Мысли на уроке зельеварения

Глава 3. Мысли вслух

И я ухожу не оборачиваясь, потому что ты все равно меня не замечаешь или не хочешь замечать. Так и буду жить в плену своих иллюзий, ведь тогда у меня остается надежда, что ты смотришь мне вслед…

Но может, стоит обернуться и все-таки проверить, лишь сейчас, лишь только проверить…

"Даже не знаю, почему решила все записать. Никогда не вела дневник, но мне кажется, если я не выговорюсь хотя бы бумаге, то все произошедшее покажется чем-то нереальным, и в конце концов я просто поверю, что грезила на уроке.

Все перевернулось с ног на голову сегодня перед обедом. Одна фраза — и изменилось все.

"Мисс Грейнджер, задержитесь", — и у меня пересохло во рту, ладони вспотели, и я чуть не выронила сумку. Смешно вспоминать. Наверно со стороны это выглядело весьма комично, поскольку профессор Снейп усмехнулся и в очередной раз приподнял свою бровь. Так бы и сбрила ее нафиг! Хотя лохматая всезнайка, застывшая посреди кабинета зельеварения не в силах вымолвить ни слова, — та еще картина.

Я смогла лишь кивнуть, а потом, прочистив горло, обернулась к друзьям, стоящим в дверях кабинета, и сказала, что догоню их позже.

"Ну, вот", — мелькнуло тогда в голове. — "Вы одни, как ты и мечтала". Только в тот момент я ощутила не щемящее чувство в груди, а что-то вроде страха, а если совсем честно — просто запаниковала. И, видимо, это явственно читалось на моем лице, потому что профессор Снейп, вздохнув, отвернулся и, махнув рукой, велел убираться к своим дружкам. Кажется он произнес: "Идите, мисс Грейнджер, я передумал. Вряд ли разговоры помогут исправить Ваше поведение на уроках".

Не скажу точно, чего во мне после этой фразы было больше: злости, оттого что он так небрежно от меня отмахнулся, или облегчения, поскольку я опять могла вернуть контроль над собой. В конце концов злость взяла верх. Возможно, потому, что обида, возникшая из-за инцидента на уроке, еще не прошла, а может, открылись нанесенные в прошлом раны… Не важно. Все последующие действия, я считаю, были совершены мною в состоянии аффекта.

Как в моей руке оказалась книга, почему я ее кинула в спину профессора Снейпа, и зачем с моего языка сорвался крик: "Да как вы смеете?!" с довольно истерическими нотками, я не знаю и, честно говоря, уже не хочу знать. Это было наваждение. Праведный гнев переполнял меня. Слова лились помимо собственной воли.

— Да что с вами такое!? Я думала, после войны вы изменитесь, станете приветливее с людьми! Да, вам было сложно, но все закончилось, вы понимаете, закончилось! Надо жить дальше, а не цепляться за прошлое! Пора начать доверять людям!

Наверное, в следующий момент мне стоило испугаться, когда Снейп, сверкая глазами, подлетел ко мне, словно коршун к добыче, и схватил за горло. Стоило зажмуриться и попросить прощения, когда он, склонившись к моему лицу, прошипел: "Да что ты можешь знать, девчонка?!" Странно, что я так отчетливо все помню. Полагаю, это из-за шока. И скорее всего именно поэтому, вцепившись в шею профессора, я притянула его лицо ближе и прижалась губами к его изогнутому в гримасе рту.

До сих пор не верится, что смогла его поцеловать. Не знаю, сколько так простояла, прижимаясь к его губам, чувствуя их сладость. Профессор, неужели вы втихомолку поедаете конфеты перед уроком? Тогда понятно, почему у вас такие желтоватые зубы. Правда, это не существенно, ведь я стояла, наслаждаясь этим сладковатым привкусом, обнимая профессора за шею. На моей же хватка ослабилась, а потом его рука спустилась ниже, касаясь полушария груди. Сначала неуверенно, словно он боялся, что я оттолкну его. Мерлин, я понятия не имею, где набралась смелости. Может, все дело в любовном романе, позаимствованном мною у Лаванды и припрятанном под подушкой, а может, я просто очень долго ждала, но в ответ на ласку только сильнее прижалась к нему.

Я слегка отстранилась от его губ и поцеловала сначала в один уголок рта, потом в другой, наслаждаясь моментом. Глаза Северуса, боже все равно еще не могу его так называть... его глаза были закрыты, и мне не хочется даже думать, какие мысли в тот момент мелькали в его голове. Мне же стало страшно. Страшно, что меня отвергнут и жестоко высмеют. Но тут я оказалась в кольце мужских рук, и любимое лицо было так близко, что черные волосы касались моей щеки, чуть щекоча кожу.

— Что ты творишь?

Он все еще не открывал глаз, и я чувствовала, как бешено стучит его сердце.

— Целую вас, — такая глупая фраза, произнесенная шепотом. Сейчас мне кажется, что в ней была мольба. Последовавший поцелуй показался мне немного неловким, но он был в стократ лучше всех предыдущих, потому что меня целовал любимый человек. Не скажу, что искры замелькали в глазах или птицы запели — глупые аналогии. Мне чудилось, с этим поцелуем в меня вдохнули жизнь. Словно долгожданный глоток воздуха, когда выныриваешь из воды. Поцелуй стал ошеломительным. В висках стучала кровь, руки сами нащупывали пуговицы мантии и едва не отрывали их с мясом, пытаясь расстегнуть. Мне хотелось оказаться как можно ближе к нему, и одежда была досадной помехой. Я молилась. Молилась, чтобы он не останавливался. Молилась всем: Мерлину и Моргане, Богу и Аллаху, Земле и Небесам. И, благодарение Вселенной, была услышана.

Сейчас все представляется как будто смазанным. Жесткие курчавые волосы на его груди, от которых кончикам пальцев было щекотно. Влажный язык на соске и холод неотапливаемого класса. Так странно было узнать, насколько чувствительные у меня уши, и воспоминания о том, как он ласкал языком мочку, до сих пор разливают сладость по телу. Его рваные, в такт толчкам, вздохи и пальцы, впившиеся в бедро так сильно, что, наверное, останутся синяки. Но самое смешное — это заноза. Заноза в попе, которую он вытащил, а потом, зацеловывая ранку, сказал, что я заноза в его душе.

И я опоздала на обед. Вернее, пропустила. Пишу и улыбаюсь. Так боюсь поверить в свое счастье…"

Мужчина, державший пожелтевший лист пергамента, вздрогнул. Пальцы сильнее сжали послание из прошлого, а потом разгладили сгибы, не желая портить ставшую хрупкой от времени бумагу. Седые волосы, бывшие когда-то иссиня-черными, скрывали лицо старика, низко склонившегося над пергаментом. Лицо, по которому текли слезы. Он нашел этот листок среди вещей жены, женщины, подарившей ему прекрасного сына и много лет счастья. А сейчас её нет. Лишь эта давняя зарисовка былых чувств.

— Папа, нам пора, — раздалось от двери, и Северус, оставив листок так и лежать на столе, направился вслед за сыном в новую жизнь, уже без нее...