Человек, который умер смеясь

ГЛАВА 3

(Запись № 1 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 14 февраля)

Дэй: В чем дело, приятель? У тебя усталый вид.

Хог: Я просто не привык проплывать сто кругов до завтрака.

Дэй: Ничего, тебе это на пользу. Где мне сесть?

Хог: Где вам удобнее.

Дэй: Ничего, если я лягу?

Хог: Если вы не ляжете, тогда лягу я.

Дэй: Я велел Вику не принимать звонков. Нам никто не помешает. Я в полном твоем распоряжении. С чего начнем?

Хог: Давайте сначала.

Дэй: Ну ладно… Я мало что помню — кажется, я много плакал.

Хог: Почему?

Дэй: Какой-то парень в маске шлепнул меня по попе. (Смеется.) Да ты, похоже, считаешь, что я не смешной.

Хог: Почему это?

Дэй: Ты никогда не смеешься моим шуткам.

Хог: А вы никогда не смеетесь моим.

Дэй: Комики над чужими шутками не смеются. Мы слишком не уверены в себе.

Хог: Может, поговорим о вашем детстве?

Дэй: Давай. Слушай, да это прямо как психотерапия!

Хог: Только нам за это платят.

Дэй: О, тогда это даже лучше, чем терапия, правда?

Хог: Меня интересует…

Дэй: Может, я пластинку поставлю? Тебе нравится Нат Коул?

Хог: Музыка попадет на пленку. Санни, давайте сразу установим правила. Когда мы тут с вами работаем, я главный. Так что никаких шуточек, не надо тянуть резину и играть роли. Работа — значит работа. Понятно?

Дэй: Да. Извини, мне надо было размяться.

Хог: Ну так какое у вас было детство?

Дэй: Паршивое.

Хог: Вы родились…

Дэй: Двадцать третьего февраля 1922 года. На самом деле меня зовут Артур Сеймур Рабинович. Я вырос в Бруклине, в США. В районе Бедфорд-Стайвесант. Та еще трущоба. Мы жили на Гейтс-авеню, между Самнер и Льюис. Я, мой старик — Сол его звали, моя мать Эстер и мой брат Мел. Мел был на четыре года меня старше.

Хог: Не знал, что у вас был брат.

Дэй: Мел умер перед войной. Лучший парень в мире. Я его обожал. Высокий, сильный, красивый. Хорошо учился. Хороший музыкант. Девочки его обожали. Я во всем ему подражал. Во время Депрессии он мне был почти как отец… Он стафилококк подцепил. Зараза попала к нему в кровь, р-раз — и его нет. Тогда чудо-лекарств не было. Я до сих пор скучаю по Мелу. Иногда… а, неважно.

Хог: Расскажите.

Дэй: Иногда я просыпаюсь ночью и хочу ему что-то сказать, и я… не сразу вспоминаю, что он умер.

Хог: Интересно. Спасибо, что рассказали. Вы в многоквартирном доме жили?

Дэй: Что? А, да. Третий этаж без лифта, окна на улицу. Две спальни. Одна родительская, одна наша с Мелом. Гостиных в том районе ни у кого не было. Вся жизнь проходила за обеденным столом. Или у раковины в кухне. В кухне мы и умывались, и брились. В ван ной-то раковины не было, только ванна и унитаз. (Смеется.) А люди еще гадают, почему в семьях тогда были гораздо более тесные отношения. Зимой мы обычно зажигали духовку, чтобы согреться. А летом мы с Мелом вытаскивали матрасы на пожарную лестницу и спали там. Слушали, как по Гейтс едут троллейбусы.

Хог: Что за люди были ваши родители?

Дэй: Ты точно никогда психотерапевтом не работал?

Хог: Точно.

Дэй: Мой старик был из России. Приплыл, кажется, в 1906 году. С английским у него всю жизнь было не очень. А мамаша родилась и выросла в Нижнем Истсайде, угол Вест-Бродвей и Спринг. Ее отец был меховщик, поставлял меха для еврейских театров. У него лавка была как раз напротив театра на Второй авеню. Ее семья всегда считала, что брак неравный, потому что она вышла за иммигранта.

Хог: А чем занимался ваш отец?

Дэй: У него был магазинчик на Ностранд-авеню — газеты, напитки, сигареты. Магазинчик раньше принадлежал ирландцу по фамилии Дэй. Когда мой старик его заполучил, денег на новую вывеску не хватило, и он оставил старую.

Хог: Отсюда и ваш сценический псевдоним?

Дэй: Ну да. В нашем районе все равно каждый второй считал, что наша фамилия Дэй. Магазинчик был длинный и узкий. На одной стене кино-журналы и комиксы. Отдельная стойка с сигаретами. Конфеты. Еще там был сифон с газировкой. Папа продавал молоко с содовой, солодовые напитки, кофе и пышки. Мы с Мелом там подрабатывали после школы и по выходным. Тогда я и придумал номер с выдачей заказов, который мы с Гейбом вставили в «Продавцов содовой». Мы его с Мелом в детстве исполняли. Ну знаешь, когда один садится на корточки за спиной у другого и высовывает руки, а первый обслуживает клиентов, только пользуется при этом не своими руками, так что вечно опрокидывает чей-нибудь кофе.

Хог: Мы в школьной столовой это разыгрывали.

Дэй: Ты смотрел мои фильмы?

Хог: Я их обожал.

Дэй: Я не знал. Я как-то даже хуже о тебе стал думать. (Смеется.) Мы с Мелом вечно так валяли дурака, чтобы как-то развлечься. Понимаешь, Мел был моим первым партнером. И лучшим.

Хог: В каком смысле лучшим? Самым талантливым?

Дэй: Ну наверное.

Хог: Этого мало. Можно поподробнее?

Дэй: (Долго молчит.) Мы правда друг друга очень любили и полностью друг другу доверяли. Наверное, это было главное. В глубине души я всегда ждал от Гейба того же, а с ним такого доверия не было.

Хог: Отлично. Такие ответы мне и нужны.

Дэй: Тогда мне приз полагается.

Хог: А друзья у вас были?

Дэй: Друзья? Слушай, приятель, у меня была целая банда. Тогда Бед-Стай был крутым районом — половина евреи, половина черные. Мы вечно друг друга колотили. Конечно, пушек или ножей тогда ни у кого не было, только кулаки. И ноги. Без банды было не обойтись, в банде все защищали друг друга. Я учился в бруклинской школе для мальчиков, там считалось круто, если у тебя к выпуску все зубы целы. Да, я много дрался. Иногда даже побеждал. Я не позволял никому собой командовать. Там-то я и научился отбрехиваться.

Хог: Отбрехиваться?

Дэй: Ну, когда мне было лет двенадцать, был такой здоровый черный парень, он каждое утро ждал на углу, когда я пойду в школу, чтобы меня поколотить. «Эй, еврейчик, — говорил он обычно, — чего ты такой толстый?» А я, допустим, отвечал: «Да мне твоя мама дает, вот я и наедаюсь». Что-нибудь такое, не слишком в лоб. Смех у нас там был как оружие. Пока ты отбрехиваешься, ты не дерешься. Поэтому так много ребят из трущоб стали хорошими комиками. Это им помогало выжить.

Хог: А у вашей банды было название?

Дэй: Ага, мы были Стейги, это Гейтс наоборот, только слегка буквы переставлены для благозвучия.

Хог: А куртки с этим названием у вас были?

Дэй: Что мы, по-твоему, богатеи с Парк-авеню? Правда, в конце концов мы добрались до Парк-авеню. Знаешь, кто у нас в банде был? Кроме нас с Мелом, еще Гарри Селвин, он теперь глава отделения нейрохирургии больницы Маунт-Синай, а его брат Натан скрипач в Нью-Йоркском филармоническом. Потом еще Иззи Сапперстейн, Длинный Иззи — он был капитаном баскетбольной команды университета Лонг-Айленд. И Хеши Рот. Хеши был из нас из всех самый умный, и он единственный влип в настоящие неприятности. Его старик был связан с еврейской мафией в Нижнем Истсайде, с Мейером Лански, а Хеши вроде как немного подрабатывал в семейном бизнесе. И его взяли за участие в рэкете в Швейном квартале. Но его боссы занесли, дали кому надо и отмазали его. И позаботились о нем, потому что он никого не сдал. Оплатили ему учебу на юридическом, проследили, чтоб сдал адвокатский экзамен.

Хог: И что с ним стало после всего этого?

Дэй: С Хеши? Он стал моим менеджером. Моим и Гейба. И связи его пригодились. Всеми клубами заправляла мафия. Он нас довольно рано пристроил в Вегас, мы были среди первых, кто там выступал. Он до сих пор мной занимается. По старой дружбе и в память о родном квартале.

Хог: Я бы хотел с ним поговорить.

Дэй: Да, разумеется. Хеши самый крупный юрист в американском шоу-бизнесе. У него своя империя. Его теперь зовут Хармон Райт.

Хог: Агентство Хармона Райта? Вы шутите!

Дэй: Ни капельки.

Хог: Да я сам у них числюсь, в Нью-Йоркском филиале.

Дэй: Значит, ему придется быть с тобой повежливее.

Хог: Я не знал, что он до сих пор кем-то занимается лично.

Дэй: Кем-то он и не занимается. Он занимается Санни Дэем. Смотри-ка, Мария сделала нам салат с курицей. Давай передохнем? Поедим на улице, почитаем газеты. Ну если ты, конечно, не скомандуешь работать дальше… босс.

(конец записи)

(Запись № 2 беседы с Санни Дэем. Записано в его кабинете 15 февраля)

Хог: Вчера мы разговаривали про ваше детство. Пока все звучит довольно…

Дэй: Позитивно? Я ничем не отличался от остальных ребят в квартале. Но все это было до Великой депрессии.

Хог: А что случилось потом?

Дэй: А потом, приятель, были потери и стыд. У психотерапевта я во многом занимался тем, что снимал блок с этого периода моей жизни. Терапевты говорят, изрядная часть моих проблем — моя неуверенность в себе, мои страхи — именно с ним связана. Много лет я вообще не мог обо всем этом говорить. Никому не рассказывал, кроме Конни. Мне до сих пор трудно.

Хог: Понимаю. И хочу вам напомнить, что я не репортер, я здесь, чтобы помочь вам как можно честнее рассказать вашу собственную историю.

Дэй: Спасибо, я рад это слышать. Я тебе доверяю. Ну, наверное, доверяю. Я ведь тебя совсем не знаю… (Пауза.)

Хог: Когда все это было?

Дэй: В тридцать третьем, тридцать четвергом. До моей бар-мицвы, это точно, потому что на бар-мицве мой старик валялся пьяный в стельку. Я с тех пор ни разу больше к синагоге не подходил. Пятьдесят лет там не был. Честное слово.

Хог: А до этого он пил?

Дэй: Ни капельки. Это все потеря магазина. Этот чертов магазин был его мечтой. Когда отец разорился, он сломался. Начал пить. Стал агрессивным, вечно злился. Бил маму, бил нас с Мелом. Когда я начал слишком много пить, когда все пошло к чертям и я начал срываться на тех, кого люблю, я часто вспоминал своего старика. Думал, что я прямо как он, и меня настоящий ужас охватывал. Тошно на душе было. На углу Гейтс и Самнер была старая бильярдная. Хорошим еврейским мальчикам всегда говорили держаться от нее подальше. Отец всегда говорил, что там одни бродяги болтаются. Я никогда не забуду тот день, когда я проходил мимо, заглянул в зал и увидел, как те самые бродяги средь бела дня пьют пиво и играют в бильярд — и один из бродяг мой старик.

Хог: И что вы почувствовали?

Дэй: Это была шонда[30], мне было стыдно.

Хог: Он работал?

Дэй: Нет.

Хог: И как вы жили?

Дэй: Мать нас тянула. Она просто героиня. Она его не бросила. Не дала семье развалиться. Никогда не жаловалась. Брала белье в стирку. Гладила. Какое-то время работала экономкой у богатой семьи на Сентрал-Парк-Уэст. Они один раз отдали ей старую поношенную беличью шубку. Шубка совсем паршивая. Мать это знала — ее старик был меховщик, помнишь? Но она носила эту чертову шубку, и носила ее с гордостью. Я поклялся ей, что когда-нибудь куплю ей самую красивую соболиную шубу в Нью-Йорке. И я так и сделал, с первых же больших денег, которые заработал.

Хог: Я думал, вы с первых серьезных денег купили красный «кадиллак» с открытым верхом.

Дэй: Это вранье! Я купил матери соболиную шубу. Десять тысяч и ни пенсом меньше. Старика тогда уже не было. Помер дряхлым стариком, когда я в армии служил. Сорок пять ему было.

Знаешь, я хотел снять фильм про мать после того, как мы с Гейбом… когда начал один работать. Казалось бы, после всех денег, которые я заработал этим сукиным детям… но они мне отказали. Сказали, слишком реальная история. Как это вообще понимать?