Предпоследний акт

Его жизнь была хорошо написанной пьесой, где каждый акт заканчивался вовремя и именно так, как того желал драматург. Почти каждый — с актом "уважаемый маг Гильдии" возникли затруднения, но что ж, зато акт "одинокий чудной старик" должен был завершиться ярче...

— Вы совсем ушли в свои грезы, — с тенью укора заметил Таранор. — Слышите шум снаружи?

— Да, — он моргнул, прислушиваясь — толстые стены особняка почти не пропускали звуков, но этот гул были не в силах сдержать даже они. — Я думал, у нас есть пара дней, но да ладно... Кольцо Хамелеона у тебя с собой?

Таранор вздрогнул, будто от пощечины — он тоже надеялся на лишнюю пару дней, — но кивнул.

— Так надень его и спрячься.

— Господин...

Он осекся под взглядом Лоргрена, дрожащими руками нащупал кольцо в кармане, надел — и исчез. Полумрак скрыл очертания его фигуры, едва уловимые, точно дрожь раскаленного воздуха в жару, и лишь по задвинувшемуся стулу Лоргрен понял, что Таранор встал из-за стола.

Никто из гильдейских шавок — а ведь именно они столпились сейчас у входа, больше некому — не должен был его обнаружить.

Лоргрен знал, что Нарантила будут искать: все же боевой маг, да еще столь известный в городе — это не безродный бродяга, не нищий и не невольник с пиратского судна. Знал, что попадет под подозрение одним из первых и что сюда придут. Даже почти наверняка знал, кто придет.

Дочь Нарантила, Лоргрен слышал о ней. Что выросла она с отцом, не приняв его веру, но переняв отношение к некромантии; что, несмотря на молодость, она успела попрощаться с детскими забавами и стать довольно серьезным противником; что ей не впервой сражаться с некромантами и их созданиями, выбивая оружие из мертвых рук... Лоргрен надеялся, что именно она возглавила гудящую под стенами особняка толпу.

А гул между тем нарастал, к нему прибавились глухие удары — один, второй, третий... Толстые дубовые доски, укрепленные эбонитом, пока держали оборону, но надолго ли?

— Иди к главному входу. Убивай всех, кого увидишь, — обратился Лоргрен к замершему посреди комнаты трэллу. Тот медленно, будто через силу, поплелся прочь — было ли дело в перебитых костях, срощенных под конец на скорую руку, или Нарантил понимал, с кем ему предстояло драться? Лоргрену хотелось бы, чтобы понимал — и осознавал свое бессилие перед чужой волей.

И, возможно, чтобы девчонка, возомнившая себя избранницей судьбы, поняла, что почем. Что перед властью некроманта бессильны и честь, и любовь, и служение богам. Что ее отец, ни перед кем не склонявший головы, теперь исполнит любой приказ хозяина, будет драться с собственной дочерью и никогда не попадет в царство своей богини, ибо на то была воля смертного; что теперь он меньше, чем раб, и такова судьба любого, кто посмеет объявить себя врагом некромантии.

Шестой удар, седьмой — доски уже трещали, и этот треск вместе с шумом ударов и голосов заглушал неверные тяжелые шаги трэлла. От Нарантила требовалось лишь испугать нападающих; возможно, он бы успел ранить кого-то или даже убить, но куда большую опасность представлял пол под его ногами.

Много лет Лоргрен экспериментировал не только с телами, но и с душами — и пока кровь его жертв застывала между камнями пола, привязывал души к самим камням. Это было совсем несложно — все равно что писать свитки призыва, только на камне вместо пергамента, — и для освобождения привязанной души требовалось лишь коснуться зачарованного камня. И если своего хозяина призраки тронуть не могли, на нежить не обращали внимания, а Таранора благодаря кольцу-оберегу принимали за своего, то живых "гостей" ожидал крайне неприятный сюрприз...

Очередной удар слился с грохотом слетевшей с петель двери, а затем, не дав повиснуть пораженной тишине, прозвучало:

— Что встали, сучьи дети?! В атаку! — и в голосе, совсем молодом и узнаваемо женском, хрипела задушенная скорбь. Этого голоса Лоргрен никогда не слышал, но интонацию сразу узнал: оставшись почти без кожи, когда только заклинания Восстановления поддерживали жизнь в изуродованном теле, Нарантил говорил почти так же — и столь же убого сквернословил.

Лязгнули чьи-то сапоги, коснувшись каменного пола, и взвыл первый разбуженный призрак. От неосторожного шага проснулся второй, третий... Лоргрен смутно помнил, что в холле камней с секретом не меньше тридцати.

А где-то у стены, прислушиваясь к вою призраков, стонам раненых и треску волшебных молний, стоял скрытый иллюзией Таранор, и Лоргрен вдруг почувствовал, что должен что-то сказать ему на прощание.

— Ты должен выжить любой ценой. Отвлеки их, унеси и спрячь мое тело, заложи подвал и уходи через канализацию, — они не раз говорили об этом; Таранор, конечно же, все помнил — и про нехитрые ловушки, и про заранее приготовленные камни в подвале, и про второй выход из лаборатории. Но стоило напомнить ему, сколь важна его миссия. — Не подведи меня — я доверяю тебе свою жизнь.

Лоргрен давно понял: не будет ему жизни в Анвиле, да и нигде не будет, пока в Гильдии будут привечать таких, как Нарантил и его дочь. Эти фанатики не остановятся ни перед чем, прикрывая грубую ложь красивыми словами о победе над злом и — более тонко — аргументами о связи некромантии с работорговлей и гробокопательством, запрещенными в Империи: ведь нужно же некромантам откуда-то брать материал!

По мнению Лоргрена, стоило лишь отдавать некромантам заключенных, безнадежно больных и попрошаек, а работорговлю попросту разрешить. Но он привык к ограниченности окружающих — фанатиков, лицемеров, обывателей — и не ждал от них хоть сколько-нибудь умных решений.

Они хотели мрачного некроманта из сказки? Что ж, они его получат. И сразят чудовище, и отпразднуют свою победу, и забудут о нем через пару десятилетий — а между тем его останки в потайном подвале будут ждать своего часа. Достойного потомка, сведущего в некромантии и готового следовать по стопам пращура, который разберет зачарованные камни и вернет Лоргрена к жизни — несравнимо лучшей жизни лича. Бессмертного, неподвластного старческой немощи и хворям, в разы более могущественного, нежели Лоргрен-человек — и вот тогда мертвецы восстанут из гробов, а улицы завалят свежие трупы, привлекая воронье.

Он понимал, что это случится нескоро — через несколько десятилетий или даже веков, — но века эти пройдут незаметно, как дождь, что бьет по крепкой крыше и шумит за толстыми стенами особняка, не в силах просочиться внутрь и потревожить хозяев. Такой же непроницаемой стеной оградит его тело Таранор, окропив напоследок камни остывающей кровью, чтобы пробудить наложенные чары. Чтобы лишь тот, в ком течет кровь Бенирусов, мог войти в потайную лабораторию и начать последний акт великой пьесы "Жизнь и посмертие Лоргрена Бенируса".

Прислушиваясь к шуму битвы, Лоргрен подцепил с тарелки недоеденный кусок мяса — ножом, уже не заботясь о приличиях, — и стянул зубами с клинка. Остывшее, оно было не так вкусно, как только поданное к столу, но Лоргрену просто хотелось съесть еще один кусок. Ведь это было его мясо, его дом, его жизнь — и почти уже его смерть.

Он знал, что никто не придет на помощь. Городские стражники даже не смотрели в сторону Таранора, когда тот возвращался с кладбища, сгибаясь под тяжестью ноши; знали, что нищие, которым Лоргрен подает милостыню, пропадают без следа, и молчали; делали вид, что понятия не имеют, зачем — за кем — он порой ходит в "Кубрик". И Лоргрен мог побиться об заклад, что теперь, когда эти подлые шавки из Гильдии, считающие себя палачами, ворвались в его дом с оружием наголо, страже вновь будет проще остаться в стороне. У магов свои дела, а городская стража как бы ни при чем...

Но их невмешательство было ему на руку: тем меньше людей, способных помешать его плану. Лоргрен запретил себе думать, что Таранор может не справиться. Он слишком высоко ценил слугу, чтобы оскорблять его недоверием в последние минуты.

И когда под силой Телекинеза дверь затрещала, а затем вовсе слетела с петель, не выдержав напора магии, Лоргрен успел проглотить свой последний кусок и встать из-за стола — и стоял прямо, готовый взглянуть в лицо своей Меридии.

Последним взглядом охватил он руку, судорожно сжавшую меч Нарантила — девчонка не побрезговала мародерством, — раскрасневшееся лицо и полные слез глаза. И успел немного пожалеть, что она не унаследовала отцовские серые.

Лоргрен бы не отказался усмехнуться напоследок в те самые глаза.