Коньки

Секунду подумав, Деифилия решила, что от Асбьёрна не убудет, если он лишний час не получит новую рубашку, а она сама за последние три года ещё ни разу не становилась — со смерти дяди Вигге, если быть точнее. И теперь ей захотелось прокатиться по льду ещё больше. Дея надела на себя ещё одну юбку, потеплее, а потом, подумав, надела под юбку и платье ещё и штаны, которые как-то кинул ей Танатос. И старые-старые митенки, оставшиеся ещё с того самого дня, когда Биориг пылал. Они теперь были Деифилии маловаты, но девочке совершенно не хотелось этого признавать.

Схватив коньки, Дея Ярвинен выбежала на мороз. Во всём городке они были совершенно одни, но город был целёхонек — ни одного разрушенного дома, всё новое, словно в сказке. И Деифилию это несколько пугало и делало счастливой одновременно. Сказки — пусть даже презлая ведьма выскочит из какого-нибудь из домов и решит их всех съесть на ужин. Подумаешь! Биориг пал, а мотаться между городами и деревнями без всякой цели, вечно занятой шитьём Деифилии Ярвинен уже надоело. Ей хотелось жить, а не обслуживать этот сброд, без которого, к сожалению, ни ей, ни брату, ни Санне, было бы просто не выжить.

До ближайшего озера было рукой подать. И оно даже — как это ни странно — не было занесено снегом. Деифилия добежала до озера, остановилась на берегу, стащила с себя те старые, страшного вида ботинки, нацепила на себя коньки и несмело шагнула вперёд. Удержать равновесие с непривычки оказалось не так-то просто. Сначала Дее показалось, что она вот-вот упадёт, но обошлось. Даже получилось добраться до противоположного берега, а потом вернуться обратно. Хорошее настроение вернулось к Деифилии, и ей подумалось, что, всё-таки, и в жизни в этой шумной компании были свои положительные стороны. Вряд ли в Биориге ей позволили кататься вот так — без присмотра кого-нибудь из взрослых.

С каждой секундой скользить по льду нравилось ей всё больше и больше. Хотелось смеяться, кружиться, танцевать — Деифилии было так хорошо, как никогда раньше. Она даже вспомнила, как дядя Вигге учил её одному ярвиненскому танцу, который можно было танцевать только на коньках. И Дея попробовала повторить те движения этого танца, которые помнила. Танец этот, насколько она знала, в основном исполняли старший ландграф и старшая ландграфиня, но ни дядю Ивара, ни тётю Ингрид, исполняющими этот танец, юная ландграфиня никогда в жизни не видела.

Деифилия чувствовала себя чудесно, ей нравилось, как мороз щиплет ещё щёки — как-то не так, как тогда, когда они пробирались через леса иногда целыми сутками, как-то совсем иначе, приятно. Как когда-то в окрестностях Биорига, когда дядя помогал ей встать на коньки, дурачился, рассказывал разные истории о подводных существах, которые на многие десятилетия застыли во льду, но всё ещё имели в своей крови достаточно магии и силы, чтобы не умереть.

В сознании совершенно исчезли образы иглы, ниток и ненавистных отрезов плохой ткани, уступив место тем старым сказкам и мечтам, что когда-то жили в её голове. Дея старалась думать о той хрустальной королевне, сказку о которой рассказывал ей когда-то дядя Вигге. Почему-то, именно сейчас ей нравилось воображать себя ею — той ледяной девушкой, про которую было сложено множество легенд, хотя, как сказал Деифилии как-то дядя, легенда эта больше напоминала пророчество, нежели сказание о давно минувших временах. Впрочем, Дее было всё равно — сказание это или пророчество. В конце концов, думалось ей, не исключено, что это и вовсе — ещё одна из тех бессмысленных, но красивых сказок, в которые искренне хочется влюбиться.

Замечтавшись, Дея Ярвинен как-то совершенно пропустила тот момент, когда то-то оказался прямо за её спиной. Деифилия даже ничего не заметила. А потом, обернувшись при очередном движении танца и увидев странную фигуру, Ярвинен перепугалась и почувствовала, что в лёгких не достанет воздуха, чтобы позвать кого-то на помощь или завизжать.

— Мамочки, — пронеслось у неё в голове, — вот и всё...

Что происходило в следующие несколько секунд, Деифилия не запомнила. Она понимала только, что не смогла удержать равновесия, что вцепилась в рукав того человека, который стоял рядом, и что почти упала — как сильные руки подхватили её и помогли удержаться на ногах. Дея слышала, как треснула и порвалась какая-то ткань, которая была у неё в руке, чувствовала, как холодный воздух обжёг её лёгкие, и на секунду она совсем потеряла возможность дышать и говорить. Она даже не ойкнула, хотя, наверное, ей следовало завопить.

Человек, что напугал её, продолжал стоять столь же спокойно, как и до этого, не отпуская её, придерживая за руки, помогая ей не грохнуться прямо перед ним на лёд. Деифилия чувствовала себя почти униженной. В конце концов, она — Ярвинен. И она не могла удержаться на коньках? Она — Ярвинен. Она — леди. Какой позор, если человек этот окажется посторонним! Деифилии даже хотелось поднять глаза и увидеть, что перед ней будет стоять Танатос — пусть он потом будет над ней потешаться, но позволить какому-нибудь незнакомцу увидеть её растрёпанной, перепуганной и очень уставшей от бесконечной работы, было бы ещё более унизительно. Увидеть сейчас перед собой Йохана было и вовсе несбыточной мечтой — бард был болен и никогда не осмелился бы надеть коньки и выйти на середину озера.

Дея чувствовала, что она просто обязана поднять глаза и хотя бы изобразить благодарность, если та ещё не успела затронуть её сердца. Наконец, она немного успокоилась, и уже могла стоять на ногах. Деифилия осторожно отстранилась от человека, что до сих пор продолжал удерживать её, а потом, набравшись храбрости, подняла глаза и посмотрела на него.

Перед ней стоял Драхомир. Он казался взволнованным и обеспокоенным. Глупо было так его перепугаться, с досадой подумала Дея Ярвинен. Он ничем не заслужил её недоверия. Во всяком случае, пока.

Деифилия вспомнила, что она слышала, как порвалась какая-то ткань и, бегло осмотрев знакомого, увидела, что рукав на его плаще почти оторвался. Дырка была крупной. Почти как та, которую умудрился оставить на своих штанах — в самом интересном месте — Танатос, когда, сбегая от разъярённого законного хозяина пары вещей, неудачно перелез через забор.

— Простите! — испуганно посмотрела на Драхомира Деифилия. — То есть... Прости... Я всё заштопаю — плащ будет, как новый!

Ей вовсе не хотелось его обижать. Он был... милым. Он кормил Асбьёрна разными вкусностями, катал его на спине и много смеялся. Он умел повлиять на Танатоса, заставив его что-то сделать. Он был добр к Йохану, и, за последние две недели после того, как появился, всегда брал у Санны, Деифилии и Хелен тяжёлые вещи, помогая их нести. Он говорил совсем иначе. Не отрывочными «эй», «дай мне» или «отвали», нет, он говорил так, как говорили Ярвинены и другие приличные люди. Драхомир много знал и хорошо рассказывал. Куда лучше, чем Йохан.

Что-то в Драхомире, впрочем, серьёзно её настораживало. Что именно — объяснить Деифилия пока не могла. Но что-то заставляло её бояться этого человека. И не доверять ему. Хотя для этого не было ни малейшего повода. Даже отъявленному вруну Танатосу Дея верила больше. Толидо врал много, по всякому удобному поводу, но его ложь часто спасала им жизни. А ещё Танатос был всегда серьёзен, когда дело касалось серьёзных вещей. Он мог смеяться, пытаться как-то отшутиться, но глаза у него всегда были серьёзными. И Деифилия знала, когда ему следует верить. Но Драхомир улыбался ещё чаще. И глазами тоже. И очень часто — только глазами. И Ярвинен не знала, стоит ли ему доверить. Он был порывист, много шутил, но почти никогда не смеялся сам, только улыбался, он мог несколько часов кряду выносить капризы Асбьёрна и почти не сердиться на них, и иногда Дее казалось, что он и вовсе не являлся человеком.

— Не стоит беспокоиться, миледи, — ответил Драхомир просто. — Я просто подошёл к вам неожиданно и напугал вас. Это мне стоит извиняться.

Он улыбнулся и осторожно снова взял её за руки, бросив на них довольно выразительный взгляд, и, хоть он промолчал, Деифилии всё равно стало стыдно. И более того — она почувствовала себя уязвлённой. Она почувствовала, что жутко стыдится своих мозолей и царапин, что выглядит сейчас не так, как следует выглядеть настоящей леди, что умудрилась едва не свалиться ему в ноги, когда он подошёл настолько неожиданно, что Дея просто перепугалась. Ярвинен чувствовала, что едва ли может сейчас простить ему то, что он заставл её в растрёпанных чувствах — именно тогда, когда она почти почувствовала себя хрустальной королевной из детской сказки, именно тогда, когда она была столь уязвима, столь растерянна, именно тогда, когда она снова почувствовала себя маленькой принцессой Биорига, которую так любили взрослые.

Драхомир смотрел на неё так, будто бы она была всего лишь той маленькой смешной девчонкой, что делала замки из снега и сердилась на сестёр за то, что они мало с ней общались. Он помог ей добраться до берега, снять коньки и надеть те ботинки, которые были на ней до этого. Ещё один повод для стыда, подумалось Дее. Ещё один повод чувствовать себя униженной и маленькой.

Деифилия уже давно не чувствовала себя маленькой девочкой. Наверное, с того самого дня, когда родовой замок запылал, с того самого дня, как она увидела белое, мёртвое лицо дяди Хальдора, а может, даже ещё с похорон дяди Вигге. Она была достаточно взрослой, чтобы заботиться о тех, с кем ей приходилось иметь дело и, конечно же, о Санне и Асбьёрне. И — когда-то — ещё и о Мектильде. Любимые куклы, их красивые наряды, потрясающие книги со сказками канули в небытие. И, пожалуй, Дея иногда об этом очень жалела. Ей хотелось оказаться там, в своём детстве. И, возможно, даже умереть в тот самый день в Биориге. Желательно — ночью. Ничего не почувствовав.

О! Так всем было бы только лучше — Мектильда всё равно умерла, Санна вполне могла остаться в живых (говорили, нойон не жаждал крови слуг тех родов, которые захватывал) и там, дома, в тепле, среди своих родных, а Асбьёрн чувствовал себя отменно среди того сброда, в котором ему теперь приходилось находиться. Он чувствовал бы себя куда вольнее, если бы рядом с ним не было старшей сестры, которую мальчик никогда особенно не любил. И Дея Ярвинен, пожалуй, ужасно злилась на Драхомира, который заставил её снова вспомнить обо всём этом.

— Называть меня «миледи» — не совсем правильно, — сердито поправила его Деифилия. — Если быть точнее — я ландграфиня...

И тут же замолчала, сообразив, как именно прозвучали её слова. Грубо, слишком грубо, подумалось Ярвинен. Тётя Ингрид никогда не позволила бы себе общаться с кем-либо так — даже с тем, чьё общество она находила неприятным. Что уж там говорить — не факт, что даже матушка позволила бы себе сказать что-нибудь такое. Так почему же Дея не сдержалась и ответила ему так?.. Леди так не поступают, подумалось ей. Настоящие леди знают, когда следует промолчать и никогда не говорят подобных глупостей, человеку, в котором совершенно не уверены.

Деифилия почувствовала, что щёки её горят огнём. Она знала, что, если Драхомир сейчас посмеет хоть что-нибудь сказать, она снова не сдержится и снова скажет что-то такое, за что через пару секунд ей придётся краснеть ещё больше. Дее хотелось разреветься от досады. И надо же ей было попасть в столь нелепое положение, когда она чувствовала себя полнейшей дурой!