Просто Давид

— Именно, — громко сказал Стритер из фургона. — Если б он стоил своего куска хлеба, я сам бы его тотчас забрал, но посмотрите, чем он занят сию минуту, — закончил он, презрительно пожав плечами.

Давид, сидевший на нижней ступеньке, явно не слышал ни слова. Выразительное лицо мальчика сияло, он снова пожирал взглядом письмо отца.

Внезапная тишина отвлекла его. Давид поднял глаза, сверкавшие как звезды.

— Я так рад, что папа сказал, как мне быть, — выдохнул он. — Теперь будет легче.

Не дождавшись ответа от неловко молчавших взрослых, он продолжал, словно объясняя:

— Знаете, он ждет меня — ну, в той далекой стране. Он так сказал. А когда вас ждут, не так уж сложно остаться одному на какое-то время. Кроме того, мне надо остаться, чтобы узнать этот прекрасный мир и рассказать ему, когда я уйду. Я так делал дома, на горе, знаете — рассказывал обо всем. Мы часто ходили на прогулку, а когда возвращались, я рассказывал о том, что видел, своей скрипкой. А теперь он говорит, мне надо остаться здесь.

— Здесь! — раздался резкий голос Симеона Холли.

— Да, — с серьезным видом кивнул Давид, — чтобы узнать прекрасный мир. Разве вы не помните? И он сказал, что я не должен стремиться назад, в мои горы, да мне и не нужно возвращаться, ведь горы, небо, птички, белочки и ручейки — они все в моей скрипке, знаете. И… — но Симеон Холли, гневно нахмурившись, двинулся прочь, жестом велев Ларсону следовать за ним, а Хиггинс, бросив на Давида веселый взгляд, с тихим смешком развернул лошадь и выехал со двора. Секундой позже Давид остался наедине с миссис Холли, которая смотрела на него задумчивыми, хотя и слегка испуганными глазами.

— Ты хорошо позавтракал? Хочешь еще чего-нибудь? — робко спросила она, как и прошлой ночью обращаясь к обыденным вещам из привычного мира в надежде, что благодаря им странный мальчик покажется менее диким и более похожим на человека.

— О да, хорошо, спасибо, — Давид вернулся к записке в руке. Вдруг он поднял глаза, и в них мелькнуло какое-то новое выражение. — Что это значит — быть… бродягой? — спросил он. — Те люди сказали, что мы с папой бродяги.

— Бродягой? Ну… мм… как это, ну просто быть бродягой, — запинаясь, произнесла миссис Холли. — Но не обращай внимания, Давид — я бы… не стала об этом думать.

— Но кто такие бродяги? — настаивал мальчик, и в глазах его начал разгораться медленный огонь. — Потому что если это воры…

— Нет-нет, Давид, — успокоительно перебила его миссис Холли. — Они вовсе не имели в виду воров.

— Тогда что это значит — быть бродягой?

— Ну, это просто значит бродяжничать, — объяснила миссис Холли с безнадежностью в голосе, — ходить по дороге из одного города в другой и… не жить в доме.

— О! — лицо Давида прояснилось. — Тогда все в порядке. Я бы с радостью стал бродягой, и папа тоже. И мы иногда были бродягами, потому что летом почти не жили в хижине — проводили все дни и ночи на улице. Ведь я даже не знал, о чем говорят сосны, пока однажды не провел под ними всю ночь. Ну, вы понимаете. Вы же их слышали?

— Всю ночь? Сосны? — беспомощно спросила миссис Холли, запнувшись.

— Ну да. О, разве вы никогда не слушали их всю ночь? — воскликнул мальчик, словно сочувствуя тяжелой утрате. — Как же, если вы слышали их только днем, вы совсем не знаете, что такое сосны. Но я могу рассказать. Послушайте! Вот что они говорят, — закончил мальчик, выхватил скрипку из футляра и, быстро проверив струны, разразился странной, привязчивой мелодией.

Сбитая с толку, но при этом зачарованная миссис Холли застыла в дверном проеме. Частью с испугом, частью с тоской она смотрела на просветленное лицо Давида. Когда Симеон Холли появился из-за угла дома, она все еще стояла в прежней позе.

— Что же, Элен, — тихо и презрительно начал мистер Холли, пристальным взглядом окинув открывшуюся ему сцену, — сегодня утром у тебя нет дел поважнее, чем слушать этого менестреля?

— О, Симеон! Как же, конечно, я… я забыла, что делала, — запнулась миссис Холли, виновато покраснела до самых ушей и торопливо удалилась.

Давид же, стоявший на ступенях крыльца, казалось, ничего не слышал. Он продолжал играть, завороженно рассматривая дальний горизонт, когда Симеон Холли обратил на него неодобрительный взгляд.

— Скажи, мальчик, ты умеешь делать что-нибудь еще? Кроме игры на скрипке? — строго спросил он. Поскольку Давид продолжал играть, он резко добавил:

— Ты что, не слышишь?

Музыка тотчас прекратилась. Давид посмотрел вверх со слегка оторопелым видом человека, которого вытащили из другого мира.

— Вы что-то сказали мне, сэр? — осведомился он.

— Да — дважды. Я спросил, занимался ли ты чем-то еще, кроме игры на скрипке.

— Вы имеете в виду дома? — на лице Давида отразилось легкое удивления без тени гнева или негодования. — Ну конечно. Я же не мог играть все время, знаете. Мне надо было есть, спать, учиться по книгам, а еще мы каждый день ходили на прогулку — как бродяги, говоря по-вашему, — объяснил он, явно радуясь, что наконец получается рассказать все понятно.

— Бродяги, вот именно! — пробормотал Симеон Холли себе под нос. И резко продолжал: — Значит, ты никогда не занимался полезным трудом, мальчик? И всегда проводил дни в богопротивной лени?

И вновь Давид нахмурился, слегка удивленный.

— О, я не ленился, сэр. Папа говорил, лениться нельзя. Он говорил, что в общем Оркестре Жизни важен каждый инструмент, и я тоже был инструментом, понимаете, хотя я всего-то маленький мальчик. И еще он говорил, что, если я не буду играть свою партию, гармония станет неполной, и…

— Да-да, но не будем сейчас об этом, мальчик, — грубо и нетерпеливо перебил Симеон Холли. — Он что, тебе никакой работы не поручал — то есть настоящей работы?

— Работы? — Давид снова погрузился в размышления. Вдруг его лицо прояснилось. — О да, сэр, он говорил, я должен сделать прекрасную работу и что эта работа ждет меня в большом мире. Поэтому мы спустились с горы — чтобы найти ее. Вы это хотели узнать?

— О нет, — возразил мужчина. — Не могу так сказать. Я говорил о работе — настоящей работе по дому. Ты никогда ее не делал?

Давид облегченно рассмеялся.

— А, вы имеете в виду стряпню и уборку дома, — ответил он. — О да, я делал это вместе с папой, только… боюсь, у меня не очень-то получалось. Бекон не выходил вкусным и хрустящим, как у папы, а огонь всегда портил мне картошку.

— Хм! Бекон и картошка, в самом деле! — усмехнулся Симеон Холли. — Так вот, мальчик, здесь мы считаем это женской работой. Мужчины у нас занимаются другим. Видишь кучу хвороста у двери в сарай?

— Да, сэр.

— Отлично. На кухне ты найдешь ящик для дров. Как думаешь, сможешь наполнить его хворостом? В той куче много коротких палочек, их уже разрубили.

— О да, сэр, с радостью, — кивнул Давид, торопливо, но осторожно укладывая скрипку в футляр. В следующий миг мальчик решительно атаковал груду хвороста, и Симеон Холли, бросив на него крайне недоверчивый взгляд, развернулся и ушел.

Но в итоге ящик для дров так и не заполнился. По крайней мере, сразу этого не случилось, потому что, собирая вторую охапку, Давид поднял палку, которая до этого долго лежала на земле. Под ней обнаружились разнообразные многоногие существа, вызвавшие у него настоящий восторг и окончательно отвлекшие от мысли о пустом ящике.

Потребовалось совсем немного сил и чуть больше терпения, а потом еще немного времени, чтобы перевернуть палки потолще и найти многоногих членистых существ еще большего размера. Одно из них было настолько чудесным, что Дэвид с радостным возгласом призвал миссис Холли подойти к сараю и посмотреть.

Зов был таким настойчивым, что миссис Холли поторопилась прийти — но удалилась еще быстрее, оставив Давида сидеть на хворосте и удивляться, почему она взвизгнула, содрогнулась, и сказала «фу-у-у» при виде такого прекрасного и интересного создания, обитавшего у ее сарая.

Потом его внимание привлекла бабочка, большая черная бабочка с золотой каймой на крылышках. Она танцевала в воздухе над задним двором, а потом упорхнула в огород, и Давид осторожно последовал за ней, стараясь не спугнуть резким движением. Бабочка перелетела из огорода в сад, а потом вернулась в огород — и Давид следовал за ней, но прямо у дома мальчик наткнулся на клумбу анютиных глазок, которую разбила миссис Холли. Даже бабочка была забыта в этот момент. Он опустился на колени у клумбы.

— О, вы прямо как маленький народец, — тихо воскликнул он. — У вас есть лица, у кого-то счастливые, у кого-то — печальные. А ты — ты, желтый с пятнышками, смеешься надо мной. О, я сыграю вас — всех вас. Выйдет отличная песенка, ведь вы так отличаетесь друг от друга! — Давид легко вскочил и помчался к боковому крыльцу за своей скрипкой.

Пять минут спустя Симеон Холли, возвращавшийся в кухню, услышал звуки скрипки через открытое окно. В тот же миг его взгляд упал на ящик для дров. Он был пуст — всего несколько палочек валялись на дне. Гневно нахмурившись, мужчина вышел во двор, обогнул дом и оказался в саду. Он тут же наткнулся на Давида, сидевшего по-турецки на дорожке у клумбы. Его лицо сияло, а под подбородком он держал скрипку.

— Вот как ты наполняешь ящик дровами? — резко спросил мужчина.

Давид покачал головой.

— О нет, сэр, ящик ни при чем, — он засмеялся, и музыка стала тише, но не прекратилась. — Вы думали, это про него? Нет, я играю цветы — у них личики как у людей, знаете. Видите, вон тот большой желтый, который смеется, — закончил мальчик, и веселая мелодия понеслась из-под его пальцев.

Симеон Холли повелительно поднял руку, и Давид остановил игру посередине фразы. Его глаза широко распахнулись в искреннем недоумении.

— Вы хотите сказать, я играю… неправильно? — спросил он.

— Я не об игре говорю, — резко и сурово ответил Симеон Холли. — Я говорю о ящике, который велел наполнить.

Лицо Давида прояснилось.

— О да, сэр. Я сейчас пойду и наполню, — кивнул он и радостно вскочил.

— Но я уже говорил тебе, что это надо сделать.

Глаза Давида снова приобрели озадаченное выражение.

— Я знаю, сэр, и я начал, — ответил он, явно стараясь сохранять терпение при объяснении такого очевидного факта, — но увидел так много прекрасных вещей, одну за другой, и когда встретил забавный цветочный народец, мне просто надо было его сыграть. Разве вы не понимаете?

— Не могу этого сказать. Ведь я уже велел тебе наполнить ящик, — снова повторил мужчина с холодной непреклонностью.

— Вы хотите сказать, мне надо было наполнить ящик в первую очередь?

— Определенно.

Глаза Давида снова расширилась.

— Но моя песня — тогда я упустил бы ее! — воскликнул Давид. — А папа говорил, что, когда ко мне приходит песня, ее надо сразу же сыграть. Песни похожи на утреннюю дымку или радугу, знаете — они приходят ненадолго. Надо их быстро поймать, пока не ушли. Теперь понимаете?

Но Симеон Холли уже отвернулся, жестом выразив презрение, и Давид, проводив его задумчивым взглядом, с сосредоточенным видом отправился к кухонной двери. Через две минуты он уже добросовестно работал.