Таинственный возлюбленный

* * *

Рассвет был мрачным. Архиепископ Антонио потянулся и широко зевнул. Ему так и не удалось сомкнуть глаз в эту ночь. Дело, которое он начал обдумывать, возвращаясь после парадного обеда у герцогини Осунской, было задумано очень тонко, и святому отцу не терпелось поскорее дать ему ход. Боясь оглянуться на все еще мирно сопящую Хосефу, он осторожно выбрался из постели и, не позвав слугу, стал одеваться сам, соображая, как лучше организовать день.

«Прежде чем идти на доклад к Лоренсане, нужно непременно успеть переговорить с духовником Ее Величества и, хорошо бы, собрать уже все бумаги, — думал он. — Их Высокопреосвященство будут весьма довольны мной».

Отправляясь к завтраку, архиепископ распорядился, чтобы закладывали карету. Настроение его, несмотря на отвратительный запах мяса и бессонную ночь, начинало заметно улучшаться. Жаль, конечно, что он не сможет рассказать Его Высокопреосвященству ничего определенного ни о таинственном госте герцогини, ни о странном человеке в темной одежде с бородкой клинышком, что сидел прямо напротив графа де Милано и за весь вечер не проронил ни слова. Но зато какой замечательный план предложит он Лоренсане! На этот раз королевскому борову вряд ли удастся отвертеться от объятий святой инквизиции.

Итак, реализуя свой план, сразу же после завтрака дон Антонио направился прямо в королевский дворец и во дворцовой церкви встретился со своим старым приятелем домом Рафаэлем де Мускисом, личным духовником королевы и епископом Авилы. Деспиг прекрасно знал, как де Мускис ненавидит Годоя. Маленький, но очень подвижный и живой духовник королевы сам уже давно искал любую возможность свалить ненавистного премьера. Однако на каждое, даже самое осторожное, замечание в его адрес епископ получал от своей духовной дочери только категорический отказ. Действия и личность Мануэля Годоя не подлежали никакому обсуждению.

— Да, да, я прекрасно знаю, мой дорогой, что с королевой сейчас говорить об этом бесполезно, да и не нужно. Мы пойдем другим путем.

— Вижу, любезный мой друг, вы уже что-то придумали. Не томите же, выкладывайте скорее.

Грузный и важный, казавшийся глыбой рядом с небольшим де Мускисом архиепископ Деспиг немного помолчал и степенно продолжил:

— А вы знаете, дорогой мой Рафаэль, ничего особенного делать и не надо, Я долго обдумывал ситуацию, даже посоветовался с некоторыми умными людьми и понял, что чем проще мы будем действовать, тем вернее.

— Согласен с вами, любезный дон Антонио: чем проще интрига, тем вернее она срабатывает, — тут же подхватил де Мускис. Хотя Деспиг и не назвал ему людей, с которыми советовался, епископ, прекрасно зная привычки и образ жизни своего коллеги и приятеля, легко догадался, что прежде всего он имел в виду герцогиню Осуну. А поскольку де Мускис считал герцогиню женщиной весьма умной и образованной, то живость его интереса к тому, что она придумала на этот раз, была действительно неподдельной.

— Мы поведем дело, дружище, нашим обычным порядком. В трибунал инквизиции должно поступить три самых ординарных доноса. Это, во-первых, позволит Лоренсане вполне естественным путем возбудить дело и начать расследование…

— А во-вторых, снимет со всех нас всякие подозрения, — радостно подхватил де Мускис.

— Да! Но есть еще и в-третьих!

— Но что же в-третьих, любезный дон Антонио?

— Мы сможем занять при Их Католических Величествах позицию не обвинителей, а как бы даже заступников этого негодяя…

— И это поможет нам не только сохранить и упрочить свои позиции, но и еще вернее свалить его!

— Итак!

— Итак?

— Теперь нам с вами нужно только определить, что именно будет написано в доносах и кто их подаст.

— Ну, это не составит большого труда. У этого безбожника столько грехов…

— Во-первых, он не посещает Церковь Христову.

— Да, да. А как говорил отец Киприан — qui non habet Ecclesiam matrem, non habet Deum patrem[44].

— Поэтому первый донос должен поступить от приора дворцовой церкви. И это проще всего устроить вам, мой дорогой друг. Пусть он напишет, что Князь мира давно уже не бывал у причастия.

— Верно. Только вы пообещайте ему, любезный дон Антонио, что мы сразу же переведем его куда-нибудь в другое место, чтобы длинные руки этого мужлана в случае чего не достали честного слугу Церкви.

— Конечно, конечно. Уж мы-то подыщем ему местечко.

— Итак, второй донос — женщины. Этого он и не скрывает, посему о недопустимой развратности первого человека государства может написать любой.

— Или любая.

— Верно. Я думаю, что и здесь проще всего подыскать кандидатуру было бы вам.

— Разумеется. Я даже знаю, кто сможет это сделать! Отец Франсиск, духовник недавно растленной Князем мира девственницы Роситы.

— Прекрасно. И, наконец, третье, — удовлетворенно сложил на животе руки дородный архиепископ Деспиг, — его коллекция живописи.

— Ага, любезный друг, вы, конечно же, имеете в виду ту самую богомерзкую картину?

— Естественно. Поскольку наша Святая Церковь запрещает изображение обнаженного тела…

— Так-то оно так, но с подобным обвинением дело обстоит не совсем просто.

— Почему же?

— Во-первых, кто может написать такой донос?

— Ну, думаю, кого-нибудь можно будет уговорить или… купить на крайний случай.

— А во-вторых, это обвинение скорее расположит, чем оттолкнет Их Католические Величества.

— Но это сейчас для нас и не важно, ибо главное на первом этапе заключается в том, чтобы начать расследование, возбудить дело. А уж причины отставки и заключения под стражу этого еретика будут выдвинуты гораздо более серьезные.

— Разумеется, вы, как всегда, правы, мой любезный дон Антонио, однако все же лучше бы третий донос сразу же сделать более серьезным. Он мог бы, например, намекать на тайные связи с революционной Францией.

— А, пожалуй, вы правы, мой друг дон Рафаэль, — обрадовался архиепископ. — Такая ласточка пощекочет его даже повернее всяких любовных интрижек.

— Итак, когда же вы идете на доклад к Его Высокопреосвященству, любезный дон Антонио?

— Сегодня в четыре.

— В таком случае у меня еще есть время, и я постараюсь, чтобы к этому времени у вас уже были в руках доносы от приора и отца Франсиска.

— А я подготовлю третий.

— И… — и оба священника, обменявшись лукавыми улыбками, раскланялись и разошлись в разные стороны весьма довольные собой.