Исторические портреты

Голоду положил конец лишь богатый урожай 1604 года, но порождённые голодом разбои остались. Советские историки традиционно представляли любых разбойников как крестьян, восставших против власти феодалов, а конкретно разбои 1601—1603 годов — как начало крестьянской войны. На самом же деле шайка разбойников состояла в основном из холопов, которые ранее служили при дворах богатых дворян и князей. Для читателей, мало сведущих в истории, поясним, что княжеский или боярский холоп был не крестьянин и даже не повар или лакей, а слуга, выполнявший защитные и административные обязанности при своём господине. Часть этих холопов отправлялись в ополчение вместе со своими господами, таких называли «боевыми холопами». По социальному происхождению холопы были детьми крестьян, таких же холопов или даже дворян. Надо ли говорить, что боевые холопы были первоклассными воинами, да и остальные холопы умели владеть оружием. В голодные годы господам было обременительно кормить толпу холопов, и их прогоняли, кого-то с отпускными, а в основном так, в надежде, что, когда голод прекратится, их опять можно будет взять к себе, а тех, кто даст им кров и пропитание, обвинить в укрывательстве беглых холопов и получить с них деньги. Поэтому никто не хотел принимать выгнанных без отпускных холопов. Только в августе 1603 года царь Борис издал указ, по которому господа обязаны были, отсылая холопов для прокормления, выдавать им отпускные. Холопам, выгнанным без отпускных, выдавать их должен был Холопий приказ.

Тем не менее, тысячи холопов оказались выброшенными на все четыре стороны. Значительная часть их бежала на окраины государства, особенно на Северскую Украину, а остальные занялись разбоем в Центральной России. Распространению разбоев способствовала и мягкотелая политика правительства. Исаак Масса писал, что царь Борис в течение первых пяти лет своего правления (то есть до 1603 года) выполнял обет не проливать крови и «делал это явно по отношению к татям, ворам, разбойникам и прочим людям». Другой вопрос, что на местах отдельные начальники воздавали разбойникам по заслугам, игнорируя Борисовы указы.

Советские историки раздули действия одной из бандитских шаек, возглавляемой неким Хлопко Косолапым, до размеров большого крестьянского восстания. Как писал Р. Г. Скрынников: «Источники официального происхождения старались дискредитировать выступления низов, называя из „разбойными“. На самом деле в России назревала крестьянская война. Царь Борис поручил борьбу с повстанцами окольничему Ивану Бутурлину, одному из лучших воевод периода Ливонской войны. Как глава Разбойного приказа Бутурлин посылал дворянские отряды против „разбоев“ в Коломну, Волоколамск, Можайск, Вязьму, Медынь, Ржев, Белую и другие уезды. Охваченные восстанием территории окружали Москву со всех сторон. Наконец „разбои“ появились в непосредственной близости от столицы.

С мая 1603 года москвичи стали свидетелями военных приготовлений неслыханных масштабов. Можно было подумать, что городу вновь угрожают татары. Борис разбил столицу на множество секторов и поручил их оборону пяти боярам и семи окольничим. Осенью окольничий Иван Басманов, охранявший порядок на Арбате, „в деревянном городе“, выступил в поход против „разбоев“. Воеводы прочих секторов оставались на месте. Власти опасались, очевидно, не столько повстанцев, сколько волнений в столице. В бою с правительственными войсками „разбои“ проявили много упорства и смелости. Воевода Басманов погиб. Но мятежники понесли поражение, их вождь Хлопко был взят в плен и повешен».[24]

На самом же деле Хлопко был обыкновенным разбойником, а шайка его была невелика. Проблемой же стало большое число шаек. Боролись с ними не московские рати, а местные дворяне и стрельцы. Для этого создавались специальные мобильные отряды, в которые входили конные дворяне и боевые холопы, а также стрельцы, посаженные на телеги, реквизированные у местных крестьян.

В России во время обычных крестьянских восстаний, как при Стеньке Разине и Емельке Пугачёве, так и в 1902—1907 годах, крестьяне первым делом начинали громить помещичьи усадьбы и делить дворянское добро. Соответственно, каратели приходили в сёла и начинали там вести суд и расправу. Борьба же с разбоями в 1602—1604 годах велась, в основном, вдоль больших дорог. Крестьяне же страдали от разбойников не меньше, чем помещики. В приходных книгах Новодевичьего монастыря сохранился перечень жалоб крестьян из Оболенских сёл летом 1604 года. Крестьяне жаловались, что у них был «хлебный недород по три года», что много людей в их сёлах умерло, жёны и дети их нищенствовали, а многие из крестьян «сошли кормитца в украинные города, а дворы тех крестьян пусты, а которые крестьяне остались, и те от разбойников разорены, а иные в разбойных вытех по язычным молкам на правеже замучены».

К 1605 году число разбоев явно пошло на убыль. Однако голод, мор и разбои нанесли экономике страны огромный вред. Царю Борису не удалось выполнить обещания и улучшить жизнь людей. Наоборот, жизненный уровень понизился, а в обществе возникла напряжённость. Противники Годунова распускали дичайшие слухи и винили во всех бедах России царя.

В начале 1604 года в Кракове появился самозванец, выдавший себя за сына Ивана Грозного Дмитрия. Он утверждал, что вместо царевича был зарезан другой мальчик, а его спрятали неизвестные люди.

Слухи о появлении в Польше царевича Дмитрия проникали в Московское государство не только из Польши, но и через Ливонию, от малороссийских и донских казаков. Первое официальное объявление, данное московскими властями, гласило, что царь, узнав о самозванце, приказал выяснить его личность, и оказалось, что это был чернец Чудова монастыря Григорий, в миру Юрий Богданович Отрепьев. Путая монашеское имя и мирскую фамилию (прозвище), историки называют его Григорием Отрепьевым.

По официальной версии дьякон Григорий, служивший у патриарха, впал в ересь. Патриарх Иов велел отослать его обратно в Чудов монастырь и предать церковному суду. Суд постановил сослать Григория на Белое озеро в Кирилло-Белозерский монастырь. Отправить Григория «в места не столь отдалённые» было поручено дьяку Смирному-Васильеву. Но дьяк Семейка Ефимьев, приходившийся свояком Григорию, уговорил Смирного-Васильева отложить дело «в долгий ящик». Хитрый Гришка тем временем утёк за рубеж.

Царь Борис велел вызвать дьяка Смирного-Васильева и спросил, где монах Григорий, но тот «аки мёртв перед ним стояша и ничего не мог отвещати». Царь Борис хоть и был разгневан, но поступил довольно умно. Суд над дьяком из-за какого-то беглого монаха давал повод к слухам о спасённом царевиче. Поэтому царь решил провести ревизию — на свою беду дьяк ведал казёнными деньгами. Ревизия выявила, что Смирной-Васильев здорово проворовался. За такое дело выводят на правёж и бьют палками. Так вот дьяка вздули так, что тот отдал Богу душу.

Но в остальных мероприятиях против самозванца московские власти действовали крайне бестолково. Царь Борис срочно приказал привезти из монастыря мать царевича Дмитрия инокиню Марфу, в миру Марию Нагую. Марфу поместили в московский Новодевичий монастырь. По одним сведениям, царь Борис и патриарх Иов ездили туда сами на допрос Марфы. Другие источники утверждают, что Марфу привезли ночью в царский дворец, и Борис вместе со своей женой допрашивали её. Когда Марфа сказала, что не знает, её это сын или нет, то царица Марья выругалась и бросилась на неё со свечой, чтобы выжечь глаза, но Борис защитил инокиню от своей разъярённой жены. Разговор кончился очень неприятно для Годунова: Марфа, сославшись на уже умерших людей, сказала, что сын её был спасён и отвезён за границу.

По царскому указу пограничные воеводы роздали сопредельным магнатам и воеводам грамоты о побеге и самозванстве Отрепьева. Но эти грамоты только дали возможность самозванцу уличать показания московских властей в лживости и противоречиях. К примеру, в 1604 году остерскому воеводе была послана грамота от черниговского воеводы князя Кашина-Оболенского. Там говорилось, что царевич Дмитрий сам зарезался в Угличе шестнадцать лет тому назад, ибо это случилось в 1588 году, и погребён в Угличе же в соборной церкви Богородицы. А теперь монах из Чудова монастыря, сбежавший в Польшу в 1593 году, называется царевичем. Москвичи, бывшие при самозванце, доказывали полякам, что в Угличе в 1591 году убили другого ребёнка и похоронили его в соборной церкви Св. Спаса, а не Богородицы, да и церкви такой в Угличе вообще нет, доказывали также, что царевич прибыл в Польшу в 1601 году, а не в 1593-м. В 1605 году пришла грамота, что царевич умер в Угличе 13 лет тому назад, а князь Татев писал из Чернигова, что это случилось 14 лет тому назад.

На Боярской думе царь прямо объявил, что подставка самозванца — это дело рук бояр. Эта фраза стала хрестоматийной и кочует из одной книги в другую, но, увы, пока никто из историков не попытался выяснить, кого конкретно имел в виду Борис. В целях пропаганды царю было выгодно объявить Лжедмитрия ставленником польских панов или иезуитов. Ведь и те, и другие ему помогали, и действовал самозванец в их интересах. «Внешнее» происхождение самозванца было на руку московским властям, с учётом неприязни русского народа к полякам и иноземцам вообще.

Однако Борис выбирает самый невыгодный в пропагандистском плане вариант — своим недругам внутри и вне страны он показывает, что измена проникла в высшие эшелоны власти. Значит, Борис знает, о чём говорит, и знает поимённо устроителей смуты. Во все времена и во всех странах за такими обвинениями следовали репрессии. Но никаких репрессий на бояр и князей не последовало. Ни жестоких — с виселицами, колёсами и колами, ни мягких — ссылок в деревню, отстранения от должности или лишения чинов.

Как же так? Знать тех, кто предал царя, предал государство, навёл на страну ляхов, и оставлять их на руководящих постах? Тут могло быть лишь два варианта: или царь Борис сошёл с ума, или бояре — организаторы самозванческой интриги — уже не играли никакой роли в управлении государством. Тогда ими могли быть только Романовы с родственниками. Они и так были наказаны. Большинство братьев Никитичей умерли в ссылке, а старший брат уже давно не был Фёдором Никитичем, а стал иноком Филаретом. Правда, Иван Грозный вытаскивал из монастырей и казнил многих вельмож, принявших постриг. Но Борис был умнее и прекрасно понимал, что, скажем, четвертование Филарета ничего уже не исправит, но сильно повредит престижу царя в глазах народа. Поэтому Борис и не стал уточнять, кто именно затеял дело с самозванцем. Бояре же, надо думать, правильно поняли Годунова и не стали задавать глупых вопросов. Расставим точки над «i»: в конце 1604 года большинство бояр не любили Бориса, но, с другой стороны, в Москве не было и бояр, любивших Романовых и желавших их возвращения.

Наши историки до сих пор не могут толком ответить на вопрос: почему беглый монах с четырьмя-пятью тысячами разношёрстного войска мог успешно воевать с лучшими воеводами и огромными ратями Московского государства? Болтовня о том, что народ-де не любил царя Бориса, не мог простить ему отмены Юрьева дня, надеялся на доброго царя Дмитрия и т. д., право, несерьёзна. Она годна лишь для сентиментальных девиц да интеллигентов-образованцев, охотно распевающих: «...кавалергарда век недолог...», но не представляющих, чем кавалергард отличается, к примеру, от гусара. На самом деле никого из народа, то есть крестьян, посадских и т. п., кого современные историки понимают под народом, ни в войске самозванца, ни у царских воевод не было. И там, и там воевали профессионалы — дворяне, боевые холопы, стрельцы, гусары, казаки и др.