Могилы из розовых лепестков

Эйс ухмыльнулся.

— Хороший выбор, Китти-Кэт.

Я пронзила его смертоносным взглядом.

— Касс, держи свой телефон включенным. Я позвоню тебе через час. И, Эйс, если с ней что-нибудь случится…

— Ты же не собираешься серьёзно идти с ним?

— Мне нужно покончить с этой… этой её одержимостью мной, — сказала я ему, высвобождая свою руку из руки Касс. — Я верю, что ты доставишь мою подругу домой в целости и сохранности.

— Я думал, ты мне не доверяешь.

— Я тебя умоляю, — сказала я, натягивая пальто, — и просителям не приходится выбирать.

Касс закатила глаза.

— Чёрт возьми, я не ребёнок.

— Знаю, — я обняла её, а затем побежала к двери.

Когда я протиснулась наружу, на меня обрушилась гнетущая, леденящая до костей тьма. Я плотнее запахнула своё чёрное пальто, проигнорировав пуговицы, которые позволяли воздуху проникать между подкладкой и тканью моего платья. Я прищурилась в темноте, пытаясь разглядеть очертания человека, но облака стального цвета закрыли луну и несколько звёзд. Единственный свет исходил из высоких, похожих на щели окон сарая. Это мало что делало для освещения парковки.

Неужели он уже ушёл? Я подождала ещё минуту. По-прежнему никого. Я уже собиралась вернуться внутрь, когда из-за угла сарая вывернул ржаво-серый пикап, от колёс которого во все стороны разлетелся слякотный снег. Я отпрыгнула назад, чтобы не промокнуть насквозь.

Каджика наклонился и опустил пассажирское стекло.

— Передумала?

Я резко кивнула. Открывая дверь, я сказала:

— У тебя есть десять минут моего времени. Не вся ночь.

Я снова подняла стекло, затем пристегнула ремень безопасности.

Каджика свернул на узкую грунтовую дорогу, прочь от сарая, пристально глядя на дорогу. Я молилась, что приняла правильное решение, согласившись на встречу с Гвенельдой. Я молилась, чтобы она прислушалась к моему требованию, чтобы они оставили меня в стороне от их борьбы.

В машине было так же тихо, как и темно.

Слишком тихо.

Слишком темно.

Ледяная тьма окутала поля вокруг нас.

Какого чёрта я согласилась поехать с совершенно незнакомым человеком?

Снова.

Я решила, что у меня серьёзные проблемы с самосохранением. Когда я успела превратиться в девушку, которая запрыгивает в машины к мужчинам, которых едва знает? Что случилось с Катори, которая гордилась тем, что была умной? Даже будучи ребёнком, я никогда не принимала конфеты от незнакомых людей — даже на Хэллоуин. Я была девочкой, которая ходила в костюме жуткой балерины или мёртвой Покахонтас, стучалась в затянутые паутиной двери, чтобы посмотреть, какое ужасное существо скрывается за ними. Чем страшнее был костюм человека, тем больше я визжала от восторга. Может быть, в этом и была моя проблема: я не искала удовлетворения, я искала острых ощущений.

И, очевидно, отдавать свою жизнь в руки незнакомых мужчин приводило меня в восторг. Я была серьёзно невменяема.

Я взглянула на лицо Каджики, которое светилось от света приборной панели. Всё в нём было сильным и острым — его нос, подбородок, коротко подстриженные чёрные волосы, челюсть и кадык. Всё казалось отточенным и отшлифованным.

— Где ты взял машину? Ты украл её?

Его пристальный взгляд метнулся ко мне, прежде чем снова сосредоточиться на дороге. Я ждала, что он ответит, но он не ответил.

Я попробовала ещё раз.

— Рад вернуться?

Он снова посмотрел на меня. И снова он ничего не сказал.

После пары действительно долгих и спокойных минут я спросила:

— Ты отказываешься со мной говорить?

На этот раз, не отрывая внимания от дороги, он сказал:

— Я бы предпочёл не тратить десять минут, которые ты мне выделила, на обсуждение пустяков.

— Это была фигура речи. Например, когда люди говорят: «Я буду готов через минуту». Это редко бывает минутой, — я вздохнула. — Послушай, я останусь столько, сколько потребуется, чтобы убедить вас обоих покинуть Роуэн навсегда, и, надеюсь, это не займёт всю ночь.

— Если это причина, по которой ты едешь со мной, тогда я должен отвезти тебя домой.

— Что? Почему?

— Мы с Гвенельдой никуда не уйдём.

— Но ты сказал…

— Я сказал, что приведу тебя к ней, чтобы ты могла сказать ей, чтобы она перестала вмешиваться в твою жизнь, — его глаза встретились с моими. — Я не предлагал устроить прощальную вечеринку.

Унижение и гнев боролись во мне.

— Я больше не позволю вам никого убить, — сказала я сквозь стиснутые зубы. — Я не думаю, что ты понимаешь, насколько я серьёзна.

— О, мы понимаем. У нас просто нет выбора. Наше племя должно воссоединиться. Пришло время.

— У каждого есть выбор!

— Не тогда, когда Великий Дух выбирает тебя.

— Великий Дух выбрал меня, но ты не видишь, как я бегаю вокруг Роуэна, принося в жертву невинных, чтобы воскресить клан зомби!

— Мы не… зомби.

— Ты вышел из могилы!

— Где мы были в сохранности. Мы не умирали.

— И ты думаешь, что это нормально?

— Нет. Но мир ненормален. Ты думаешь, что фейри, летающие вокруг, это нормально? Открой глаза, Катори. Открой глаза и оглянись вокруг. Твой нормальный мир умер вместе с твоей матерью.

Моё сердце колотилось, как голова Конского Хвоста в клетке.

— Ты такой бесчувственный.

— Чувствительность делает тебя слабым.

— Ну, то, что ты мудак, не делает тебя сильным.

Его взгляд снова метнулся к дороге.

— Нет. Я полагаю, что это не так, но это делает тебя жизнерадостным. И после того ада, через который я прошёл, мне нужна каждая унция стойкости, которую я могу получить.

— Так вот почему ты дрался сегодня вечером? Чтобы проверить твою стойкость?

— Я дрался, потому что… потому что мне было любопытно, во что превратились мои тело и разум после двухсот лет магической инертности.

— Ты действительно быстро научился водить, — сказала я.

— Блейк, — он сделал паузу, — научил меня.

После этого в машине стало удушающе тихо.

— Ты ненавидишь фейри так же сильно, как Гвенельда? — спросила я через долгое время.

— Я ненавижу их ещё больше.

— Почему?

— Они убили моих родителей, моих сестёр, моё племя. Они убили всех, кто был мне дорог, потому что наш вождь не согласился отдать им нашу землю.

— Я думала, что фейри живут в баситогане.

— Они там и живут, но им нравилось бродить по нашим землям и заявлять о них как о своих собственных. Фейри — неудовлетворённые существа, которые всегда желают всё большего и большего. У них есть дом в баситогане, но они хотят ещё один у голубых озёр, и ещё один у солёных океанов, и ещё один в заснеженных горах. У них есть друзья, но они им не верны. Никогда ничего не бывает достаточно, — его грудь поднималась, опускалась и поднималась. — Когда мой брат Менава и я присоединились к Готтве, мы рассказали об ужасах, постигших наш народ. Мы слышали об их племени, обладающем властью над фейри, но это были сказки, сплетённые вокруг лагерных костров. Мы не знали, была ли в них правда или это были истории, помогающие детям крепко спать по ночам. Когда Негонгва признал их правдивость, мы предложили нашу лояльность клану в обмен на их защиту. Мне было восемь, я всё ещё был ребёнком, а Менаве было четырнадцать, уже взрослый. Негонгва и его подруга Элика приняли нас, накормили, одели и обработали наши раны. Негонгва поблагодарил Великого Духа за то, что он доставил нас к нему в целости и сохранности. А потом он попросил его сделать мир людей менее привлекательным для фейри, чтобы они перестали преследовать людей. И он слушал. Он сделал человеческий мир враждебным по отношению к ним.

— Как?

— Фейри не бессмертны, но они живут очень долго. Раньше они могли прожить эти годы на нашей Земле, но Великий Дух изменил это. Теперь они стареют с той же скоростью, что и люди, когда выходят за пределы баситогана. И он препятствовал их использованию гассена. Раньше они могли пополнять свой запас пыли, чтобы создавать одновременные иллюзии, но теперь их запас ограничен.

— Если ты и твой брат не родились в их племени, как вы стали охотниками на фейри? Великий Дух благословил тебя силами?

— Через год после того, как мы поклялись Готтва, мой брат взял в пару Гвенельду.

— Ты имеешь в виду, женился?

Тёмные брови Каджики сошлись на лбу.

— Да, — наконец сказал он, как будто просеивал воспоминания Блейка в поисках этого слова.

Холодок пронзил меня, когда я поняла, что, вероятно, именно это он и сделал.

— Они были аабитис — половинками друг друга. По традиции Готтва пара красит противоположные половины своего тела красной землёй и разрезает ладони наконечником стрелы, сделанной из рябинового дерева и железа, чтобы, когда они подходят к шаману рука об руку, они были одним целым.

Я попыталась представить себе церемонию.

— Они были голыми?

— Да. Мы не прятали наши тела под тканью, как вы делаете сегодня. Мы укрывались шкурами, когда на землю опускался мороз, шнуровали кожу вокруг ног и оборачивали полоски ткани вокруг наших чувствительных частей, чтобы избежать царапин, но это был предел нашей одежды.

Мои губы изогнулись, как у ребёнка, при упоминании чувствительных мест. К счастью, глаза Каджики были устремлены на дорогу, а не на моё лицо. Я глубоко вдохнула, чтобы избавиться от своей незрелости.

— Значит, они смешали свою кровь?

— Самая настоящая связь — это связь, созданная из миквы.

Я сделала вывод, что миква — это кровь на Готтве.

— Это отличный способ распространять болезни, — не мог не отметить будущий врач во мне.

Каджика проигнорировал моё замечание.

— Несколько недель спустя, когда мы охотились на оленей, нас нашёл медведь. Менава осыпал зверя градом стрел, но тот продолжал бежать, оскалив зубы. Мой брат схватил меня за запястье и так быстро потащил через лес, что подошвы моих ног едва касались земли. Когда мы рассказали нашу историю Негонгве, он стал очень серьёзным. Он привёл Менаву на опушку леса и попросил его сосредоточиться на сосновой шишке, висевшей на одном из самых высоких деревьев, окружающих наш лагерь. Он попросил его заставить ее упасть.

— Племя собралось вокруг моего брата и наблюдало. Ветка не двигалась с места так долго, что люди вернулись в свои вигвамы, но Негонгва остался на месте, как и Гвенельда и Элика. Когда мой брат попытался отказаться от этой затеи, они убедили его не спускать глаз с ветки. Чтобы сосредоточиться. Они оставались рядом с Менавой, пока сумерки не заполнили небо. Заметив, какими тяжёлыми стали мои веки, Элика села, скрестив ноги, на холодную землю и взяла меня на руки, позволив мне свернуться калачиком у неё на коленях, чтобы уснуть.

— На рассвете я проснулся от её пения. Упала не только та сосновая шишка, но и вообще все с этого дерева. Целые горы шишек лежали у ног моего брата.

— Значит, кровь Гвен дала твоему брату силы?

Каджика кивнул.

— Как ты получил свою? Они женили тебя на ком-то другом из племени?

— Мне было всего двенадцать. Слишком молод для пары. Готтва спаривались во время их пятнадцатого лета.