Три

— Уже говоришь обо мне в прошедшем времени? — уточнила Гермиона, чтобы хоть что-то произнести. — Что ж, правильный выбор. Ты никогда не был оптимистом.

— Ты тоже.

Гермиона кивнула. Она прекрасно понимала, что это был тот самый юмор Волдеморта, Темного Лорда, великого, почитаемого такими, как сумасшедшая Беллатриса, и уже порядком потрепавшего таких, как Малфой-старший. Волдеморт знал, что связывало их с Драко, насколько они были близки этот последний проклятый год, и хотел напоследок устроить ей забавную встречу. Что ж, спасибо. С Долоховым все же так не поболтаешь.

— Ты отравил мне сок? — спросила Гермиона. — Вряд ли кто-то еще из Пожирателей будет заниматься этой мелкой работенкой, когда есть ты.

Ответом была тишина. Гермиона продолжала смотреть в серые глаза и тонула в них — от галлюцинаций, лезущих в голову одна за другой, натыкающихся друг на друга и превращающихся в кашу. Ярче остального она видела четырехлетнюю себя, втыкающую в горло пластиковой кошки осколок новогоднего шара. Гермиону мутило и клонило к полу.

— Я, — выдал наконец Драко.

— Чисто сделано, — одобрила Гермиона, кивая.

Малфой видел, как плохо девочке, которая бесконечна дорога для него. Он сжимал зубы, глядя, как ее шатает, как на лбу появляются крупные капли пота, а губы бледнеют, словно у остывающего мертвеца.

— Ты стоишь сейчас передо мной, и я вижу твое лицо где-то далеко, в конце туннеля, — коротко рассмеялась Гермиона. — Мой мозг выдает непростительную ошибку, Драко. Ведь ты никогда не будешь моим светом и спасением.

— Никогда не буду, — отозвался Драко чуть слышно.

— Я тоже тебя любила, — вдруг сказала она. И снова заглянула в его глаза.

На лестнице послышались тяжелые шаги, и вскоре в комнате появился Долохов. Драко не успел ничего ответить Гермионе.

— Да сними ты уже эту маску! — раздраженно бросил он Малфою. Драко в ответ с трудом покачал головой. — Боишься, что будешь гореть в Аду, если она увидит твое лицо? Ты и так будешь гореть в Аду, дорогуша.

Он подошел к жертве. Образы, покрытые кровью, окруженные игрушками и отзывающиеся криками, закрутились вокруг Гермионы с тройной скоростью, и она пошатнулась, предпринимая тщетную попытку схватиться за что-нибудь, но теперь и рук уже не чувствовала. Малфой дернулся, инстинктивно стремясь поймать ее. Сквозь непроглядную дымку в голове Грейнджер увидела это и натянуто улыбнулась.

— Чего ты дергаешься? — воскликнул Долохов, оглянувшись. — Она не сможет упасть, не видишь что ли?

Драко сглотнул и сделал шаг назад. Долохов покачал головой, словно поражаясь глупости подельника, и встал напротив Гермионы.

— Ну все, пора заканчивать. И так уже слишком затянули с этой девчонкой.

Она в последний раз посмотрела на Драко, не сводящего с нее глаз. Все-таки Гермиона сомневалась, что Малфой не продукт ее воспаленного сознания, но искренне желала, чтобы он остался. Ей хотелось, чтобы Драко видел, как она падает замертво. Зачем? Искать ответ на этот вопрос слишком поздно.

Долохов лениво направил на Гермиону волшебную палочку.

— Раз! — кричит маленькая девочка, перепрыгивая через скакалку и приземляясь босыми ногами на сочную зеленую траву. И девчушка эта — уже не Гермиона. Малышка жутко похожа на Грейнджер, но все же не она. Возможно, это ее дочь. Дочь, которую она уже никогда не родит и не воспитает такой же верной и самоотверженной.

— Два!

Картинка исчезла, и Гермиона огляделась. Вокруг была темнота, ее диван стоял пустой, привычный своим бордовым цветом, а за окном, лишь кусочек которого виднелся между двумя шторами, кипела жизнь и палило солнце поздней весны. И в карточке из Шоколадной Лягушки, лежащей на почти антикварной тумбочке, не было никакого Дамблдора. Оттуда на нее смотрела лишь пустота.

Но Драко был. И Долохов, к сожалению, тоже.

— Авада Кедавра!

Три.