Каменная клетка

Она была сильной. Прочной, как гибкий ивовый прутик, который гнется, но не ломается.

За узким окном ее комнаты сгущались ранние осенние сумерки. За слишком узким окном, в которое проникала только тонкая прямая полоска света, а самой Арье в такую щель было не протиснуться — окно заложили камнем, после того как она в первый раз попыталась сбежать отсюда.

Как быстро наступает ночь!

Платье, в которое ее нарядили, больше подошло бы Сансе. Кружева и речной жемчуг — и белая-белая, как прокисшие сливки, как кожа покойника, шерсть. Санса бы, наверное, молила о пощаде и плакала... Арья не станет, ни за что.

Она еще раз с тоской взглянула на заложенное окно, сочившееся красноватым закатным светом, как глубокая царапина на плоти. Нельзя же вот так просто сидеть и ничего не делать, пока за тобой не придут!

Арья чувствовала себя курицей, покорно ждущей, пока ее отправят в бульон.

И Джон... Джон впервые был так близко от нее, рукой подать... Если бы можно было попасть в Черный замок!

Нет, нельзя думать о Джоне, решила Арья, иначе она расплачется и станет совсем слабой...

Нельзя плакать. Нельзя бояться. Ничего нельзя. А Джон — она подумает о нем после, как только выберется отсюда.

Она решительно подошла к окну и внимательно ощупала кладку — возведенная кое-как, в спешке, она вроде бы держалась неплотно, но у Арьи осталось слишком мало времени, чтобы хоть что-то сделать.

Она успела ободрать руки в кровь, прежде чем услышала шаги, и едва сумела отскочить, как застигнутый врасплох разбойник.

Не зная, за что схватиться, что бы могло послужить ей оружием, она взяла кувшин.

Там оставалось еще немного воды, на самом донышке.

Арья глубоко вздохнула и, вылив остатки в пригоршню, смочила горящее лицо.

Слушая, как отодвигается засов, она одними губами произнесла:

— Сир Меррин. Серсея. Уолдер Фрей. Гора. Красная женщина, — и, отчаянно надеясь, что ее молитву услышат сейчас, прямо сейчас, выдохнула последнее имя: — Рамси Болтон.

Дверь распахнулась, и Арья уже приготовилась метнуть тяжелый кувшин в ненавистную голову, но это оказался вовсе не тот, кого она ожидала.

На пороге замер, пряча глаза и подрагивая челюстью, Теон Грейджой.

От неожиданности Арья выронила кувшин, и ее единственное оружие разлетелось на осколки.

* * *

— Он убьет вас и меня, — Теон сотрясался всем телом. — Он страшный, страшный человек. — Будьте покорной, — бормотал он. — Только будьте покорной...

Будь Игла при ней, она искромсала бы этого червя в клочья, но меч у нее отобрали сразу же. Впрочем, руки ей оставили. Ноги ей оставили. И даже зубов не тронули, какое милосердие. Жаль только, кувшин разбился — не то бы она огрела Грейджоя по голове, и дело с концом.

И Арья, не раздумывая, бросилась в атаку, метя в глаза — если ей удастся их выдавить, Теон ни за что ее не поймает.

Но едва она прижала локоть к его горлу, он страшно заверещал. Арья еще успела пораженно подумать, что это СЛИШКОМ ГРОМКО для такого исхудалого, тщедушного тела, как двери распахнулись и чьи-то сильные руки оторвали ее от дрожащего Грейджоя. До глаз она добраться так и не смогла.

Ее выволокли наружу трое сильных мужчин и, больно вывернув руки, распятую, понесли к чардреву. Арья визжала и брыкалась — но ни секунды, ни секунды не умоляла. Да и толку?

Северяне, будто трусливые псы, поджали хвосты. Грязные предатели! И это — люди ее отца? Люди Робба? Равнодушно смотрящие, как она кричит?

Арья охотно убила бы их всех. Но ее крепко, очень крепко держали.

И чардрево плакало кровью во тьме — кажется, только оно и было человечным.

Ее рывком поставили на ноги и заткнули рот, наполнившийся вкусом крови и выделанной кожи перчатки, слишком плотной, чтобы прокусить.

— Какая бешеная, — в оглушительной тишине сказал Русе Болтон.

— Она родит мне таких же бешеных сыновей, — ответил ему Рамси и улыбнулся тонкими губами.

Арья, полуослепшая от ярости, выпрямилась и метко плюнула ему в отвратительно-гладкое лицо.

— Пусть тебе твои псы рожа...

Договорить она не успела: ее свадебная церемония началась — с удара в живот, выбившего из нее последнее дыхание.

Она не знала, кто произносил за нее положенные клятвы; Арья точно молчала, ее язык распух и не шевелился, а вокруг медленно смыкалась темнота.

И только абсурдная мысль оставалась пугающе-ясной. Вот сейчас ее, полумертвую, отнесут в Великий чертог и будут пировать — долго, не замечая, что ее тело уже окостенело.

Дело было сделано, клятвы произнесены — какая разница, жива она или мертва?

Может, ее похоронят, когда гниющая плоть начнет смердеть... Хорошо бы рядом с отцом...

Арья смутно ощущала, как кто-то подхватил ее на руки и куда-то понес. На пир, умирать?

Ей было все равно.

Она была сильной. Прочной, как гибкий ивовый прутик, который гнется, но не ломается.

Но когда зверь вгрызся в нее изнутри, разорвал на две тысячи воющих волчиц, она заплакала.

Потому что на миг, очнувшись от невыносимой боли, почему-то увидела глаза Джона Сноу на ненавистном лице. Вместо грязных серых льдинок — глаза Джона. Так близко. И список внезапно вспыхнул в ее голове, сузившись до одного имени.

«Рамси Болтон. Рамси Болтон», — повторяла она, пока зверь рвал ее на части.

— Ты родишь мне бешеного сына, помнишь? — пообещал он ей, прежде чем оставить, улыбаясь безумно и жутко. — Он уже внутри тебя, готов поспорить.

Весь остаток ночи Арья что есть силы колотила себя по животу, стараясь выколотить-выдавить этого ребенка. Но, кажется, у нее ничего не вышло.

Конечно, мыслей о побеге она не оставила, тем более что времени у нее было предостаточно: дни почти целиком и остатки ночи, когда получалось быстро прийти в себя.

Арья была упрямей всех на свете — так когда-то говорила ее мать.

Дважды после свадьбы она сумела вырваться из каменной клетки.

В первый раз она оглушила служанку, по глупости зашедшую к ней в одиночестве, и взяла ее одежду.

Арья старалась не думать, что, возможно, девчонка когда-то прислуживала еще ее матери — в конце концов, теперь все в Винтерфелле были ее врагами.

Во второй раз ей все же удалось разобраться с окном, и она просто выбралась наружу — гибкая, как змея, ловкая, точно кошка.

Цепляясь за стены, как Бран когда-то, Арья спустилась почти до самой земли, и только немного ушиблась, когда закоченевшие пальцы подвели ее и она сорвалась вниз.

И в первый, и во второй раз ей не удалось уйти далеко, и ее, будто играючи, ловили и возвращали. К бурной радости безумного зверя, получавшего новый повод терзать ее не только ночью.

Это было похоже на игру: мышь выпускали из ловушки прямо в кошачьи когти.

Наказал ее Рамси, на взгляд Арьи, не очень изобретательно — просто избил ее, расцветив тело лиловыми и фиолетовыми бутонами жгучецвета, и Арья улыбалась окровавленным ртом, потому что это было только немного больнее, чем она привыкла.

Потом, после другого побега, приковал цепью, будто одну из собственнных собак. Хотя Арье пришлось хуже — своих цепных псов Рамси Болтон не увечил.

Очень скоро нетронутым осталось только лицо.

— Я хочу, чтобы мои люди видели, как ты улыбаешься... когда ты выучишь урок, —говорил Рамси.

И верно — испорченные щеки будет посложнее спрятать, чем, скажем, спину или живот.

Вот только она не любила уроков и уж тем более терпеть не могла покорности.

Однажды ей удалось, чудовищно выгнувшись, накинуть цепь на шею Рамси. О, как чудесно, как сладко он хрипел, пока задыхался!

К сожалению, она его не убила — и отплатила за это сполна, так, что несколько дней лежала пластом в постели. Приходил ли Рамси еще ее помучить, она не знала.

Радовала Арью только одна мысль: если бешеный ребенок Рамси и поселился в ее теле, то наверняка сдох где-нибудь внутри, как в крипте.

Мысль кошмарная... но так было бы лучше, чем если бы ребенок все-таки родился.

В конце концов Арья перестала считать раны. И только молилась о чуде. Говорят, чудес не бывает, да и сама она в них давно не верила.

Пока однажды чудо не прилетело к ней на черных крыльях, ворвавшись в приоткрытое окно. Теперь, когда Арья была прикована и могла отойти от постели едва ли на пару шагов, не было смысла запирать окна.

Рамси любил свежий воздух.

— Б-ран, — каркнул ворон ясно и жалобно, садясь на ее плечо. — Арь-рья. Сестр-ра.

Чудес не бывает? Боги смеялись над теми, кто перестал верить.

* * *

«Помоги мне» — кривые буквы расползались по смятому листу.

— Арья, — каркнул ворон неожиданно четко, и Джон вздрогнул, сжался изнутри комком боли. Кто научил птицу? Кто?

Ворон скосил на него по-человечески умный глаз.

— Ар-рья!

Джон и без него знал, от кого этот несчастный клочок бумаги — узнал бы кривые буквы из тысячи одинаковых писем.

Сестренка... он помнил ее совсем ребенком, а теперь слышал, как по ночам она воет от боли и с ненавистью повторяет только одно имя... и зовет его. Зовет его, Джона, каждую ночь.

Почему боги позволили ему знать это — за столько лиг от Винтерфелла? Почему они были так жестоки, что позволили ему знать, как больно ей?

Сестричка... Она менее, чем кто-либо, заслуживала такие мучения. Менее, чем кто-либо.

Сердце отзывалось ядовитой, сухой болью, кровь закипала в венах, грозя выплеснуться наружу. Джон мог только бессильно, бесплодно молить.

Кто угодно, только не она. Не она, боги!

Но боги молчали — ответом были только торопливые, безумные строки...

«Вытащи меня отсюда».

«Забери меня».

«Спаси меня... если все еще любишь».

«Что я могу сделать для нее? Нет — могу ли хоть что-то?» — думал Джон, ощущая себя древним, беспомощным старцем.

Каждый раз, закрывая глаза, он слышал ее крик. Ощущал себя на ее месте — зверем, запертым в каменной клетке среди безнаказанно глумящихся врагов.

Над девочкой.

Его слабой девочкой.

Над его сестрицей, швырявшейся в няньку куклой, когда ее пытались накормить кашей, и обожавшей сказки о королеве Нимерии.

Он почти наяву видел, как в ее глазах влажно дрожит темнота.

«Джон, мне страшно...»

Он стукнул кулаком по столу. Обожженные некогда пальцы полыхнули застарелой болью.

— Тормунд, собирай людей — мы пойдем на Винтерфелл.

— Арья, — согласно, торжествующе крикнул ворон и взмыл под потолок.

* * *

И был день. И была битва.

Сотни смертей были не так страшны. Сотни изломанных тел, под которыми он задыхался, были не так страшны, как осознание того, что он не успевает.

Но боги были милостивы, и, когда Джон вошел в Винтерфелл, он все еще не знал, что сделал Болтон.

Он все еще не знал и велел оставить ублюдка на псарне, а сам отправился искать Арью.

После стольких лет он наконец-то ее увидит! Сердце раздулось, как сытый, счастливый спрут, ему было тесно в узких, тесных ребрах...

Он скажет ей, что не забыл ее. Что пришел спасти. И обнимет, конечно же, и поклянется, что она никогда-никогда больше не заплачет.

* * *

Она лежала на постели, точно маленький скорчившийся зверек. Руки и ноги были нелепо вывернуты, странно изломаны.

Белое, омертвелое тело, желто-восковое, как свечка, одетое только в синяки и укусы. Их было так много, что Джон даже не застыдился. Тело казалось сплошь затянутым лилово-синими грозовыми тучами.