Кумуш-Тау — алые снега

Не стану рассказывать о тяготах пути моего к родным берегам, о горе семей моих товарищей, перед коими выполнял я печальный долг вестника о постигшем несчастье. Скажу лишь, что много времени спустя после сего ужасного приключения в карманах старой своей одежды обнаружил я останки двух сморщившихся уже и высохших морских звезд. Необычайная их тяжесть изумила меня, по внезапному наитию я сжег их в топившейся печке и выгреб из золы несколько золотых крупинок...

Люди сведущие, к кому я обращался, не выражали никаких сомнений в том, что это было доподлинно золото, что же касается обстоятельств его находки, я ни от кого не получил удовлетворительных разъяснений.

Видимо, все, приключившееся с нами, как необычайные световые явления, так и таинственное нахождение золота, останется навсегда одной из тех загадок моря, к коим в наш век ключа еще не подыскано...»

— Ну, а дальше домашнее, — сказал Краболов, захлопнув тетрадку. Губы у него дрожали, он попросил разрешения закурить.

Если б не дождь, неутомимо шелестящий в листьях, не серый полусвет и не голос чтеца, который порою перехватывало волнение, должно быть, эта история не поглотила бы меня так полно — я даже о Гришке забыла. И только прозаическая коробка «Казбека» вернула меня в сегодня. Я взглянула на сына: он уставился на Краболова странно расширенными глазами, вытянув тонкую шею.

— Вот такое случается, — сказал наш неожиданный знакомый.

— А это правда? — вдруг слишком громко спросил Гришка.

Меня передернула его бестактность. Но Дадибор ничуть не обиделся. Часто и неумело затягиваясь, он сказал задумчиво:

— Если б я знал... Специальность моя чересчур уж далека от этих вопросов. Конечно, можно было бы порыться в литературе. Но завтра — пеший поход к Учан-Су. Пока не вернусь, что я могу тебе сказать?

— Может, все это вашему дяде померещилось? — почти враждебно наседал Гришка. — Ведь он же болен был, правда?

— А ты вот что сделай, — предложил Краболов. — Просмотри-ка сам литературу, хотя бы популярную. Думаю, что с дядиных времен многие загадки уже разгаданы. Может, и эта — уже...

Он сделал жест, будто раскалывая орех ребром ладони, и светло улыбнулся. Потом встал, с наслаждением распрямив спину, протянул руку наружу:

— Ого! Дождик редеет!

И, слегка кивнув нам, вышел из-под прикрытия.

— Тоже мне, Жюль Верн, — сказал Гришка. Я посмотрела на него. У него были странные глаза — привычная их прозрачность замутилась какой-то тревогой.