Небеса задают вопрос

Homo sapiens. Человек разумный.

Мы существуем уже не одну сотню тысяч лет. В масштабе эволюционного пути, пройденного нашим видом от первых шагов в африканской саванне до полетов к далеким звездам, мы лишь относительно недавно начали задаваться вопросом: «Одни ли мы во Вселенной?»

Мы покинули Землю так давно, что всю историю человечества с того момента не вместит и сотня терабайтов памяти. Маленькая голубая точка, бывшая нам родным домом, затерялась в глубинах космоса, пустынная и непригодная к жизни. Она угасала, становясь все более далекой, пока мы мчались на околосветовых скоростях открывать новые миры.

Все это время мы надеялись встретить себе подобных.

Но шли годы. Века. Тысячелетия. Мы нашли новый дом в сотнях световых лет от Земли.

А небеса все молчали.

Пока в один прекрасный день…

— Это «Вояджер», — Эдд тыкает пальцем в голограмму со снимком древнего зонда. — «Вояджер-1», если быть точным.

— Тот самый?! — я сажусь рядом и ошалело смотрю на изображение. — Это же сколько времени…

— Много, Ив, — кивает Эдд. — Но не это самое интересное. Интересно здесь то, что мы вообще пересеклись.

Я закусываю губу и хмурю брови.

— Надо поднять его изначальные координаты и просчитать траекторию полета…

— Я еще не сказал про самое любопытное, — прерывает меня Эдд. Он отрывается от разглядывания «Вояджера» и поворачивается ко мне, его глаза горят предвкушением. — Ты помнишь, что было закреплено на его борту?

Я ненадолго задумываюсь. В голове всплывают хрестоматийные кадры из курса истории освоения космоса: неуклюжий аппарат с белой тарелкой и с серым декаэдром, напичканным электроникой, в основании. На одной из его граней…

— Пластина с посланием инопланетным цивилизациям… — бормочу я. — Там координаты Земли, схема излучения атома водорода… и еще куча всякой разной базовой всячины о человечестве, да.

— Верно, — Эдд улыбается, снова поворачивается к голограмме и парой движений пальцев увеличивает изображение. — Смотри.

Сначала я не понимаю, о чем он говорит, и просто тупо смотрю на снимок зонда. Радостное возбуждение ударяет меня током за секунду до того, как мозг заканчивает анализировать увиденное.

— Она же была золотая и… круглая? Да? — я озадаченно смотрю на Эдда.

— Угу, — кивает он.

Я снова перевожу взгляд на застывший кадр. На борту «Вояджера» мерцает квадратный металлический лист, отливающий серебром. На нем явно что-то написано — скорее, даже нацарапано — но мощности нашего телескопа пока не хватает для того, чтобы распознать то ли рисунок, то ли текст. Но это неважно. Кто-то заменил позолоченный диск, отправленный людьми пятого сентября тысяча девятьсот семьдесят седьмого года прямиком в космос.

— Через полчаса наш телескоп наведет резкость и будет способен «разглядеть», что там написано, — многозначительно произносит Эдд, а я чувствую, как по спине бегут мурашки.

Несчастные тридцать минут тянутся вечность, и все это время я с трудом сосредотачиваюсь на своих чертежах — все кажется неважным и второстепенным по сравнению с тем, какое открытие нас ожидает впереди. Я боюсь загадывать наперед, но все кажется слишком очевидным, чтобы отрицать — кажется, небеса наконец-то нам ответили.

В час икс мы собираемся всей командой нашего космического центра. Всеобщее возбуждение настолько сильно, что его, кажется, можно пощупать: воздух наэлектризован, лица всех присутствующих напряжены, во взглядах — смесь неверия, восторга и ужаса. Каждый из нас поневоле чувствует ответственность за то, что откроется нашим взглядам, хотя, по большому счету, это ощущение не имеет под собой никакого основания.

Три…

Два…

Один…

Кадр ошеломительной четкости. Подумать только, зонд парит в невесомости в двухстах тысячах километров от нас, но волшебный телескоп, воплощающий в себе все последние достижения оптики и электроники, показывает его так четко, словно нас с «Вояджером» разделяет пара метров.

На металлической пластине видна надпись. Всего три слова.

Наш лингвист Сай быстро вычисляет, что это один из древних человеческих языков — русский, — выходит в базу данных и быстро набрасывает перевод, медленно проговаривая каждое слово вслух.

«Что…»

«Такое…»

«Ленин…»

«Что такое Ленин».

— Что, — вырывается у меня против воли.

— Что?! — вторит мне Леас, наш начальник.

— Секунду, — Эдд погружается в недра сети в поисках ответа.

Напряжение растет, мы переглядываемся.

— Есть. Нашел, — Эдд машет нам рукой. — «Мир, Ленин, СССР» — первое в истории человечества осмысленное радиотелеграфное сообщение, целенаправленно переданное в космос в тысяча девятьсот шестьдесят втором году из Евпаторийского центра дальней космической связи.

Воцаряется тяжелое молчание.

— Но… почему именно Ленин, черт его дери?! — взрывается наконец Леас.

— Вот и их, кем бы они ни были, очевидно, интересует тот же вопрос, — пожимает плечами Эдд, подтягивая колено к подбородку и не отрывая взгляда от четкого до рези в глазах «Вояджера».

У меня нет больше сил находиться в лаборатории, поэтому я выхожу на балкон и закуриваю. Во мне борются противоречивые эмоции. С одной стороны, инопланетный разум существует — это очевидно, как то, что я дышу. Грандиозная сенсация облетит всю планету и даже легкий душок разочарования на первых порах не испортит впечатление от благой вести из глубокого космоса. Но рано или поздно люди начнут задаваться вопросами… Почему инопланетяне проигнорировали данные на золотом диске? Слушали ли они Баха и послание Картера? Почему не отреагировали на Послание Аресибо и видели ли рисунки Линды Саган?

И…

Черт побери, почему именно Ленин?