Родные гнездовья

* * *

Академику Чернышеву, соблюдая приличия, Андрей послал письмо с просьбой принять его в удобное для Федосия Николаевича время, не забыв упомянуть о гостинце с Тимана. Чернышев ответил, что готов принять, и указал место и время встречи.

Журавский не бывал в Геологическом комитете России и искал корпуса, указанные на стандартном бланке ответа.

«Все верно, — думал он, — в таком богатом ископаемыми рудами и топливом государстве Геологический комитет должен занимать отдельные от Горного департамента здания, где должны быть расположены кабинеты, музей, лаборатория, библиотека».

Он долго ходил в недоумении по улицам Васильевского острова, натыкаясь на частные дома. Наконец, обратив внимание на цифры, подчеркнутые, видимо, рукой академика, он дернул несколько раз за ручку звонка над дверью указанной квартиры. Как потом выяснилось, Геологический комитет богатейшей России ютился в четырех частных квартирах.

Дверь открылась, и Чернышев, сердито взглянув на Андрея, проговорил:

— Чего попусту звонить, входите.

Журавский представился, все еще толком не поняв, где он, однако профессора узнал сразу.

— А, студент с Тимана! — подобрел Чернышев. — Жду‑с, уважаемый, жду‑с. Проходите, садитесь вот сюда. — Он убрал со стула какие-то карты и пододвинул его Журавскому.

— Спасибо, Федосий Николаевич, — поблагодарил Журавский, оглядывая кабинет, до того увешанный и уставленный полками и ящиками, что к стулу пришлось пробираться боком.

— Так что за камешки привезли вы мне с Тимана? — дав ему оглядеться и прийти в себя, спросил Андрея академик.

— Я собрал коллекцию геологических образцов, но, полагая, что для вас она не будет представлять интереса, сдал ее на кафедру университета.

— Тогда о какой посылке вы вели речь в послании? — удивился академик.

— Вот об этой, — подал Андрей шкурки, зашитые в тряпку.

— Что тут? — недоуменно взвешивал сверток в руке Чернышев.

— Шкурки выдры на воротник и шапку.

— Шкурки?!

— Да. Гостинец от деда Фатея из Левкинской. Там вас очень хорошо помнят.

— Помнят, помнят, — ворчливо перебил его академик, — а что им помнить-то. Мне и поговорить с ними как следует некогда было.

— Амос помнит, как вы с медведем разговаривали, — сказал Журавский, неожиданно подстраиваясь в тон Чернышеву.

— Вот, вот, это им, кержакам, запомнилось. А зачем ему было убивать медведя — сам бы с тропы ушел. Медведь был травяной, добродушный. Живут в лесу, молятся колесу, а того не знают. А за гостинец спасибо. Но как же я рассчитаюсь с дедом Фатеем? Вы об этом подумали, взяв их?

— Дед Фатей отказался от денег и сказал, что это подарок. А на колесо, Федосий Николаевич, они не молятся — у них нет колес.

— Подарок, подарок, а за что мне такой подарок, — ворчал академик. — А колес и вправду у них нет! — вдруг рассмеялся он. — Подметил, однако.

— Я вновь летом поеду на Печору, буду рад свезти от вас ответный подарок, — сказал Андрей.

— А вы-то что разъездились туда? Гнус, слякоть да темнота беспросветная их вам нравятся? — опять перешел на ворчливый тон Чернышев.

Только теперь Журавский понял, почему Федосия Николаевича давно все звали стариком, хотя ему и сейчас еще не было пятидесяти лет, — определенно за его привычку ворчать по любому поводу да за преждевременную густую седину. Невольно Андрей улыбнулся, представив встречу академика с медведем: вот, наверное, наворчался вдоволь.

— Знать, мало вас грызли комары, коль улыбаетесь. Для чего на Тиман-то забрались, иль Кавказ хуже?

— Не был, Федосий Николаевич, я на Кавказе, а на Тиман забрался после ваших лекций о нем, переписав все ваши дневники в свои тетради.

Андрей рассказал академику, как собирал он геологические образцы, а потом сверял все по его дневнику.

— Что там мои дневники, когда есть учебники по геологии. Их и надо читать, а образцы сверять с цветными вкладками. Одно похвально: геологией занимаетесь не на Кавказе, а в диком краю.

— Печорский край, господин профессор, интересен не только одной геологией, и я всерьез решил заняться его проблемами.

— Какими, если не секрет?

— Биологической географией, историей и языком аборигенов.

— Это еще зачем?

— Я полагаю, что без знания прошлого нельзя познать настоящее.

— Да кто ж полагает иначе? Но коль взялись вы за геологию, то и занимайтесь ею, а не пытайтесь объять необъятное. Язык, этнография, культура исчезающих малых народностей, — передразнивал кого-то академик, — шумок, мода, фарс. Не плакать о них надо, а поскорее приобщить к нашей экономике и культуре. Льва Толстого, голубчик, на все их языки не переложишь — переводить некому, да и не по карману. Так-то вот‑с...

— Позвольте, господин профессор, возразить...

— Знаю, что скажете, но не думайте, я не Шовин из армии Наполеона, шовинизм мне отвратен. Но это разговор для времяпрепровождения... — Чернышев встал. Поднялся и Журавский, берясь за фуражку. — Так‑с, что вы узнали о богатствах Печорского края, решив осчастливить его своим пристальным вниманием? — вдруг миролюбиво спросил Чернышев Андрея, вновь опускаясь в кресло.

— Пока то, что написано о них вами, господин профессор.

— Поди-ко ж, ершист. Ну, если это даже укор, то и то не обижусь: справедливо. Вон видите, — показал рукой академик, — готовая к выпуску геологическая карта Европейской России, а у Печорского края только бока — Тиман да Урал — подкрашены, на двухстах же тысячах квадратных верстах Большеземельской тундры белым-бело. Вот так вот: в двадцатом веке под носом у Москвы и Питера — геологическая пустота на пол-Европы.

— Этот упрек, Федосий Николаевич, к вам не относится, вы удивили геологический мир классической работой по Тиману.

— Конфеткой задабриваете? Не надо, не маленький. А вот коль Тиман вам интересен, то давайте-ка я чуть приоткрою завесу. — Чернышев встал и протиснулся меж столом и стеллажами к карте. — Тиман — это, голубчик вы мой, плохо испеченный слоеный пирог. Пекли его в три геологические эпохи, начали печь в верхнесилурийскую, продолжали печь в девонскую, а корочку поджаривали в конце пермской. Стряпуха, видать, была никудышная, под в печке неровный, бока не прогреты, да и загнетка с углями не загребена была как следует, — ворчливо начал свой рассказ академик, — вот и результат: масло, сиречь нефть, сбежало к югу, к Ухте, и пропитало рыхлую песчано-мергельную подстилку, прикрытую сверху домаником. Есть оно там, но и достать его будет нелегко. Печорский бок пирога получился ровный, но с угольками из пермской загнетки. Вы их на Цильме, поди, видели? — повернулся он к Журавскому.

— Видел, — обрадованно подтвердил Андрей, — с собой привез.

— Промышленных углей там нет, — не разделил радость студента профессор, — но должны, должны они быть в Печорском крае. И прав Ломоносов: сами они к нам не придут — их искать надо. Северный Урал, по догадкам профессора Гофмана и инженера Антипова, тоже не пуст, но знаем мы о нем и того меньше. Выходит, между двумя многослойными пирогами лежит огромное пространство — Большеземельская тундра, о которой мы твердим одно: выходов коренных пород нет. Но это далеко не значит, что нет там каменных углей и нефти. Надо, надо допытаться правды у матушки-природы. А вы: «язык аборигенов, история, культура». Вот что, — он приблизился к Журавскому, — не поможете ли вы нам стереть этот знак вопроса с Большеземельской тундры, коль так стремитесь в Печорский край.

— Был бы очень рад помочь, но мои познания в геологии скудны, Федосий Николаевич.

— Вот это друга́ гово́ря, как сказал бы дед Фатей. Отрадно. А знания — дело наживное. Правда, учитель из меня никудышный — сердит стал на себя не в меру. Направлю я вас к своему однокашнику и коллеге горному инженеру Платону Риппасу. Это — ангельская душа, и поможет он вам за эту зиму до всех тонкостей и оттенков познать все двести видов морской фауны — азбуку геологии. Только не взыщите: экзамен принимать буду сам.