Простить и понять

— Наверное, нет. Не вижу ни единой причины. Ты помолвлен с Панси. Согласно сегодняшнему «Пророку» вы уже и женаты. Если дело в Обете, который с тебя взял папочка, что тебе помешало вернуться в тот же день?

— Кое-что помешало! Поверь мне. Просто поверь, — однажды она уже сделала эту глупость, хватит! — Давай так: сочетаемся браком, и я все тебе расскажу!

Гермиона в очередной раз повторяет про себя, что верить Малфоям — непростительная глупость. Плевать, что один из них даже на расстоянии полукомнаты заставляет ее соски затвердеть. Плевать, что стоять напротив него без одежды и не иметь возможности прикоснуться — пытка.

— Я не собираюсь ничем с тобой сочетаться, пока не узнаю, в какую игру ты играешь! — если вкладывать в слова всю испытываемую страсть, получается веско.

Грейнджер понимает, что неведомая сила тянет ее в сторону Драко. Она сопротивляется своей природе и, чеканя шаг, удаляется в самый дальний угол к гардеробу. Малфой мямлит какую-то детсадовскую чушь, разжигая раздражение — благословенное раздражение, которое позволяет поугаснуть совсем иным желаниям. Гермиона сосредоточивается на ближайшей задаче и натягивает на себя белье. Малфоевский взгляд она чувствует кожей, этот взгляд заставляет ее замедлиться. Такие взгляды нужно прописывать как таблетку от неуверенности в себе. Очень терапевтично. Продолжая неспешно одеваться, Гермиона слушает проникновенный монолог. Интересно, он репетировал его перед зеркалом?

— Я не желаю всю жизнь бояться, что отец пришлет моей жене проклятую вещь, отравит ее, подкупит кого-то из бывших дружков-головорезов…

Прямо так и пришлет, прямо так и отравит, прямо так и поведает кому-то о планах, которые тянут на высшую меру... Пф! Старый павлин не так глуп, чтобы подставляться. Драко мог бы придумать что-то поизящнее. Ах да, он отвлекается... Гермиона не собирается облегчать ему задачу. Она подходит, разворачивается спиной, сводя застежку тонкого кружевного лифчика, и с требовательным «застегни» почти присаживается к нему на колени. Миг — и растопыренные пальцы Драко охватывают ее ягодицы. Гермионе адски хочется закончить все это представление и оседлать его бедра, но нельзя. Нельзя. Видимо, ее невербальный посыл был услышан, руки перемещаются на застежку бюстгальтера. Кажется, Малфой поскуливает. Поделом!

Эти мучения не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывала она, когда Драко исчез. И если бы не малыш Кокси, благослови его эльфийский бог, неизвестно, как все обернулось бы для обоих Малфоев. И пусть только Драко заикнется, что освободить эльфа было глупой затеей. Не явись он и не сообщи, что у старшего бывшего хозяина случился конфликт с младшим, Грейнджер действовала бы сгоряча. Кокси недопонял, что послужило причиной конфликта, но сейчас перед Гермионой не Кокси, и она продолжает ждать правды. Вот только вместо правды по второму кругу слушает патетическую чушь:

— Плевать на мнение отца, на наследство, на имя. Не плевать на то, что он может сделать с тобой!

Гермиона видит, что Драко доволен собой. Неужели он не понимает… Ее смешок звучит недоверчиво.

— Серьезно, Малфой? Ты думаешь, я боюсь лишенного палочки Пожирателя смерти?

— То-то и оно, что не боишься, — кипятится Драко, пока Гермиона натягивает тонкие белые чулки с широкими резинками. Он наблюдает за ней, и его глаза расширяются.

Нет, дорогой, ты сделал неправильный вывод.

— Слушаю тебя. Не расслабляйся. Я могу примерить платье и повесить его обратно в шкаф. Будет тебе урок. Пока ты неубедителен. Я не боюсь Люциуса, — опасается, но это детали. — Признай, тебе просто не хочется жить без папочкиных денег и имени.

Ей об этом известно, так сказать, из первых уст, но зачем-то она хочет еще и его подтверждение. Ей удалось проникнуть в суть отношений отца и сына в этом павлинье-змеином гнезде, но нужны детали, ей нужно знать о предмете основного спора.

— Это бонус, но главное — ты.

— Не верю. Если бы главным была я, ты нашел бы способ дать мне знать о том, что происходит, чтоб я не чувствовала себя последней дурой!

Тогда Грейнджер целую минуту надеялась, что Кокси к ней послал он, но ограниченный придурок так и не научился мыслить шире.

— Не мог. Обет. Старый черт не оставил лазеек. Панси…

Именно об этом она и говорит! Домовик и тот нашел лазейку. А про Панси она слушать не хочет, хотя ее план показался достаточно… милым. И простым как сикль на фоне малфоеских игрищ.

— Ты в самом деле считаешь, что ее имя добавит очков в твою пользу?

— В общем… она предложила разыграть помолвку. У нее тоже есть любовный интерес вне…

— Вне вашего кружка упоротых ортодоксов. Обойдемся без эвфемизмов, — хотелось высказаться крепче об извращенцах, которых легко обставил эльф, освобожденный полгода назад.

— Паркинсон увлеклась историей…

Кажется, кто-то слишком часто упоминает липовую невесту…

— Наслышана. Батильда Бэгшот нашего поколения, по словам Скитер. Такая партия! Не пойму, почему ты до сих пор не женат на ней.

— Не поймешь?!

Ого! Не она одна тут теперь в бешенстве. А когда они оба в бешенстве… Нужно сбавить обороты, иначе все закончится так, как планировал Люциус.

— Панси нашла способ облапошить наших отцов и получить благословение, которого мы не получили бы… действуй я в лоб, как собирался сначала. Она пришла с предложением. Я согласился. Ритуал очень старый. Он проводится в осеннее равноденствие...

О ритуале Гермиона узнала от своего маленького шпиона после… милой беседы с неким волшебником и прочитала все, что нашла. Был один спорный момент — сам ритуал нужно успеть провести до захода солнца, но процесс консуммации брака в нем вообще не упоминался. Были предки слишком стыдливы, чтобы описывать такое, или в ту пору эта часть еще не была включена в таинство брака? Люциус говорил… Но верить Малфою — последнее дело. Грейнджер красит губы, размышляя о наплевательском отношении к истории (вдруг кто-то не уберег эту важную часть?), и ловит взгляд Драко. Он смотрит на ее губы глазами кролика, который увидел удава. Не нужно быть легилиментом, чтобы понять, о чем он думает.

— И?.. — мстительно тянет Гермиона, и Малфой, зажмурившись, выдает на-гора то, что она знает и без него, заодно напоминает об утекающих минутах, будто она могла забыть. Времени действительно в обрез, а он еще не сообщил ничего убедительного, Гермионе важно узнать:

— Почему ты веришь Паркинсон? Не думаешь, что это ее способ охомутать тебя?

— Потому что верю! Я не интересую ее в… этом плане. Дьявол, Грейнджер, Панси — лесбиянка! Она крутит с Гринграсс — то ли с младшей, то ли со старшей, то ли с обеими. И они, скорее всего, уже где-нибудь на тропических островах устраивают медовый месяц.

На что-то подобное намекал старший павлин.

— Ладно, их дело — снисходит она и все-таки спрашивает: — Но почему бы Панси не быть той, кем она является, в браке с тобой? Удобно: прикрытие и твои деньги.

— Скрывать свою ориентацию она не намерена. Мои деньги ей не нужны. Если сегодня все сложится как надо, она получит свои вместе с приданым Гринграсс — одной или обеих.

Ну конечно! Приданое. Деньги. Всегда на первом месте деньги. Чертовы чистокровные засранцы!

— Я же говорю, что основной твой, то есть ваш мотив…

— Херню ты говоришь! — Драко взрывается и… открывает глаза. Гермиона довольна произведенным эффектом, она чувствует себя почти богиней. Флорой в ее осенней версии, чьим воплощением и должна стать сегодня. Ну… если кто-то приведет хоть один драклов аргумент, вместо того чтобы тянуть к ней загребущие-как-же-хочется-податься-вперед-и-отдаться-им-руки. Грейнджер едва сдерживается, помогает опаска и осознание, проступающие в серых глазах напротив. А чего она хотела? Малфой не дурак. А сложить два и два на данном этапе проще простого.

— Ты знаешь! — выдает он результат обдумывания.

— Я много чего знаю, — пожимает плечами Гермиона. У них едва хватит времени, чтобы попасть… куда он там собирается ее тащить? Но кое-кто не стремится убедить ее поступить по сердцу. Мерлин, ну каков трус! Грейнджер с огромным удовольствием тыкает его ногтем под ребро, ей хочется пробить малфоевский фасад. — Но я все еще не знаю, в какие игры играешь ты, Драко Малфой.

А он еще смеет обвинять ее в ответ! Если бы она была уверена, что дело только в мерзких малфоевских хранилищах, она без жалости сорвала бы с себя тряпки и отменила все. Но что, если на кону действительно жизнь? Что, если и вправду на кону его свобода?

— Время уходит, Малфой. Я все еще не услышала аргументов в пользу нашего… брака. Твои деньги и имя, сам понимаешь, меня не интересуют. Внятных объяснений тому, что и зачем ты намутил, я не услышала. Люциуса я не боюсь…

— Я люблю тебя!

Почему ее обезоруживают три простых слова? Он говорил их и раньше, говорил, а потом… потом исчез на полгода, и если бы не Кокси…

— И я хочу дать тебе все, что могу.

То, что он пытается ей дать, совсем не то, что ей на самом деле нужно, то, что он желает получить, нужно в первую очередь ему самому. Неужели он не понимает? Ему нужно стать взрослым и перестать зависеть от отца. И Гермиона знает, что может помочь. Только вот…

— А нужно ли мне это? — спрашивает она то ли его, то ли себя.

— Тебе решать, — его губы расплываются в умиротворенной улыбке. Он чувствует, что победил, по крайней мере, в этом раунде.

Она тоже позволяет правде выскользнуть изо рта:

— Я не могу доверять тебе, ты не доверяешь мне…

— Вот тут ты ошибаешься, тебе я доверяю. Даже если ты от меня что-то скрываешь.

Как ему удается приводить ее в ярость одной фразой?

— Я никогда тебе не прощу…

— У меня будут годы, чтобы добиться твоего прощения, — легко парирует Драко.

Каков наглец!

— Если будут…

Она медленно вкладывает пальцы в его протянутую ладонь. Неясно, кто первый срывается с места. Они бегут — бегут вниз по лестнице, едва не скатываясь кубарем, бегут, оставив открытой входную дверь с бронзовой ручкой, бегут по улице, присыпанной листьями, уворачиваясь от каштанов, желудей и мячика Живоглота.

Тридцать ярдов.

Двадцать.

Десять.

Как только они добегают до угла, Драко аппарирует их, и Гермиона успевает подумать, что он совсем идиот, раз даже не осмотрелся.