Милая моя (сборник)

Днем первый помощник нашел меня (это было уже где-то в Карском море) и говорит: «Юрий Иосифович, у нас неприятность такая на борту — пойдемте, помогите мне на переговорах. Это местная „Солидарность“». Я говорю: «Ну, я-то что? Я здесь — гость». — «Нет, нет, Борман, вы своим словом…»

В общем, я все-таки пошел с ним туда. Пришел. Конечно, народ гуляет. Он постучал. «Откройте, это, — говорит, — такой-то». Они там: «Пошел ты…» — «Зинаида Ивановна, открывайте, вы — член профбюро…» В общем, все дело продолжалось больше суток. Потом они все вышли оттуда (это без меня уже было) и приступили к своим обязанностям с большой печалью, в грустях.

«Ну как, — говорю, — Зинаида Ивановна?» (Она в то время подавала мне.) Она говорит: «Ну, отдохнуть-то надо, Юрий Иосифович…» Надо отдохнуть, конечно.

А я Арнольду еще в Москве сказал: «Арноша, то, что ты истратил 1100 метров, и где ты их возьмешь, меня совершенно не колышет, но чтоб к нашим съемкам этот метраж был, потому что если два метра войдет твоих снятых в ресторане — „Лэто, ах, лэто“ (и не вошло, кстати), то это будет хорошо». В общем, он где-то купил пленку.

Мы погрузились на пароход. Он мне говорил, что он — моряк, что ходил к острову Янмайен, и, по-моему, действительно ходил. Но он не проявил совершенно никакого интереса к работе. Прошло дней десять, наверное, вот как раз после бабьего запоя, а он только поест — и к себе в койку, там лежит и книжку читает. Я говорю: «Арнольд, ты проявил хотя бы интерес к тому, что происходит: какие-то различные засъемки мы делаем…» Он мне отвечает: «Юрий Иосифович, вы знаете, у мужчины есть такой мешочек…» Я спрашиваю: «Какой мешочек?» — «Когта он наполняется спермой, мужчина рапотать не может». Я говорю: «Милый друг, все это заботы эстонского народа, а мы в переполненном состоянии работаем еще энергичнее!» Короче говоря, он проявлял исключительно мало энтузиазма. Потом, правда, у него какие-то мелкие всполохи были.

Вообще-то он парень очень неплохой и честный, но исключительно ленивый. Часто сиживал в каюте, смотрел, как идет лед за иллюминатором — долго лед идет, бесконечно… И говорил: «Юрий Иосифович, пейзаж мне напоминает Эстонию…» Он был очень славный парень.

В этом рейсе мы прошли с «Сорокиным» и с другими судами, а также с отснятыми в фильме всякими приключениями примерно до Певека (не доходя немного), прошли практически весь Северный морской путь. И у нас уже не хватало ни денег, ни… Мы сняли картину, и он уехал в Эстонию, к чертовой матери. А мы пересели на судно «Тайшет», которое шло в направлении Тикси. Вот на нем мы и потопали, причем сначала нас вел ледокол «Ермак».

На «Тайшете» я видел замечательные моменты. Например, там у капитана — как заходишь, как только открываешь дверь, — написано: «Что должен знать входящий к капитану: § 1. Капитан всегда прав (сам параграф, то есть значок §, — нарисован). § 2. Если капитан не прав — см. § 1». Это изумительно было! Мне капитан сам показывал.

У него был четвертый помощник, младший лейтенант, по-нашему. Ему лет, наверное, пятьдесят пять. Я спрашиваю: «Что он у тебя такой старый, четвертый помощник?» Он говорит: «Он был капитаном, потом старпомом, потом первым, вторым, третьим, четвертым. Гена». Я говорю: «Ну что он, чокнутый?» — «Да, вот посмотри судовой журнал». Беру судовой журнал, он мне открывает страницу, написано в нем: «Стоим на рейде Владивосток, загрузка леса, температура воздуха плюс 4. Но вот (дальше строчка идет криво и вниз лезет) наши пришли с берега и принесли. Писать, собственно, не о чем. Целую. Гена». Судовой журнал!

Это было во многих отношениях совершенно замечательное плавание, веселились мы по-всяческому. Наконец пришли в Тикси. Иногда случаются какие-то дикие неожиданности: мы пришли в Тикси и через два часа взлетели на самолете Ил-18Д и без посадки прилетели в Москву. Это было одно из тех потрясений, которые трудно пережить. Ты долгое время привыкаешь к морскому или какому-то горному ритму, живешь в нем, и кажется тебе это вечным. И вдруг все это кончается в каких-то восемь — десять часов, и ты очухиваешься в этом Внукове, полном каких-то диких законов страшных джунглей. И все уже теряется…

Но «Мурманск-198» — одна из моих любимых картин, пожалуй, наиболее любимая и в художественном смысле наиболее совершенная из тех, которые я смог сделать.

Конечно, здесь очень большая заслуга Сергея Никитина, который написал две песни: «Есть город матросов» — с очень хорошей музыкой — и «Военные фотографии» — тоже, в общем, неплохая песня. И вот эту тему, «Есть город матросов», потом Игорь Контюков разработал в две увертюры. Все это было на большом творческом подъеме, несмотря на то, что работа оплачивалась «Экраном» крайне низко и, я бы сказал, даже пренебрежительно по отношению к Сергею. Я тогда ходил к зампреду, чтобы Никитина официально допустили к композиторской работе. Бумаги всякие получал. Все это было достаточно унизительно. И к авторам вообще было такое отношение.

Однако картина вышла замечательная, и я ею очень горжусь. Мало того, когда первый раз она была в эфире, мне тут же позвонили из Мурманского обкома партии, который был совершенно не в курсе, что мы снимаем: Северное пароходство было в курсе — те, кто нас там обслуживал, — а Мурманск не был. Птицын, первый секретарь обкома, посмотрел, и тут же позвонил его помощник и стал спрашивать, где добыть копию, стал говорить, что они ее купят, размножат, растиражируют, чтобы разослать на свои объекты.

Во время войны там, на Севере, был такой очень известный и драматический эпизод — бой ледокола «Сибиряков» (это ледокольный пароход с двумя 102-миллиметровыми пушками на борту) с «Адмиралом Шеером» (это карманный линкор, 356 калибров, 9 пушек, в общем, фактически — линейный корабль). Мы проходили по этим местам. Я снял Шнейдера — замечательного человека (впоследствии многолетнего капитана парусника «Крузенштерн»), который стоял на руле у «Дежнева» — это второй ледокольный пароход, который принял бой с «Адмиралом Шеером» и прогнал его из бухты Диксон: было попадание, и начался пожар, но и «Дежнев» получил за восемь минут 500 пробоин, пошел на дно колом, но там было мелко, и он там встал.

Люди шли на верную смерть, ни у кого не было сомнений: когда они отходили на этот бой, командир «Дежнева» лейтенант Котин дал команду не брать швартовы — они знали, что уже никуда не пришвартуются. Они все точно шли на смерть. Вот такой был эпизод. Я работал в архивах, нашел много фотографий этих людей. Снимки были не то чтобы затасканные, а потрепанные временем, но когда идет речь о настоящих людях, то любые фотографии совершенно уникальны. И я смонтировал эпизод с рядом этих фотографий под песню Сухарева и Берковского «И когда над ними грянул смертный гром…». Я считаю эту песню одним из самых замечательных произведений бардовской поэзии и музыки и думал, что участие в таком фильме будет достаточно хорошей рекламой для нее. Я считал, что фильму будет дан хороший простор, что, собственно говоря, и вышло: фильм был восемь или девять раз показан по первой программе, по центральному телевидению, его посмотрели много людей.

Но тогда был достаточно неприятный момент в наших бардовских отношениях: у Никитина с Берковским начинались какие-то трения. И когда дело дошло уже до монтажа, я записал эту песню сам, вчерне, для того чтобы она у меня под кадром была. Эта песня мне была вот так вот нужна!

Мне утром сдавать картину — так называемый немой вариант, но с музыкой, конечно, и с песнями. А вечером Митя Сухарев мне сказал: «Знаешь, мы с Витей против использования нашей песни, мы только что узнали…» Это было для меня диким ударом. Я вообще-то разговаривал с ними об этой песне где-то полгода назад — Митя просто забыл. Для меня это было кошмарнейшим ударом, кошмарнейшим, потому что я без этого эпизода обойтись не мог. Не потому, что был снят материал — я бы, конечно, мог его выбросить, но это уже было в ткани фильма, это уже стало его частью. Я не мог поступиться ни этими фотографиями, ни этой темой.

Я сказал, что как-нибудь вывернусь из этой ситуации. Но на сдаче картины, к моему счастью, одна из наших дам, которой в другой ситуации я горло бы перегрыз за эту песню, сказала: «Вы знаете, там вот не очень понятные строчки. Что такое „с бритыми навечно головами“? Что это такое?» И я за это уцепился, сказал: «Да, я посмотрю вообще с этой песней…» И под эту марку я песню снял. Иначе мне пришлось бы объяснять, что я с кем-то поругался, а там и так все висело на полуволоске. И этот «непрофессиональный композитор», и режиссура, и Арнольд, который «с мешочком» не может работать, — все это было на моих плечах. Все это было каким-то кошмаром!

Песню я снял, но был вынужден за короткое время написать другую, которая была бы, во-первых, не позорной, потому что, когда ты находишься в условиях, которые тебе диктует не вольное творчество, а невольное, то ты это понимаешь, и во-вторых, которая подходила бы к картине. И вот, наверное, за пять дней я написал текст к песне «Военные фотографии», а Сережа написал музыку. Получилось, во всяком случае, не хуже.

Я очень рад, что написал эту песню: я ее часто пою, когда собираются пожилые люди в зале, и вижу, как она действует на них.

Итак, она подошла. А Витя с Митей Сухаревым хотели представить свою песню как-то более, как им казалось, солидно, но никакого источника для представления ее они не нашли. Так она практически осталась не задействована, что, в общем, очень жалко.

Фильм заработал приз «Трезубец Нептуна», это второй приз на Международном кинофестивале «Человек и море» в Риге. В этом конкурсе участвует фактически весь мир: канадцы, японцы, американцы, поляки… Тридцать пять или сорок морских государств. Там мы победили многих.

Картина «На полюс!» (1979) — с интересной историей. Она об экспедиции Шпаро на Северный полюс. Они просили меня заняться этим фильмом — режиссер и студия. Должен сказать, что картина находилась в совершенно безнадежном состоянии. Она была, во-первых, неплановая, что сразу влекло неприятности: ее не финансировали, не давали монтажных и так далее и так далее. Во-вторых, у этой картины были сняты начало и конец, а все остальное снимала экспедиция Шпаро. И там нужна была большая тонкая работа, которую я и проводил: я перемонтировал картину и написал текст к ней. В результате она сразу выстроилась.

Должен сказать, что в кино — в документальном и игровом — бывает несколько сдач. Первая из них называется «немой вариант»: картина сдается с минимальным текстом. В документальном кино — вообще ни одного слова на экране: автор сидит и читает текст по бумажке.

К нам на сдачу немого варианта приехал сам Шпаро, чем я был очень недоволен. Я сказал: «Я уважаю Шпаро, но полработы не показывают». Тем более что все это производит не то впечатление! Немой вариант могут смотреть и оценивать только профессионалы. Правда, Шпаро на сдаче этого немого варианта молчал, но когда мы пришли из кинозала в комнату, он сказал, что все это не то, все эти песенки…

А мы для картины написали с Никитиным песню «Вы теперь к разлукам привыкайте…» — переделка «Тихоокеанской», она же «Полярная». И очень хорошо она записалась — Кантюков сделал нам ее прекрасно, а Сергей Никитин исполнил ее. Так вот Шпаро оказался очень недоволен этой картиной и сказал: «Это вам не песенки, нужно было показать…» Но когда нечего показать, ну что показывать? Они ничего толком не сняли. Их кинооператор — просто любитель. Снято по казахскому образцу: вот полынья — мы ее проходим; вот не разгорелся примус — и это очень тяжело. Таких картин я тыщи видел. «Здесь никто не жалуется на отсутствие аппетита…» Как-то я был в жюри, занимался туристскими фильмами, так всего два или три фильма было без этой фразы.