Простить и понять

Простить

Напольные волшебные часы — его подарок — отсчитывают секунды. Каждое движение стрелки — удар по натянутым нервам. Макет солнечной системы медленно движется за циферблатом. Взмах палочки — и солнечная система сменяется лунным календарем.

Равноденствие. Мабон. Он должен вернуться сегодня. И она должна его простить.

Да ни хрена она не должна! Ему так уж точно! Должна она себе — она должна вернуть самоуважение, а чтобы вернуть самоуважение, нужно убедиться… ну… в том, что она и так прекрасно знает.

Будь прокляты эти скользкие змеи! Павлины недорезанные!

Легок на помине. Прошел первую линию защиты, получил по лбу любимым мячиком Живоглота. Приятно. Что-то мелко-мстительное утробно урчит и сыто потягивается внутри.

Десять ярдов.

Пять.

Три.

Пальцы барабанят по столу не в такт с напольными часами. Сердце — непокорный орган — отстукивает свою чечетку. Унять нервный стук зубов получается со второй попытки — еще чего не хватало, и без того никакой ритмики. Бог с ней, с ритмикой. Глубокий вдох. Хлопок входной двери. Резкий подъем. Быстрое движение, чтобы спрятать часы под кровать. Дверь спальни хлопает не в пример тише. А жаль.

Шаг.

Еще один.

Еще.

Стук домашних шлепанцев на каблуке разносится по всему дому. То, что нужно, — громкое и ёмкое стаккато. Почти барабанная дробь. Скорость движения отлично скрывает нервозность.

Он стоит внизу и смотрит. Кажется, даже не дышит. О чем он думает? Гермиона титаническим усилием сдерживает желание броситься к нему, почувствовать его тело под руками, убедиться, что он настоящий, вдохнуть знакомый запах. Она заставляет себя остановиться почти на самом верху лестницы. Замереть, застыть (приклеить бы себя к месту).

— Какого дьявола ты тут забыл?! — голос подводит, дает петуха. То, что было задумано как безэмоциональный, замораживающий тон, звучит пронзительным визгом. Но тот, кому вопрос был адресован, вздрагивает. Цель достигнута, к черту детали!

Гермиона чувствует себя леденцом. Нет. Гребаным клубничным мороженым от Фортескью. Ее буквально облизывают глазами. Но она не тает, наоборот, становится холоднее. Дрожь унимается. Почва под ногами снова кажется твердой. Малфой ее хочет. Абсолютно точно хочет.

Ах да! Если верить Люциусу… Верить Малфою — оксюморон, но… это выражение лица Драко Гермионе знакомо. Так он смотрел на нее, когда она из вредности лишала его доступа к телу. Если же… да-да… оксюморон, то некто уже полгода воздерживается. Так что этот взгляд может быть адресован любой особи женского пола от семнадцати до пятидесяти, чьи очертания соответствуют малфоевским критериям ебабельности. Ведь люби он ее… К черту сопли брошенной девочки! Гермиона вскидывает подбородок и выплевывает требовательное «Малфой!».

Его фамилия — почти оргазмическое удовольствие для артикуляционного аппарата.

— Грейнджер, — ее фамилия в его устах — оргазм для ушей.

Гермиона не обращалась к нему полгода и ровно столько же не слышала его голоса. Как же она скучала… Но важно не то, что она скучает, а то, почему она скучает: потому что кто-то — трусливый бахвал. Гнев помогает взять остальные эмоции под контроль. Этого джинна Гермиона с удовольствием выпускает из бутылки.

— Говори, зачем пришел, ублюдок, и вали отсюда.

В его глазах теперь не просто желание. Он смотрит с благоговением. Кажется, вот-вот грохнется на колени. Гермиона не против — заслужил ползти за ней через весь дом. Даже жаль, что полы отполированы, стоило бы вогнать ему несколько заноз. Гермиона позволяет себе помечтать о том, как хватает Драко за галстук и волоком тащит в спальню. Нет, деревянные ступеньки — не так хороши, а вот мостовая — отличное решение. Она еще самую малость воображает Драко, ползущего за ней по улице, когда борец за равные права вскидывает голову и, потрясая кулаком, напоминает, что они тут вообще-то за эгалитаризм в отношениях.

Пока Грейнджер предается фантазиям, Драко стоит, словно в него попал Петрификус, и на лице его смесь ужаса и воодушевления. Он же не влез к ней в голову? Не приведи Мерлин ему узнать об этих фантазиях!

— Что ты там замер, как жрыль на болоте? — нервно бросает Гермиона.

— Прости, я…

Нет, не гнев — первобытная ярость заливает глаза красным. Она не ослышалась? Он позволил себе… Даже удивительно, что ей удается протолкнуть сквозь сведенное горло:

— Прости?! Ты смеешь произносить слово «прости»?! Ты, хитровывернутое пресмыкающееся, делаешь мне предложение, выдавливаешь из меня согласие…

— И вовсе я его из тебя не выдавливал…

Он действительно придирается к словам? Сейчас?

— Хорошо, вытрахиваешь из меня согласие!..

— Я…

Беспомощное вяканье Гермиона оставляет без внимания — раз начала, она выговорится, Моргана свидетель!

— Отправляешься за кольцом, исчезаешь на полгода и теперь говоришь «прости»?!

— Я вернулся, — он лезет в карман.

Лезет в карман! В карман! Неужели посмеет, после всего? Да она же его по стенке размажет… заставит это кольцо проглотить. Нет, слишком гуманно. Она ему запихнет кольцо в задницу. Ей-ей, запихнет!

Видимо, на ее лице Малфой читает свою судьбу, потому что резко выдергивает руку из кармана. Но это не унимает злость. Интересно, дожил ли бы он до этого момента, если бы ей не было известно… Но он-то не знает, что ей известно. С мстительным удовольствием Гермиона продолжает с того места, на котором остановилась:

— Из газет я узнаю, что, получив мое согласие, ты ухитрился получить еще и согласие Паркинсон. Его ты тоже вытрахал?

Он лепечет что-то про свое воздержание. Герой! Мысленно она отправляет в малфоевскую задницу вслед за кольцом орден Мерлина. Первой степени. Это позволяет ей почувствовать некоторое удовлетворение и понизить градус злобы:

— Навешиваешь на мой дом кучу защитных заклинаний, чуть ли не пояс верности из них плетешь (ко мне даже Гарри зайти не может!), а сам уходишь к другой?!

Вот дьявол! Это она зря. Малфой не идиот, два и два сложить способен. Как и понять, что чары на месте. Ну и пусть. Это говорит всего лишь о том, что чары ей не мешают. Злость на себя выливается в обидные слова:

— Отец не одобрил первый выбор, и ты поджал хвост? А как хорохорился! Соловьем разливался: да я, да я, да он не посмеет, да срал я с Астрономической башни на его мнение... И что? Не вышло? Как разгневанного папеньку увидел, так запор случился? Или не добежал?

И вовсе не сочувствие вызывают его залившиеся красным щеки. Нет, это не сочувствие. Не сочувствие. Не сочувствие!

Так ему, мудаку, и надо.

Он выдавливает из себя какую-то пошлую банальность. Гермиона фыркает и набирает воздух для следующей тирады. Она должна додавить. И наказать должна, что уж.

— Отец поспо... взял с меня Непреложный обет, что я не заговорю с тобой до дня свадьбы, — выпаливает Малфой неожиданно.

Ах вот как! Не заговорит... Которому из Малфоев не поверить? Какой сложный выбор! Гермиона выбирает не поверить обоим. Оптимально! Но из одного она все еще собирается вытрясти правду.

— Поздравляю! Поздравь от меня Панси, а теперь ва…

— При чем здесь Панси?!

Гермиона не может понять, как этот невыносимый засранец оказался рядом с ней, не аппарировал же он, в самом деле — над улицей ставили антиаппарационный барьер лучшие специалисты Кингсли. Все ее рецепторы собрались в кисти руки, в которую Драко вцепился. Как давно он не прикасался к ней. Следующие его слова доходят с опозданием. Что-то про тридцать семь минут, которые у них остались. Значит, малыш Кокси не врал, в общем-то, в нем единственном она и не сомневалась. И как теперь быть? Нельзя соглашаться. Если она пойдет на поводу у… жалости, этот… нехороший человек будет пользоваться ее слабостью всю жизнь. Гермиону Грейнджер нужно заслужить. То есть заслужить ее прощение. Манипулировать он будет кем-то другим.

— Ну ты и… — столько эпитетов просится с языка, что один — самый емкий — никак не подбирается. — Думаешь, что я все еще собираюсь?..

— Но я заговорил с тобой. Если мы не поженимся, я умру.

Гермионе целую минуту хочется рискнуть… но она понимает, что не простит себе, если он все-таки не врет. Ей удается почти равнодушно предложить ему поискать другую дуру, он снова намекает на отсутствие времени, пытается воззвать к ее не-прощу-себе-чужую-смерть натуре (серьезно? это не уровень Малфоя!), Гермиона почти разочарована. Она вздергивает бровь.

— Давай ты меня избавишь от неубедительного вранья, что придешь поплясать на моих костях, — сволочь позволяет себе ухмыляться. Ухмыляться так, что Грейнджер застревает между желанием приложить его жалящим и впиться в растянутые в ухмылке губы.

«Гриффиндорцы не сдаются», — мотивирует она себя на продолжение борьбы. Мантра помогает.

— Ты меня с кем-то путаешь, — подбородок вверх, нос к потолку, Гермиона наконец чувствует себя… собой. — Это не я прихожу танцевать на костях. Я все еще жду твоих оправданий, но мое терпение на исходе!

Что-то не так… Грейнджер не сразу соображает, что происходит, а когда соображает, в очередной раз с трудом удерживается от применения палочки. Хлесткий удар по руке возвращает в реальность извращенца, который уже вовсю лапает ее грудь.

— Это рефлекторно.

Так себе попытка оправдаться… Мерлин убереги ее от применения Авады!

— Вот и держи свои рефлексы под контролем! — выплевывает она и припечатывает: — Или чистокровные волшебники настолько примитивны, что не способны контролировать себя?

— Хвосторога тебя раздери, женщина, если ты не прекратишь так себя вести, я совершу… глупость. Я возьму тебя прямо здесь на лестнице! У меня полгода не было секса!

Значит, гад-старший не солгал хотя бы в одном. Ладно, она согласна на часть игры по его правилам. Гермиона решается:

— Идем!

— Куда?

И как ее угораздило влюбиться в такого труса?

Приходится вернуться и тащить его в спальню почти на аркане, потому что Малфой продолжает стоять столбом. Видимо, не верит своему счастью. И правильно делает. Ведь еще ничего не решено. Не решено же? А кто-то, похоже, уже расслабился.

— Убеди меня, и я найду способ выйти за тебя замуж сегодня, — обозначает Гермиона ближайшую задачу и тут же усложняет ее, стягивая с себя трикотажную тряпку.

Она нервничает не меньше Драко, вот только она — гриффиндорка до мозга костей в отличие от некоторых.

— Ты решила меня добить? — хрипит Малфой.

Это могло бы быть смешно, но нельзя отвлекаться. Даже на веселье. Гермиона собрана, словно перед экзаменом.

— Хочешь, чтобы я выходила замуж в домашней футболке? — возможно, она и не успела к раздаче актерских талантов, но удивление получатся вполне правдоподобным. Малфой совсем не помогает. Или она не ясно дала понять, чего от него ждут?

— Кто-то сетует на отсутствие времени, но продолжает тянуть жмыра за ухо.

— Ты выйдешь за меня?

Вот так вот просто? После всего?.. «Ты выйдешь за меня», и она должна пасть к его ногам, воздеть руки к небу и радоваться, что такой завидный жених глаз на нее положил? Гермиона зла на себя за то, что крайняя степень охре… ошеломления не позволяет ей снова как следует разозлиться. С другой стороны, голос наконец звучит как надо, никаких лишних эмоций, она всего лишь перечисляет факты и задает вопрос: