Просто Давид

— Где кошка? — беспокойно спросил он.

И тут случилось непредвиденное. С громким всхлипом девочка бросилась ему на шею, не выпуская кошки из рук.

— Здесь, здесь! — сказала она, задыхаясь. — И ты ее спас, мою Джульетту! И я буду всегда, всегда любить тебя за это!

— Ну-ну, Джилл, — поторопился вмешаться мужчина. — Думаю, сначала стоит выразить благодарность, узнав, не можем ли мы как-то помочь нашему юному воину. — И он принялся вытирать с лица мальчика грязь своим носовым платком.

— Может, мы возьмем его домой, Джек, и отмоем, пока другие не увидели? — предложила девочка.

Мальчик тут же обернулся.

— Ты назвала его Джеком?

— Да.

— А он зовет тебя Джилл?

— Да.

— Настоящие «Джек и Джилл», которые «идут на горку»[1]?

Новые знакомые Давида рассмеялись, но девочка, покачав головой, ответила:

— На самом деле нет, хотя мы правда ходим на горку — каждый день. Но это не настоящие имена. Мы прозвали так друг друга ради смеха. А ты придумываешь прозвища ради смеха?

Давид засиял, несмотря на грязь, синяк и шишку.

— О, вы правда так делаете? — выдохнул он. — Послушайте, теперь я уверен, что мне хочется для вас сыграть. Вы поймете!

— О да, он еще и играет, — объяснила девочка, порывисто обернувшись к мужчине. — На скрипочке, прямо как ты.

Не успела она закончить предложение, как Давид уже поторопился за скрипкой, немного пошатываясь на ходу. Когда он вернулся, мужчина посмотрел на него и обеспокоенно нахмурился.

— Думаю, мальчик, тебе стоит пойти к нам домой, — сказал он. — Это недалеко — за пастбищем на холме и за огородами. Мы о тебе позаботимся. С этой шишкой над глазом надо разобраться.

— Спасибо, — просиял Давид, — я бы хотел пойти с вами и… я так рад, что вы меня приглашаете! — он говорил с мужчиной, но смотрел на рыжую девочку, которая все еще держала на руках серого котенка.

Глава XII
Непонятные ответы

«Джек и Джилл» оказались братом и сестрой. Они жили в крошечном домике на пригорке напротив «Солнечного холма», за ручьем. Больше Давиду почти ничего не рассказали, пока не уделили его шишкам, синякам и грязи самое пристальное внимание. И еще ему пришлось ответить на несколько вопросов.

— А теперь, если не возражаешь, — с улыбкой начал мужчина, когда убедился, что мальчик больше не нуждается в его заботах, — не расскажешь ли, кто ты такой и за что удостоился стольких ударов и тычков от шестерых мальчишек?

— Я Давид, и я хотел освободить кошку, — просто ответил мальчик.

— Да, четко и как минимум по сути дела, — засмеялся мужчина. — Однако, судя по всему, тебе к такому не привыкать. Но все же, Давид, этих мальчиков было шестеро, и кое-кто был побольше тебя.

— Да, сэр.

— И они были такие злые и жестокие — вступила девочка мелодичным голосом.

Поколебавшись, мужчина осторожно спросил:

— И могу ли я спросить, где ты… мм… научился так драться?

— Я боксировал с папой. Он говорил, что прежде всего надо быть здоровым и сильным. А еще он немного учил меня джиу-джитсу, но, боюсь, вышло не очень с таким числом противников.

— Вынужден с тобой согласиться, — мрачно признал мужчина. — Но ты их немало удивил, я гарантирую, — продолжал он, глядя на виновницу происшествия, свернувшуюся в довольный серый клубок на подоконнике. — Однако я все еще не знаю, кто ты. Кто твой отец? Где он живет?

Давид покачал головой. Как всегда, когда упоминался отец, лицо его стало задумчивым, а глаза — мечтательными.

— Здесь его нет, — тихо сказал мальчик. — Он ждет в далекой стране, когда я приду и расскажу ему, какой прекрасный мир я нашел здесь.

— А? Что? — спросил, запнувшись, мужчина, не зная, можно ли верить собственным ушам и глазам. Этот мальчик, который дрался как демон и говорил как святой и который, даже будучи весь в побоях и синяках, лепетал о найденном «прекрасном мире», приводил его в крайнее замешательство.

— Как, Джек, разве ты не знаешь? — с жаром прошептала девочка. — Это мальчик, которого взял к себе мистер Холли.

И добавила еще тише:

— Это маленький бродяжка. Его отец умер в амбаре.

— О, — сказал мужчина, и лицо его прояснилось, а в глазах появился проблеск сочувствия. — Так ты мальчик с фермы Холли, да?

— Да, сэр.

— И он везде играет на скрипочке, — восхищенно добавила девочка. — Если бы ты не сидел больной взаперти, ты бы его и сам услышал. Он везде играет — везде, где ходит.

— Правда? — вежливо осведомился Джек, вздрогнув при мысли о звуках, которые, должно быть, издает скрипка в руках такого вот мальчика (Джек и сам немного играл — достаточно, чтобы чуть-чуть разбираться в скрипичной музыке и любить ее еще больше). — Хм, хорошо, а что еще ты делаешь?

— Ничего, только гуляю и читаю.

— Ничего! Такой большой мальчик, да на ферме Симеона Холли? — по интонации Джека было понятно, что он был хорошо знаком с Симеоном Холли, его методами и убеждениями.

Давид счастливо рассмеялся.

— Конечно, на самом деле я много чего делаю, только больше это не учитываю. «Horas non numero nisi serenas», понимаете, — с довольным видом процитировал он, улыбаясь изумленному молодому человеку.

— Джек, что это было — что он сказал? — прошептала девочка. — Похоже на иностранный язык. Он иностранец?

— Ты поставила меня в тупик, Джилл, — отреагировал мужчина, состроив смешную гримасу. — Кто он такой, одним небесам ведомо — мне нет. А сказал он фразу на латыни — вот это я знаю. Однако, — с иронией обратился он к мальчику, — конечно, ты знаешь, как это переводится.

— О да. «Безоблачные лишь часы считаю я» — мне это понравилось. Так написано на солнечных часах и, знаете, я тоже буду как солнечные часы и перестану учитывать время, которое я провожу не так, как мне нравится. Например, когда я дергаю сорняки, мотыжу картошку, собираю камни и все такое. Понимаете?

Сначала мужчина непонимающе смотрел на Давида, а потом расхохотался.

— Вот так так! — пробормотал он. — Вот так так! — и снова рассмеялся. А потом спросил: — Папа тебя и этому научил?

— О нет — хотя да, он научил меня латыни и, конечно, я смог это прочитать, когда увидел. Но слова были написаны на солнечных часах там, где живет моя Госпожа Роз.

— Твоя… Госпожа Роз? Кто же это?

— Как, вы не знаете? Вы живете напротив ее дома, — воскликнул Давид, указывая на башни «Солнечного холма», возвышающиеся над деревьями. — Вон там она живет. Теперь я знаю эти башни и ищу их взглядом, где бы ни был. Я их очень люблю, и когда смотрю на них, снова вижу розы повсюду — и ее.

— Ты говоришь о мисс Холбрук?

От добродушных интонаций не осталось и следа. Голос Джека так переменился, что Давид удивленно поднял голову.

— Да, она так сказала, — сказал он, удивляясь смутной перемене в лице мужчины.

Последовала короткая пауза, и мужчина поднялся на ноги.

— Как твоя голова? Болит? — быстро спросил он.

— Не очень. Думаю, я… пойду, — в некотором смущении ответил Давид, протягивая руку за скрипкой и неосознанно отражая своим поведением внезапную перемену в атмосфере.

Тогда заговорила девочка. Она забросала Давида словами благодарности, указывая на довольного котенка на подоконнике. Да, на этот раз она не сказала, что будет любить, любить, любить его всегда, но благодарно улыбалась и горячо звала приходить в гости как можно чаще.

Давид откланялся, и еще долго махал рукой и оборачивался, и обещал прийти снова. Только спустившись до подножия холма, он осознал, что под конец мужчина по прозвищу Джек почти ничего не говорил. Мальчик вспомнил, как тот стоял у столба на веранде и мрачно смотрел на башни «Солнечного холма» над вершинами деревьев, сияющие красным и золотым в последних лучах заходящего солнца.

На ферме Холли Давиду пришлось провести очень неприятные полчаса, объясняя, почему порвалась рубашка и откуда на лице синяки. Фермер Холли не одобрял драк и очень строго выразил это свое убеждение. Даже миссис Холли, которая обычно была так добра к Давиду, дала понять, что он покрыл себя позором. Однако с его ранами она обращалась очень осторожно.

Все же Давид осмелился задать вопрос, прежде чем подняться наверх и лечь в кровать:

— Миссис Холли, а кто эти люди, Джек и Джилл, которые были так добры ко мне сегодня?

— Это Джон Гернси и его сестра Джулия, но весь город знает их как Джека и Джилл, как они сами себя давно называют.

— И они живут совсем одни в маленьком доме?

— Да, разве что вдова Гласпел приходит несколько раз в неделю — готовить и убираться. Не больно-то они счастливы, Давид, и я рада, что ты спас котенка этой девочки. Но ты не должен драться! От драки добра не жди!

— Я дрался, чтобы спасти кошку.

— Да-да, я знаю, но… — она не завершила фразы, и Давид сразу воспользовался паузой, чтобы задать следующий вопрос.

— Почему они не больно-то счастливы, миссис Холли?

— Ох, нет, Давид, это долгая история, и ты не поймешь, даже если я расскажу. Просто они совсем одни во всем мире, и Джек Гернси болен. Ему, должно быть, теперь тридцать, и не так давно он подавал большие надежды — изучал право или вроде того в городе. Потом умерли его родители, а позже он сам потерял здоровье. Что-то случилось с легкими, и доктора отослали Джека сюда, жить на свежем воздухе. Говорят, он даже спит на улице. Так или иначе, он здесь, и за сестрой присматривает, но, конечно, с его-то надеждами и амбициями… Но хватит, Давид, конечно, ты не поймешь!

— О нет, я понимаю, — выдохнул Давид, задумчиво глядя в угол, лежащий в тени. — Он нашел в большом мире свою работу, а потом пришлось остановиться — и он не смог ее сделать. Бедный мистер Джек!

Глава XIII
Сюрприз для мистера Джека

Жизнь на ферме Холли переменилась. Появление Давида внесло в нее новые элементы, грозившие сложностями. Дело было не в лишнем рте — об этом Симеон Холли больше не беспокоился. Урожай обещал быть хорошим, и в банке уже скопилась нужная сумма, которая покроет долговую расписку в срок, до конца августа. Сложности, связанные с Давидом, имели совсем другую природу.

Для Симеона Холли мальчик был загадкой, которую требовалось решительно разгадать. Для Элен Холли он был неизменным напоминанием о другом мальчике из давних времен, и в таком качестве она любила Давида и учила его, стараясь превратить в подобие того, кем стал бы этот другой. Для Перри Ларсона Давид был игрой, доставлявшей веселые минуты, — «вроде путаной доски для шахмат — околесица и дельные вещи в одну кучу».

На ферме Холли не могли понять мальчика, который отказывался от ужина, чтобы посмотреть на закат, или предпочитал книгу игрушечному пистолету, как это выяснил Перри Ларсон в день Четвертого июля; который как девочка собирал цветы, чтобы украсить ими стол, но без колебания бил первым в схватке с шестерыми противниками; который не ходил рыбачить, потому что рыбам это бы не понравилось, и не признавал охоту за любыми живыми существами; который впал в транс на целый час при виде «миллионов чудесных полосатых жучков» на поле с молодой картошкой и наотрез отказался опрыскать этих «чудесных жучков» парижской зеленью. Все это сбивало с толку, если не сказать больше.