Каллисто

И он не ошибся.

Часы показывали без четверти одиннадцать, когда Козловский услышал грузные шаги астронома.

Штерн вошел в палатку и извинился за позднее вторжение.

— Входите, входите, Семен Борисович! — сказал Козловский, вставая с кровати и подвигая кресло. — Садитесь! Очень рад, что вы пришли. Спать не хочется, лежу и скучаю.

— Почему же вы ушли так рано?

— Устал.

Штерн сел и рассеянно стал перебирать лежавшие на столе книги. Козловский, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что руки астронома дрожат.

— Вам холодно, Семен Борисович? — в упор спросил он.

Старик вздрогнул.

— Холодно? Нет, почему же!

— У вас руки дрожат. — Козловский обошел стол и сел напротив гостя. — Я все хотел спросить вас, — почему вы так волновались на аэродроме, в лагере, да и сейчас тоже волнуетесь?

— Я не волнуюсь… — начал Штерн, но сразу же перебил сам себя: — Нет, волнуюсь, даже очень волнуюсь. — Он поднял на Козловского глаза, добрые усталые глаза много пожившего человека. — Такой странный случай! Совершенно непонятный… Я никак не могу понять, в чем тут дело. И боюсь чего-то… Вы секретарь областного комитета партии. Я должен вам сказать… Вы поможете мне разобраться. Я не знаю, в чем тут дело, но чувствую что-то нехорошее. Мне почему-то кажется, что это имеет отношение к тому, о чем вы нам говорили на собрании.

Во время этой сбивчивой и путаной речи Козловский внимательно и серьезно смотрел прямо в глаза астронома.

— Вы хорошо сделали, что пришли ко мне, — сказал он. — Я ждал вас. Я не устал, а нарочно ушел, чтобы дать вам возможность прийти ко мне. Говорите! Здесь нас никто не услышит.

— Вы ждали меня? Значит, вы тоже заметили?

— Я заметил ваше волнение, и этого для меня достаточно.

— Это очень странный случай. И совершенно непонятный. Они должны, были знать… Впрочем, этот очень похож на него…

— Дорогой Семен Борисович! — сказал Козловский. — Перестаньте говорить загадками.

— Да очень просто. — Голос Штерна внезапно окреп. — Этот О’Келли совсем не О’Келли.

— То есть как? — Козловский не ожидал такого оборота.

— А вот так! Он, может быть, действительно носит фамилию О’Келли, но он не директор Кэмбриджской обсерватории, не тот О’Келли, о котором нас предупреждали. Чарльза О’Келли я хорошо знаю. Этот человек очень похож на него, но это не он.

— Вы в этом уверены? — тихо спросил Козловский.

Штерн вдруг рассердился.

— Ну что глупости говорить! Извините! — спохватился он. — Конечно уверен. Они, вероятно, думают, что я от старости совсем одурел. У меня есть портрет Чарльза О’Келли, и я встречался с ним лично.

Его рука опять задрожала.

— Но что это может значить, Николай Николаевич? Зачем этот обман? Что. нужно тут этому человеку? Неужели правда, что они хотят причинить зло кораблю и его экипажу? Недавно я сам говорил об этом Куприянову, а вот теперь спрашиваю вас.

— Говорить о возможности зла, — сказал Козловский, — это одно, а столкнуться с ним лицом к лицу — это другое. Я понимаю вас, Семен Борисович, и уважаю за ваше волнение. Этим О’Келли я займусь. Прошу вас никому не говорить ни слова, ни одному человеку, даже президенту или Куприянову. Это исключительно важно. Держитесь с О’Келли так, как будто вы ничего не заметили.

Штерн молча пожал руку Козловского и вышел из палатки.

По его уходе секретарь обкома немедленно отправился к Артемьеву и рассказал ему всё.

— Если Дюпон и О’Келли те люди, которых мы опасаемся, — ответил полковник, — то они уже не опасны. Но я боюсь, что это только разведка. Во всяком случае ясно, что наши подозрения имеют основание. Кто-то хочет помешать нам. Это несомненно. Но в чем заключается план врага? Вот что надо разгадать во что бы то ни стало.

Глава четвертая