Полынный эль

Назови его по имени

Есть в Минас-Аноре место удивительное: среди белых остовов старых городских стен растут древа с зелёно-золотистыми кронами, пробиваясь сквозь рассыпающийся мрамор. На вид ничего примечательного, но видел этот уголок многое, и об этом листва шепчет, а камень молчит, безмолвием своим выражая согласие.

Шепчет листва и о днях правления самого короля Элессара, и о супруге его Арвен Ундомиэль, и об истории их любви, на легенду о Берене и Лютиэн похожей, да не такой. Шепчет она и о том, как много столетий назад сидел здесь коренастый гном, сын горного народа, и серебром окрашена была некогда рыжая борода его. О том, как ждал он старого друга — и надеялся, что тот придёт как можно позже… О том, как вспоминал одну дорогу на двоих — с общими потерями, сражениями и силой.

* * *

Тяжёлым эхом в коридорах Последнего Домашнего Приюта отдаётся железная поступь. В зал Совета с грозным видом вступает отряд гномов под предводительством того, кого уже не в первый раз видят здешние стены — поседевшего Глоина. Тот обводит неприязненным взглядом собравшихся эльфов, отвечающих тем же, и кивком головы велит своим спутникам садиться.

Спустя время закрываются двери зала за последними опоздавшими, встреченными неодобрительным ропотом. Начинается Совет. Элронд, Владыка Раздола, представляет всех собравшихся.

— …сын Трандуила.

Молодой кхазад рядом с Глоином — сын его, Гимли — только сейчас поднимает голову, чтобы удостоить представителя светлого народа взглядом. Взглядом, полным неприязни. Так же смотрит на эльфа и сам Глоин, но не без причины: припоминает его отцу сырые стены темницы. А Гимли… В венах Гимли праведным огнём пылает с кровью смешанная родовая честь.

Впрочем, вскоре ему становится не до эльфа: монотонные голоса рассказывают про страшную опасность, нависшую над Средиземьем. Ясны сразу становятся последние события в Эреборе. Мрачны принесённые из дальних краёв вести…

И снова внимание приковывается к треклятому сыну Трандуила, горько восклицающему, что не сберегли в своих темницах тварь скользкую — Голлума. И опять обещает Гимли взглядом своим сжечь лесного царевича в пламени эреборских кузней. Из-за причуд дивных весь мир под угрозой — и пусть не лишь из-за них, но всё же… А главное — «жалко им Голлума стало»! Когда старый Глоин там сидел, не ведали они жалости; может, даже гадина склизкая эльфам гномов ближе?

Гимли пытается не пропустить ни слова: слушает про кольцо, про храброго хоббита. Выступает за рождение Братства. Но в ушах всё равно гудит еле сдерживаемая злоба.

Гимли надеется больше ни разу не встретить этого эльфа. Когда через какое-то время узнаёт, что оба они назначены в отряд, — надеется, что в последний миг что-нибудь изменится. Когда в день отхода всё братство собирается у ворот Раздола — и эльф вместе с ними, — Гимли перестаёт надеяться и наконец понимает, что ввязался в самоубийственный поход…

И рядом с ним все тяготы будет разделять сын Трандуила, сын врага, враг по крови.

* * *

Всё идёт спокойно, лишь ветер свистит, и есть время поразмышлять — о Братстве, о походе. Странно: пока всё обходится без происшествий… Но уверенность, что члены Братства — отряд самоубийц, только крепчает. Насколько Гимли известно, каждый из девяти был назначен сразу, никто не отказался… но почему?

Фродо… Он самоотверженно согласился нести кольцо, так что его участие в походе обсуждать попросту не приходится.

Сэм — преданный друг своего «хозяина», он обещал не оставлять Фродо и идёт с ним из самого Шира с верностью старого пса. Пиппин и Мерри изо всех сил изображают отчаянных смельчаков и искателей приключений, но Гимли догадывается, что они тоже не хотят оставаться в стороне, пока их друзья подвергаются опасности… Хотел бы он сам таких друзей.

Гэндальф — голос разума в этом отряде. Его сила — маг, как-никак. И… возможно, Гимли ошибается, но старик чувствует вину: что не уследил, не узнал о кольце вовремя. А теперь из-за него Фродо вовлечён в поход… И Гэндальф обязан идти с ним до конца.

Арагорн… Арагорну просто нечего терять. В этой жизни он — странник без крова. В той, что может ждать его в конце пути, — король Гондора и муж Арвен; за ночи похода Гимли уже выучил её имя.

Боромиру по дороге с ними. Он стремится в свой Гондор, он любит свой Гондор и думает только о своём Гондоре. И идёт ради своего Гондора. Пусть — лишний клинок в бою не помеха…

Эльф же в отряде лишь из гордости. Нужен был представитель светлого народа — и вот, пожалуйста: ещё и наследничек лесного царя. А этот и рад только: чести больно много!.. Тьфу!

Он же сам… Он в отряде тоже из гордости. Но из другой! Не мог народ гномий оставаться в тени, когда другие защищают общий мир! А он кхазад молодой, крепкий… Отец вон тоже рвался, но больно стар уже… Да и за эльфом должен кто-то уследить — нет доверия к этим лесным бабочкам!

Остаётся лишь надеяться, что эти подозрения не перерастут в навязчивую ненависть, — иначе хлопот не оберёшься.

* * *

Снег забивается в бороду, уши, ноздри, глаза — и даже выругаться не получается: вдруг в рот тоже засыплется? Холодно везде: в сапогах, под бронёй, в шлеме. Зато внутри — горячо. О да: возмущение разгорается, как пламя в родных кузнях. Кажется, ещё немного — и пар из ушей пойдёт. А зрелище… Отсутствие зрелища эльфа, тонущего в сугробе, продолжает разжигать гнев и подогревать проклятия. Вот как это остроухое недоразумение умудряется не проваливаться? Ходит тут, морозным ветром наслаждается… А силой великой тоже не обладает — вытащить ещё кого-нибудь не сможет.

Не мёрзнет, не проваливается, ещё и прыгает…

Как там родня учила? Эльф в огне не горит да в воде не тонет? Нет, та загадка не про эльфа… но он тоже подходит.

Однако все границы переходит это внутреннее бурчанье тогда, когда эльф, картинно приподняв бровь — Гимли не знает, но уверен, что это было сделано в лучших отцовских традициях, — вдруг открыто улыбается и исчезает за ближайшей снежной грядой с криком: «Пойду приведу солнце!»

Конечно, привести солнце эльфу не удаётся, и проход самоотверженно расчищают люди — под чутким руководством лесного чучела. Ни на что большее тот не способен, ведь…

Он эльф. По-детски легкомысленный и беззаботный, будто бы даже не понимающий, как опасен их поход. Пустоголовая царевна… И вот он идёт с ними?

Но лёгкий настрой одного из членов Братства постепенно смягчает хмурые лица других. И Гимли рад, что припорошенная борода скрывает неуместную улыбку, — не уподобляться же этому… ненормальному! А ещё рад, что старые подозрения рассеиваются с глухим смешком — и в ненависть перерасти больше нечему.

* * *

Во мраке горят жёлтые глазищи. Запахом… жаждой крови пропитан воздух. И эта жажда проникает под кожу, течёт по венам раскалённым металлом. Секира сидит в руке как влитая, обагряется кровью. А где-то над головой свистит тетива, и каждая стрела с белым оперением находит цель в волчьем горле. Затем лук незаметно сменяется кинжалом, стоит тёмным тварям подойти слишком близко. А дальше… Дальше бой заканчивается — так же неожиданно, как и начался. Гимли мельком поглядывает на эльфа, собирающего с земли стрелы, замечает и слипшиеся пряди на висках, и ещё не утихшую свирепую ярость во взоре. Такую же, какая — гном уверен — дотлевает сейчас в его собственных глазах. Тогда к Гимли приходит новое осознание:

Он воин. Безжалостный к врагам, опасный каждым движением. Видевший многое, не раз проливавший чужую кровь. Хорошо иметь его в соратниках — не в противниках. И, пожалуй… когда-нибудь гном сможет доверить ему спину. Но потом, потом…

* * *

Цепкие пальцы хватают обезумевшего от горя гнома и вытаскивают прочь из зала с погибшими давно собратьями. Сопротивляться нет ни сил, ни желания.

Бег по тёмным коридорам потихоньку отрезвляет: когда Братство попадает в кольцо орков, Гимли уже готов биться — и мстить, мстить, мстить… Кровь закипает вместе с желанием унести с собой как можно больше мерзких жизней.

Но бой так и не успевает разгореться. Орки суетятся, с испуганным визгом бросаются в разные стороны, а из недр Кхазад-Дума выходит древний ужас этих подземелий.

Стрела с глухим стуком ударяется о землю, в глазах остроухого загорается первобытный страх, а с рук так и не спадает оцепенение. Теперь уже черёд Гимли грубо дёрнуть эльфа за локоть — а дальше снова бег, гибель мага, горькая воля…

И там, на свету, сквозь скорбь о Гэндальфе, прорывается и тут же отметается в сторону непрошеная мысль…

Он эльф. Светлое существо, в присутствии зла страдающее не только душой, но и телом. Становящееся слабым перед лицом древнего демона. Слабым и бесполезным. А в походе зла будет много… Так зачем он им?

И всё же в памяти свежи отточенные движения клинка и звон тетивы. Поэтому много дней спустя, когда над Андуином пронесётся крылатая тень зла, Гимли не удивится, услышав пронзительный крик твари, сражённой стрелой, что отпустил переборовший свой «недуг» эльф. Лишь воздаст хвалу лориэнскому луку и твёрдой руке.

* * *

В Лориэне слишком много деревьев. И эльфов. Будто ему одного не хватает… Гордого, как камень, и непробиваемого, как мифрил, — и плевать сто раз, что в гномьих устах это невольное выражение восхищения. Не согласен он, видите ли, с завязанными глазами идти дальше! А над гномом так издеваться можно, да?

Гимли насупленно молчит всю дорогу. Знает, что эльф сейчас так же слеп, как и он. Но обиды такой справедливости не затмить… Злится на себя — как дитё малое! И всё же продолжает хмуриться.

А дальше недовольство как-то сглаживается: эльфийская Ведьма вызывает не суеверный страх, а искреннее восхищение, плач по Гэндальфу снова раскрывает недавно зажившую рану… И снова лечит, пряча шрам где-то глубоко. Душу охватывает странное, сонное спокойствие, время тянется незаметно — солнца и луны в просветах крон не видно, — и пламя гнева внутри тлеет тёплыми согревающими углями. Поэтому, когда эльф, часто пропадающий где-то со своими сородичами — такими же лесными бабочками, — однажды приглашает его пощебетать с ними, он соглашается.

И в миг прощания с Золотым Лесом лениво понимает, что уже не считает «лесную бабочку» оскорблением. Эльфийская Ведьма всё же околдовала гордого гнома, зачаровала, и он солжёт, если скажет, что хочет забыть холодный светлый взгляд, растравляющий душу. Как вцепился Гимли мёртвой хваткой в три золотые пряди, так не отпустит никогда он и ясную, как летнее небо над Эребором, тоску. Владычица Галадриэль вместе со своим проклятущим лесом — будь он неладен — и несерьёзным народом останется в его памяти навсегда. И отнюдь не тёмным призраком.

* * *

Отблески костра делают и без того рыжую бороду ещё рыжее. Гимли сидит, привалившись к воткнутой в землю секире, и молчит, глядя на огонь. Рядом начинают возиться хоббиты, рассеивая последние впечатления о тишине лесов золотого Лориэна.

— Мерри, вот какой я, по-твоему? Храбрый, сильный, умный?

— Умолкни, Пиппин. — После третьего тычка в бок Мерри всё же сдаётся, вызывая насмешливый взгляд Арагорна и громкое фырканье Боромира: — Пустоголовый, безответственный и слишком болтливый!