Где ты, мой океан?

Берта открывает глаза. Яркий огонь в очаге притягивает взгляд, и она несколько минут лежит и смотрит на огонь, а потом переводит глаза на служанку. Берта каждый раз забывает, как ее зовут.

— Эй, ты, — зовет Берта женщину, так и не вспомнив ее имя. — Где я? И где мой муж, где Эдвард?

— О, очнулась, — в словах служанки ни капли уважения, а от ее резкого голоса начинает болеть голова. — На чердаке ты, а муж твой, кто его знает. Уехал, а может в доме где.

— Я хочу уйти… — Берта встает, но ее шатает, и она опускается на кровать. Белье на кровати сбито и давно потеряло свежесть. В комнате нет окон, и ужас сжимает сердце.

— Почему я тут? — спрашивает Берта. — Что случилось?

Служанка поворачивается к ней и смотрит с нескрываемым изумлением.

— А я уж думала, ты окончательно сбрендила. Уж и не помню, когда ты была нормальной, — она хмыкает и поворачивается к Берте спиной.

Берта видит, что из-под юбки у служанки виден кончик хвоста. И она может поклясться, что вместо ног у этой женщины (женщины ли?) — копыта.

— Позови Эдварда, — говорит Берта, рассматривая свои руки с грязными, обломанными ногтями.

— Сейчас, прямо побежала, — усмехается служанка. — Прямо сейчас побегу за хозяином. То-то он рад будет тебя видеть.

Берта молчит, разглядывая руки. На ее глазах тонкие черные волоски на предплечье становятся гуще и жестче, все тело выворачивает судорогой и разум мутится. Она смотрит на комнату и ей кажется, что ее глазами оглядывает помещение дикий зверь. Берта знает — какое-то время она сможет еще удерживать контроль над этим зверем, а может демоном, но потом он возьмет свое, и весь мир затянет туманом. Она делает усилие, пытается прогнать зверя и, о чудо, он затихает где-то в глубине ее сознания, но сил не остается, и Берта валится на кровать.

Служанка ворчит, ругается, пьет из бутылки, которая стоит на столе рядом с ножом. Блеск ножа притягивает взгляд Берты, но огонь в камине трещит из-за сырого полена, и Берта, вздрогнув, отводит взгляд.

— Почему ты не хочешь сказать, где Эдвард и почему я тут? Кто ты? — повторяет она, стараясь не смотреть на хвост, который то и дело показывается из-под юбки служанки.

— Я та, что тебя кормит день за днем. Да выгребает за тобой дерьмо. Я — Грейс Пул, да только что тебе за дело до этого?

Берта хочет спросить что-то еще, что-то важное, но никак не может вспомнить — что, и жалобно просит:

— Отпусти меня, Грейс!

Грейс хохочет так, что закашливается, утирает слезы:

— Отпустить? Чтобы ты, чего доброго, убила кого? Или снова дом подожгла?

— Убила? Подожгла? — Берта не понимает, о чем говорит Грейс.

— Хитрая какая, нет, какая хитрая, тварь! — говорит Грейс шепотом, но Берта слышит и немеет от ужаса. Что происходит, почему с ней… так?

Берта закрывает глаза и слышит шум океана, успокаивающий, родной. Господи, как она скучает без моря и солнца! Берта всхлипывает и безуспешно сдерживает слезы. Но утешать, впрочем, и ругаться Грейс не спешит. Берта смотрит, сощурив один глаз: ее тюремщица садится в кресло у огня и снова прикладывается к бутылке. Что-то подсказывает Берте, что скоро Грейс уснет и тогда путь к свободе будет открыт. Берта ждет, вспоминая родную Ямайку. Ждет, думая об Эдварде, прекрасном Эдварде, о ночах, проведенных с ним рядом, и ее охватывает жар, неутолимый жар, который начинает есть ее изнутри. Она вцепляется руками в спутанные волосы, чтобы не закричать, чтобы не спугнуть почти уснувшую Грейс. Еще немного…

На четвереньках, тихо, невероятно тихо для своего роста и веса, Берта подбирается к Грейс и вынимает из ее кармана ключ от своей камеры, встает, неслышно берет свечу, отпирает дверь — петли смазывают исправно, и оказывается в комнате с красивым убранством: огромная кровать, резной шкаф в углу. Берта проводит рукой по бархату покрывала, обводит грязным пальцем завитки на дверце шкафа, а потом, сорвавшись, бежит вниз. Ей кажется, что за ней по пятам следует кто-то, и свечи слишком мало, чтобы отпугнуть их, но когда Берта останавливается, она не видит никого и от этого становится только страшнее. Ей надо укрыться. Ей надо спрятаться. Ей надо спастись. Но те, кто преследует ее, быстрее, и она слышит их дыхание, их мягкие лапы уже на ее плечах, их голос шепчет: «Мы поможем, не бойся!», и ей так хочется верить! Она покоряется, останавливается на миг, позволяя теням слиться с ней и сделать ее сильнее и смелее. Теперь ей не надо прятаться, не надо скрываться.

Берта идет по коридорам Торнфильда, уверенно, как хозяйка, и если бы не чей-то шепот, советующий молчать и таиться, она бы закричала: «Где ты, Эдвард? Почему ты оставил свою молодую жену?» Она ищет Эдварда, но на полпути к его покоям она вспоминает — нет, ей напоминают, — что в доме завелось привидение: маленькая, хрупкая, бескровная, бледная, как положено призракам, тварь. Она очаровала ее мужа, свела с ума. Теперь он только и думает, что об этом призраке. Кажется, он даже дал ему имя.

— Джейн! — шипит Берта и ускоряет шаг, сворачивая в другой коридор, она бежит со всех ног, она знает, что делать: она попросит у теней силы, она прочтет заклинания — она вспомнит те, которым учила мать, она изгонит проклятый призрак из Торнфильд-холла и снова станет его хозяйкой!

Она врывается в комнату — та отчего-то не заперта, но никого нет. Лунный свет падает на пустую кровать, и, кажется, кто-то смеется над ней?

— Как ты посмела, как ты посмела? — рычит Берта, крутясь на месте, не понимая, что делать теперь. Вдруг она видит чудовище: одутловатое багровое лицо, всклоченная грива волос, налитые яростью глаза. Берта отшатывается, падая на кровать. С призраком она может справиться, но с чудовищем… Она поднимается, оглядывается, пытаясь понять — куда делось чудовище, но его нигде нет. Мелькнуло и пропало, и только зеркало на противоположной стене отражает лунный свет. Берта встает, подходит к зеркалу и столбенеет.

Кто сотворил с ней такое, кто превратил ее в это… это… Она рычит, вцепляясь в свое лицо когтями. Будто возможно содрать с себя шкуру и вновь стать такой, какая она на самом деле — высокая, стройная, с удивительными, чуть раскосыми, глубокими и темными, как ночь Ямайки, глазами, с длинными, струящимися волосами и нежнейшей на всем острове кожей.

— Эдвард!

«Эдвард, твой дорогой Эдвард, вот кто виноват, вот кто сделал тебя такой, вот кто должен ответить! Он запер тебя, а сам!» — шепчет кто-то, заставляя снова взять в руки свечу. — «Торопись! Скоро свеча погаснет, и что тогда ты будешь делать, Берта? Он посадит тебя на цепь и приведет свою юную возлюбленную, посмотреть на тебя, торопись, Берта, торопись!»

Она выходит из комнаты, но потом возвращается и поджигает с нескольких сторон полог над пустой кроватью, чтобы призрак не смог вернуться.

Теперь она снова бежит, с трудом удерживается, чтобы не опуститься на четвереньки, потому что так было бы быстрее, но свеча мешает. Берта держит руку так, чтобы случайный сквозняк не задул пламя. В замке так тихо, что ей начинает казаться, будто тут нет никого, остались только она да Грейс, но нет, распахнув дверь одной из комнат, она видит своего мужа.

— Эдвард, — сдавленно шепчет она.

— Джейн, — сонно произносит он с такой болью, что Берте приходится прикусить губу, чтобы не взвыть, она делает несколько шагов назад и закрывает дверь. В соседней комнате она поджигает занавески, а потом бежит из комнаты в комнату, поджигая все, что может вспыхнуть, пока свеча не падает ей под ноги. Дом пылает, и в огне, пожирающем Торнфильд, Берта видит отблески костров Ямайки. Она слышит бой барабанов и начинает танцевать, запрокинув голову и взметнув руки к небу. Небо! Как ей хочется увидеть небо! Она бежит по коридорам, к лестнице, наверх, огонь следует за ней, преданный, ласковый, сильный — как она сама. Тени скользят по плечам и смеются, подгоняя. Она перепрыгивает через ступеньки, рычит, чувствует, что еще чуть-чуть и она наконец-то станет свободной! Как все просто, как все просто! Надо просто спалить свою тюрьму!

Она выбегает на крышу и начинает танцевать. Тени поют, их песня становится ветром, где-то стучат барабаны, все наращивая темп, и Берта отбивает голыми пятками такт. Она втягивает носом воздух: ей кажется, в гари и копоти отчетливо проступает запах океана, водорослей, рыбы и песка. Скорее, скорее… Она взмахивает руками, поет во весь голос…

— Берта!

Она оборачивается. Эдвард стоит рядом с искаженным лицом и тянет к ней руки. В его глазах — гнев.

— Иди сюда, Берта! Надо уходить! — кричит он, но Берта-то знает: он пришел, чтобы заточить ее в другую тюрьму, более крепкую, из которой она не выберется никогда.

— Уйди прочь, дьявол! — вопит она, оглядывается, отступает, но идти некуда — вокруг небо, но лучше уж шагнуть в пустоту, чем оказаться снова в душной камере без окон.

— Берта! — снова зовет ее муж, но слова теней заглушают его призыв:

«Мы ждем тебя, мы так давно ждем тебя. Тут солнце, и небо лазурное, а не серое, тут океан будет ласкать твои ножки, Берта, мы ждем тебя…»

Она видит! Берта видит, как небо наливается лазоревым светом, видит вдали бушующий океан и она бежит к нему и кричит от радости. Остается всего один шаг и она, не раздумывая, делает его.

— Берта! — кричит Эдвард, а она хохочет, чувствуя себя по-настоящему счастливой и свободной.