Чертова баба

— Пороки? — Малякина усмехнулась. — Так они вас, по-видимому, и интересуют?

— У нее были пороки?

— Были? — с удивлением переспросила Малякина. — Что значит были? А куда ж они вообще могли деться?! Тут вы правы. Сопровождают… и всю, заметьте, жизнь!

— Какие же, например, пороки сопровождают Марию Иннокентьевну? — проклиная свой слишком деловитый, бухгалтерский тон уточнила Светлова.

— Вы лучше спросите, а каких у нее не было?

— Да. Каких у нее не было?

— Были все! — вдохновенно произнесла Малякина.

— То есть?

— Все! — убежденно повторила Малякина.

— То есть вы хотите сказать, что Мария Иннокентьевна с детства… То есть я хочу сказать, с юности: пила, курила марихуану, имела кучу любовников и так далее?

— Точно. Пила, курила марихуану, имела кучу любовников, — с заметным удовольствием повторила Малякина.

— Любопытно.

— Еще бы не любопытно… И к тому же, добавьте, напившись, Маня тут же обычно садилась за руль и гоняла по городу.

— О-о! — почти восхищенно пробормотала Светлова, вполне удовлетворенная этим впечатляющем перечнем. Улов, ничего не скажешь, был богат! А визит к Малякиным отнюдь не зряшным.

— Ну, а Лидия Евгеньевна?

— Какая Лидия Евгеньевна?

— Ну, ее секретарь?

— А эта… Лида! Да, я ее плохо знаю. Совсем немного. Собственно, она там у них в доме прижилась несколько позже, когда мы уже с Маней разругались из-за Малякина. Ну, вот, а потом появилась эта Лида… — Жена классика задумалась.

— Да, да… — Светлова с нетерпением ждала. Ее крайне интересовало, что же было потом, после того, как она «с Маней разругалась из-за Малякина»?

— К тому же, что о ней, об этой Лиде, скажешь? — пожала плечами Малякина. — Мышка серая… Безответная. Все «да-да», все кивает, со всем соглашается, внимательно слушает — только не поймешь, понимает или нет? Что ей не сделают, все ей хорошо.

— Неужели? — удивилась Светлова, у которой от Лиды осталось совсем иное впечатление.

— Вообще-то, она в доме у Погребижских уже довольно давно появилась.

— Вот как?

— Понимаете, тогда все члены Союза писателей по статусу имели право завести секретаря. Но конечно, мало кто этим пользовался — из не крупных фигур.

Обычно оформляли на эту должность фиктивно каких-то бедных родственников, детей знакомых — чтобы стаж трудовой человеку шел. Тогда ведь, знаете, как было — два месяца нигде не работаешь, уже тунеядец. Вот и эту Лиду так же оформили. Она вроде все куда-то поступала, поступала в какой институт — просто вечность целую, — да так и не поступила! Нигде не работала, ничего не умела. Хотя, по-моему, она уже не и такая молоденькая при этом была… Здорово старше самой Мани Погребижской, это точно. Но в общем, даже и я не помню, откуда она вообще взялась, эта Лида…

— И что же — не поступила эта Лида в институт, а дальше?

— Ну, вот… А Маня Погребижская тогда уж была членом Союза писателей.

Ну, вот эту Лиду, чтобы помочь бедной девушке, неудачнице, и оформили. А потом как-то все так и пошло — Лида, и правда, как говорят, стала вести Манины дела и прямо-таки заправским секретарем сделалась.

— Да-да, и я что-то слышала об этом…

— Прямо говорят, чуть не главней самой Мани стала. Бедного моего Малякина так по телефону отчитала и сама лично отставку ему дала. И даже До тела Погребижской не допустила.

«Это точно, — подумала про себя Светлова. — Главней самой Мани».

— А доктор Милованов?

— А что доктор? — пожала плечами Малякина. — Милейший человек. Все их семейство. Погребижских, пользовал, еще Маниной маменьки! был приятель.

— А от чего он их лечил-то?

— Да всех и от всего. Он ведь талант уникальный. Вообще-то, он специалист по заболеваниям крови, гематолог.

— А сама Мария Иннокентьевна от чего, от каких заболеваний страдает, не знаете?

— А чего ей страдать? — удивилась Малякина. — Она всегда здоровая была.

Здорова, как… как… — Жена писателя, по-видимому, передумала и не стала завершать не слишком изящное сравнение. — Ну, в общем, ничем она никогда не страдала.

— Кстати, доктор Милованов умер, — заметила Светлова. — Уже два года назад.

— Что вы говорите?! Я и не знала! — подавленно вздохнула Малякина. — Вот видите, как мы живем! Ничего друг про друга не знаем — в одном городе, а как будто на разных планетах. А вы еще спрашиваете, что я о них знаю… Вот доктор, оказывается, давно умер, а я и понятия не имела!

Светлова взглянула на часы и еще в окно. Там, кажется, собирался дождь.

Если непогода загонит классика Малякина домой раньше времени, то Светловой отсюда еще долго не выбраться.

— А что-нибудь еще о Погребижской можете сказать? Ну, о какой-нибудь примечательной черте характера?

— Маня собак всегда очень любила, — заметила Малякина. — Всегда держала собак.

— Очень интересно!

— Да что ж тут интересного?

— Ну, пожалуй, я уже не дождусь вашего мужа. — Анна снова взглянула на часы. и засобиралась, заторопилась.

— Может, еще кофейку на дорожку? — предложила разговорившаяся дама.

— Нет, нет, спасибо!

И Светлова быстренько с верной женой Малякина распрощалась.

Всю обратную дорогу домой Анне не давала покоя собака.

Почему у Погребижской сейчас нет собаки? Никакого тявканья на даче. Ну, хоть бы кто гавкнул…

Ну, хорошо, пусть «бабуля» отвадила от писательницы всех знакомых и друзей — очевидно, чтобы они не могли вмешаться и помочь Погребижской. Но зачем она убрала собаку?

Загадка!

Однако все другие откровения Малякиной не оставляли сомнений: подловить Марию Иннокентьевну Погребижскую на какой-то слабости, на каком-то проступке, может, даже преступлении, ее секретарю Лидочке не стоило большого труда.

Шантаж…

Ох, уж эти «верные люди» в доме! Ничего, в общем, удивительного. Во всяком случае, Анне известны были случаи, когда женщины откровенно боялись, например, своих домработниц. Терпели их воровство, неаккуратность, не решались уволить… И все только потому, что те слишком много знали.

Например, Маня могла напиться, сесть за руль и кого-нибудь отправить на тот свет.

Достаточно ли «бабуле» такого знания, чтобы держать ее на крючке и шантажировать? Более чем достаточно. Лучше для Погребижской слушаться бабулю Лидочку, чем отсиживать срок за убийство человека.

В общем, теперь, после откровений бывшей подруги, многое в поведении писательницы становилось Анне понятным. Скажем, то, что Мария Иннокентьевна так легко пригласила тогда в Дубровнике Светлову посидеть «за бокальчиком вкусного местного винца», и как при этом игнорировала явное недовольство своей секретарши. Типичное поведение алкоголички, которой не дают выпить и которая всеми правдами и не правдами торопится выйти из-под контроля надзирателя и поскорее хлопнуть стаканчик! Случайный посторонний человек, в присутствии которого «надзирателю» неудобно протестовать, подходит для этого как нельзя лучше. В этой роли «постороннего», с которым Мария Иннокентьевна торопилась «хлопнуть стаканчик», и оказалась Светлова. А другие, так сказать, «пороки»?

Аня вспомнила, кик легко познакомилась неприступная на первый взгляд Мария Иннокентьевна с тем уличным ловеласом в Дубровнике и как они недвусмысленно удалялись в бархатные адриатические сумерки!

В общем, вряд ли Малякина лжет…

А женщина с такими привычками, что и говорить, ходит по краю и ведет опасную жизнь. Если ей есть что терять, то это непременно с нею, в конце концов, и случится.

С Погребижской, видно, и случилось.

«Так-так… — бормотала про себя Светлова. — Ну, теперь-то уж я от них, пожалуй, не отстану…»

Светлова набирала телефонный номер Погребижской, настроенная очень воинственно. Теперь Лидии Евгеньевне трудно будет посоветовать Светловой:

«Убирайтесь!» — или вовсе не узнать.

Конечно, дело о том старом ДТП закрыто, но Светлова непременно изложит Лидии Евгеньевне свои соображения о странных обстоятельствах смерти доктора Милованова. И если секретарь не захочет шума, пусть не препятствует Аниной встрече с Погребижской!

Однако вместо обычного секретарского «вас слушают» в доме Погребижской включился автоответчик.

«К сожалению, нас нет дома», — сообщил Светловой голос Лидии Евгеньевны.

Запись была до безобразия лаконичной. А так бы Анне хотелось пояснений и комментариев.

Это продолжалось дня два. Светлова, в конце концов, начала сходить с ума, без конца выслушивая эту фразу. И вряд ли, кроме нее самой, кто-то еще мог понять, какая язвительная наглость была заключена в этой простенькой фразе. И Аня нисколько не сомневалась, что это ехидство в голосе адресовано именно ей.

Это явно был «мэсседж», послание, звучавшее на самом деле приблизительно так:

«Ну что, выкусила, сыщица? Докопалась до истины? И что теперь?»

«Да что теперь»? — только и могла пробормотать сбитая с толку таким поворотом дел Светлова.

А что, если они уехали куда-нибудь… вообще?!

Спустя два дня, потеряв всякую надежду услышать кого-нибудь, кроме этого отвратительного автоответчика, Светлова позвонила в «Туманность Андромеды». Уж там-то должны бы знать…

Однако на этот раз директор «Андромеды» разговаривал с Аней как-то ускользающе и очень осторожно:

— Да мы как-то не в курсе… Мы как-то… Наконец он все-таки раскололся и вздохнул:

— Ну, ладно, ради Андрея Кронрода! Так и быть…

— Да-да? — Светлова подумала, что надо бы все-таки потом выяснить у Кронрода, что за отношения их связывают, если ради него человек идет на такие жертвы.

— Мне вообще-то Лидия Евгеньевна не советовала с вами откровенничать и вообще… общаться.

— Вот как?

— Видно, вы ей не приглянулись.

— Да, я ей не приглянулась — это точно, — согласилась Светлова.

— Но ради Андрея…

— Именно. Исключительно ради Андрея!

— Они уехали. Обе. За границу и надолго.

— А когда вернутся?

— Этого не знает, я думаю, никто.