично связаться с Пиццони долгое время не имели успеха. Расположение камер не позволяло обмениваться записками, спуская их на нитке. Переговариваться за дальностью расстояния тоже было нельзя. Кампанелле иногда удавалось беседовать через окно с Пьетро Понцио, камера которого находилась близко от камеры Пиццони. Пьетро по поручению Кампанеллы убеждал его взять обратно свои показания. Но ведь не все будешь кричать в окно!

Необходимо было наладить с Пиццони переписку. Как? Он перепробовал много разных способов, и все тщетно. Наконец его осенила счастливая идея. Пусть сам Мартинес, доблестный страж, ничего не ведая, станет пособником еретиков!

Книг в камеры не давали, и только изредка по особой милости надзирателя можно было получить молитвенник. Однажды, узнав от Пьетро, что Пиццони погружен в чтение, Томмазо велел предупредить Пиццони, что, если надзиратель спросит, нужна ли ему книга, он согласился бы на некоторое время ее отдать, вложив за корешок записку.

После подтверждения, что Пиццони все уже приготовил, Томмазо постучал в дверь и смиренно попросил Мартинеса дать ему молитвенник. Надзиратель, удивленный вспыхнувшим вдруг благочестием Кампанеллы, ответил, что книга занята. Фра Томмазо выразил искреннее сожаление – его душа так жаждет утешений, что он был бы безмерно счастлив получить ненадолго молитвенник. Надзиратель принес ему книгу. Кампанелла, оставшись один, вытащил из-за корешка записку Пиццони, написал ответ и спрятал его туда же. Вечером он с благодарностью вернул книгу. А на следующий день, исполняя настойчивую просьбу Пиццони, надзиратель согласился принести ему молитвенник. Эту хитрость удалось повторить несколько раз. Когда у них не стало бумаги, они воспользовались невнимательностью надзирателя, который и не предполагал, что они знают, от кого к кому передается молитвенник, и начали писать прямо в книге.

К сожалению, этот прием нельзя было употребить для переписки с Дионисием. Он сидел в равелине, а молитвенник никогда за пределы башни, не выносился. Однако Кампанелла и тут вышел из положения. Однажды соседи снизу прислали ему пирог. Заметив, что надзиратель был в хорошем настроении, он сказал ему, что хочет поделиться с Дионисием лакомством, полученным в передаче. Просьба была выполнена. В куске пирога Дионисий Понцио нашел маленькую записку.

Как только заговорщики были доставлены в Неаполь, сразу же разгорелся ожесточенный спор между вице-королем и папским нунцием о подсудности светскому трибуналу духовных лиц, арестованных в Калабрии. Альдобрандини считал, что вице-король слишком многое берет на себя, когда единолично решает вопросы, касающиеся неотъемлемых и священных прав церкви. Вскоре был объявлен состав трибунала, который должен был вести следствие и судить обвиняемых по делу о подготовке восстания. Альдобрандини потребовал, чтобы лица духовного звания рассматривались как узники нунция и светский суд не предпринимал бы по отношению к ним никаких действий, не испросив предварительно его мнения. Притязания апостолического нунция наткнулись на решительное сопротивление испанских властей. Ему возражали, что арестованные клирики обвиняются в преступлениях, направленных против государства, и поэтому должны быть судимы не церковным судом, а вместе с мирянами обычным трибуналом, занимающимся политическими делами.

Следствие в Калабрии продолжалось больше двух месяцев, кое-кто из обвиняемых успел умереть, несколько человек были казнены, а в деле продолжала царить полнейшая неразбериха. В Неаполь были привезены огромные пачки протоколов, где вырванные пытками признания перемежались с небылицами. Впечатление о серьезности проведенных расследований было поверхностным и ложным. Ни Спинелли, ни Ксарава даже не знали точно, сколько заговорщиков доставили они в Неаполь. 130? 156? 160? Во время спора вице-короля с нунцием выяснилось, что вообще никому не известно, как велико среди арестованных число клириков и является ли тот или иной узник мирянином или монахом.

Ксарава отговорился тем, что большинство клириков в момент ареста были в мирском платье – сам дьявол не отличит монаха от разбойника, когда он сбросит рясу и уничтожит тонзуру!

Альдобрандини получил из Рима согласие папы на то, чтобы следствие по делу о заговоре велось уполномоченными вице-короля в присутствии представителя церкви, но все арестованные клирики считались бы узниками нунция. Компромисс удовлетворил вице-короля. Нунций, занятый личными делами, поручил своему аудитору[14], преподобному Антонио Пери, провести опрос и выявить, кто из калабрийцев был духовного звания.

Совсем еще недавно комендант Кастель Нуово имел наглость, исполняя предписания графа Лемоса, противодействовать приказам апостолического нунция. Теперь его словно подменили. Он встретил аудитора с изысканной вежливостью, предоставил ему отдельную комнату для допросов и был даже настолько любезен, что предложил к его услугам своих заплечных дел мастеров и все находившиеся в их распоряжении орудия пытки, полагая, что они надежно обеспечат успех дознаний. Узнав об исключительно трогательном проявлении любезности со стороны кастеляна, нунций, все еще помнивший его дерзкое поведение, почувствовал себя столь польщенным, что не удержался и написал об этом самому папе в Рим.