Симон-отступник

И вот, находясь в доме и под покровительством мессира германского императора, этот несчастный, лишенный законного наследства Алексей прослышал вскоре о том, что в Венеции собирается крестоносное воинство – лучшие во всем латинском мире рыцари, преданные любви и справедливости. И потому, следуя совету своего родича императора, прибыл он в Венецию, а затем, на двух галерах, по нашим следам – в Зару, дабы припасть к стопам предводителей этого славного войска и умолять их сжалиться над ним и помочь ему возвратить свое наследие.

Эту историю повторяли и перетолковывали у нас на все лады, пока, наконец, слеза умиления не прошибла даже самых черствых.

Доводов за то, чтобы, оставив первоначальные наши намерения касательно Александрии и Вавилона, отправиться помогать Алексею, дюк изыскивал все больше и больше, и порой чудилось, что колодцы его изобретательной алчности не кажут сухого дна даже в самую лютую жару.

…Ибо тот ослепленный своим братом-злодеем Сюрсак более своих схизматиков-единограждан любил всегда рыцарей, живущих по латинскому закону, а они и прежде выказывали ему немалую преданность. Кстати, буде мы восстановим на престоле Сюрсака и сына его Алексея, это поможет возвратить Константинополь Римской церкви…

На это Симон спросил негромко:

– А что говорит по этому поводу его святейшество папа?

Поскольку папа ничего по этому поводу еще не говорил, то внятного ответа Симону никто не дал.

А дюк, выждав, покуда его сообщение касательно всегдашней любви Сюсака к латинянам внедрится в умы и пустит там прочные корни, перешел к последнему, наиболее сокрушительному доводу.

– Мессиры! – молвил дюк.

Мессиры заранее раскрыли рты в ожидании, покуда туда польется сладкий мед.

– Дабы лучше воевать с сарацинами и уж наверняка одержать над ними победу во славу Господа, нам нужно сначала восстановить и подкрепить наши силы и запастись съестным и всем необходимым, дабы впредь не испытывать ни в чем недостатка.

Ангерран де Бов переглянулся с Симоном, Гюи бросил взгляд на своего тезку Сернейского аббата, и все четверо встали поближе друг к другу, чтобы ловчее было орать, когда дюк завершит свою превосходную речь.

Мовуазена и Симона де Нофля в соборе, где все слушали новый роман мессира дюка Венецианского, не было, поскольку дюк собрал здесь наиболее знатных баронов, чтобы те уже, приняв решение, уговорили своих вассалов следовать за собою. Крессонессар был ранен в стычке с венецианцами и до сих пор еще не оправился.

– И вот, мессиры, – продолжал дюк, – зная ваши нужды, могу сказать, что Константинополь – земля весьма богатая и исполненная всякого разного добра, которое нам столь необходимо для успешной войны с неверными. И если мы сумеем залучить к себе Алексея, несчастного достойного престолонаследника, если мы решим взяться за доброе дело восстановления его прав на престол, то ничто не помешает нам двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы для себя и наших лошадей и все остальное, в чем только есть у нас надобность.

Бароны разрумянились, разволновались. Только что проглотили жирный вкусный кусок – Зару, а дюк, благослови его Господи, предлагает новый, еще жирнее, еще вкуснее, да еще под ароматным соусом любви и справедливости!..

Все эти речи велись в самом центре разоренной Зары, которую Христово воинство ограбило самым беспощадным образом и продолжало грабить, покуда оставалось здесь на зимних квартирах. В раскрытые двери храма видны были в конце улицы крепостные стены, которые развалили по окончании штурма.

Не успел дюк завершить свою сладкоголосую песнь, как закаркали четыре угрюмых вороны: Симон, его брат Гюи, Ангерран де Бов и аббат Сернейский.

– Пусть мессир дюк объяснит, за каким хреном мы попремся к Константинополь? – заревел Симон.

– Мы шли в Сирию! – кричал Ангерран петушиным голосом. – Мы шли в паломничество, а не в пиратский набег!

– Отступники! Лучше уж схизматики, чем католики, замаранные кровью христиан! – хрипел аббат.

А Гюи вторил им своим звучным, красивым, почти певческим голосом:

– Хватит с нас и Зары!

Дюк, разумеется, предвидел такое выступление, и в ответ на этот хор выставил своих кричальщиков.

– Что мы будем делать в Сирии нищие, без припасов?

– На пустой желудок много не навоюешь!

– Граф Симон корчит из себя святого!

Тут Симон заорал:

– Я сейчас тебе скорчу святого!

И стал высматривать – кто посмел его оскорбить.

– Мы идем в Сирию воевать, – завопил кто-то совсем рядом с Симоном, – а не подыхать там от голода!

Алексей, совсем еще молодой человек, стоял рядом с дюком, бледный, растерянный, и его большие глаза раскрывались все шире и шире – испуганные и пустые. Дюк же выглядел уверенным и совершенно спокойным.

Когда все вволю накричались, дюк подтолкнул Алексея, и тот заговорил.

– Мессиры…

И смолк в смущении, потому что все замолчали и уставились на него – десятки грубых обветренных лиц. Неотесанные латинские бароны. Алексей не переставал ужасаться им с тех пор, как оставил Византию.

Дюк еще раз подтолкнул его. Алексей чуть кашлянул и сказал громче:

– Мессиры, я умоляю вас о помощи и восстановлении справедливости в моем отечестве. А за оказанное мне милосердие я обещаю и клянусь, в свою очередь, неустанно оказывать помощь вашему паломничеству. И вот что я обещаю. – Он глубоко вздохнул и произнес ясно и звонко: – Я выдам вашему войску двести тысяч серебряных марок и еще в течение целого года буду содержать флот. Я сам отправлюсь с вами в Святую землю за море и вместе со мною будут мои рыцари числом не менее сорока человек. И до конца своих дней в благодарность за явленное мне чудо и помощь, оказанную Богом руками франков, я буду содержать за свой счет тысячу полностью вооруженных ратников. И я клянусь в том перед вами в присутствии Господа Бога.

И судорожно перевел дыхание. Видно было, что эта речь далась ему нелегко.

Бароны разволновались пуще прежнего. И многие уже не хотели слышать никаких возражений, поскольку им обещали такую весомую поддержку в их благочестивом предприятии, что отказаться от нее выглядело сущим грехом.

Итак, все галдели, смеялись, многие обнимались от радости, и на щеках Алексея, поросших мягкой, реденькой бородкой, выступил слабый румянец. Глядя на ликующее латинское воинство, он взял руку дюка и поднес ее к губам, а маркиз Монферратский дружески ударил Алексея по плечу.

Перекрывая все голоса, закричал Гюи де Монфор:

– Радуйтесь, мессиры! Отныне вы больше не бароны и владетели! Вы – сброд, армия наемников!..

Несколько человек потянулись к оружию, которое носили на поясе, и угрожающе надвинулись на Гюи де Монфора, однако Симон и Ангерран тотчас же встали по левую и правую руку от Гюи, неприятно улыбаясь во весь рот.

А Гюи произнес на всю церковь:

– Благодарю вас, брат, и вас, мессир Ангерран, однако не стоит так тревожиться за меня. Я не стану биться с этими людьми, ибо не к лицу рыцарю обнажать оружие против наемников беглого схизматика.

После этих слов желающих убить братьев из Монфора стало значительно больше, однако никто не посмел поднять на них руки, и они беспрепятственно оставили собрание.

Я не хочу вспоминать о том, как мы покидали Зару в середине зимы, как по холоду, слякоти и снегу уходили в глубь страны, в Венгрию, к королю Имрэ, чтобы просить его о гостеприимстве. Скажу только, что по дороге мы едва не умерли от голода. Весной мы переправились за море и еще больше года воевали с сарацинами, как и намеревались сделать с самого начала.

Тем временем латинское рыцарство, ведомое маркизом Монферратским, Бодуэном Фландрским, дюком Дандолем (этот столетний старец не ведал устали), вместо того, чтобы вызволять Гроб Господень, разграбили и разорили Византию, выказав при том немалую доблесть. Их так увлекло это занятие, что они предавались ему с упоением больше года.

Вот все, что я помню о «предательстве» и «дезертирстве» Симона де Монфора из армии четвертого крестового похода.

Хочу добавить, что этот человек обладал исключительной способностью наживать себе врагов. Впоследствии мне доводилось много слышать о нем, и никто не молвил о Симоне де Монфоре доброго слова. Пусть же мое будет единственным.