Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе

Иногда указывают на то, что как в позднем римском обществе, так и в обществе варваров укрепляется мелкое хозяйство; в дальнейшем на мелком производстве будет основываться феодальное общество. Но ведь и рабовладельческое общество основывалось на индивидуальном производстве. В обществах «восточного типа», при всех глубоких их отличиях от античного или феодального общества, производство также мелкое. Собственно, благоприятные условия для развития крупного производства впервые создает капиталистический строй, экспроприирующий мелкого производителя. Все предшествующие ему формации так или иначе опираются на мелкое, индивидуальное хозяйство.

Представим себе на момент, что мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе ни античного общества, ни общества древних германцев; смогли бы мы дать обоснованный прогноз, пойдут ли они в дальнейшем по пути феодализма? По совести говоря, — нет. Но поскольку историки пророчествуют о прошлом, то, зная, что после Великих переселений народов в Европе развился феодализм, они, естественно, ищут именно его предпосылки в предшествующем состоянии Римской империи и варварских племен.

Хотелось бы обратить внимание и на другое обстоятельство. В тех странах Европы, которые в древности входили в Римскую империю и характеризовались развитыми рабовладельческими порядками и в которые переселилось относительно небольшое число варваров, в период раннего средневековья феодальное развитие идет медленно. В них не возникает устойчивых форм государства, сохраняются отношения земельной аренды, которые без известных натяжек трудно причислить к феодальным держаниям, долго не изживается рабство. Затяжной процесс феодализации наблюдается и в странах преимущественно германского пути развития, где римский элемент был слаб или влияние его ничтожно. Здесь длительно сохранялись порядки «военной демократии» и было устойчиво свободное крестьянство. Лишь там, где синтез позднеримских и варварских порядков был более «уравновешенным», где оба элемента выступали «соразмерно», феодализм развивался быстрее и наиболее интенсивно и принял «классический» облик. Все это известно. Но какие выводы можно извлечь из наличия указанных вариантов генезиса феодализма в Западной Европе?

Очевидно, последний («франкский») вариант оказался наиболее благоприятным для развития феодализма потому, что при нем германские социальные порядки, пришедшие в столкновение с римскими, не разрушались сразу и полностью (как в первом, «романском», варианте), но подверглись постепенной и интенсивной перестройке, тогда как в «германском» варианте (Саксония, Скандинавия, Англия до 1066 г.) они оказались слишком устойчивыми и трансформировались с трудом, да и то в большой мере под влиянием соседних государств, дальше них продвинувшихся в направлении к феодализму.

Мы полагаем, что под синтезом нужно понимать не сближение вступающих во взаимодействие систем, а рождение качественно нового общественного строя в результате столкновения этих весьма несхожих между собой социальных систем[187].

Позднеримская общественная система зашла в тупик и переживала глубокий распад. Но крушение античного общества не вело к феодализму, — оно было показателем противоречий между реальными социальными группами и грандиозной империей, предъявлявшей к ним непомерные и невыполнимые требования, следствием чего была полная утрата империей всех своих жизненных сил.

Варварское общество вряд ли плодотворно рассматривать только как переходное от общинно-родового строя к феодализму. Скорее стоило бы обратить внимание на его самобытность. Это общество уже не первобытнообщинное; по выражению А. И. Неусыхина, оно «общинное без первобытности»[188]. Общинный же строй на своей последней стадии, но еще без частной собственности и классов — состояние не одного «дофеодального» общества, а в высшей степени распространенная социальная форма, далеко не всегда, однако, превращающаяся в классовое общество. Там же, где такое развитие происходит, от множества различных факторов зависит, пойдет ли это развитие по направлению к рабству, к феодализму или к какому-либо иному классовому строю.

Если мы станем на такую точку зрения, то следует предположить, что возникновение феодализма в Европе не было вызвано внутренней трансформацией позднеримского общества и не явилось прямым продолжением эволюции социального строя варваров. Мы вообще мало что знаем об эволюции германских племен до их переселений на территорию Империи. Структура этих племен мало изменялась. Нет оснований видеть в описаниях германских порядков у Тацита и других римских авторов констатацию каких-либо новых, незадолго до того возникших общественных институтов. Точно так же нет никаких причин полагать, что в первые века нашей эры у германцев наблюдался заметный прогресс в производстве; установлено, что земледелие не было для них новшеством[189]. Перед нами — скорее общественная структура, достигшая определенной формы и законсервировавшаяся в ней. Дальнейшее развитие само по себе, по имманентным законам этой структуры, по-видимому, не шло или шло крайне медленно. На протяжении веков до Великих переселений варвары Европы стояли приблизительно на одной и той же стадии. Возникновение союзов племен не было чем-то неслыханно новым и не вело к созданию прочных политических образований.

Примером может служить общественный строй саксов до завоевания Саксонии Карлом Великим. Здесь варварское общество достигло, по-видимому, того предела, дальше которого его развитие — по одним лишь внутренним причинам — не идет. Деление племени на знать (эделингов), свободных (фрилингов) и зависимых (литов) застыло, крайне обостряясь и принимая чуть ли не характер каст; достаточно напомнить, что вергельд эделинга в 12 раз превышал вергельд фрилинга. Роль знати в общественном строе саксов была исключительно велика, нобили даже выступают в «Саксонской Правде» в качестве основных носителей правовых норм (в то время как во всех других «варварских Правдах» таковыми являются рядовые свободные). Многие фрилинги, подобно литам, находились под патронатом нобилей и других свободных. Тем не менее в господствующий класс знать не превратилась. Перед нами — традиционная социальная структура застойного характера. Формирование классов феодального общества началось и быстро пошло в Саксонии лишь после франкского завоевания, которое нанесло этой архаической, зашедшей в тупик структуре сокрушительный удар[190].

Генезис феодализма начинается у варваров только после расселения их на завоеванной территории Империи. Здесь они очутились в новых для себя условиях. Они оказались в положении завоевателей и должны были организовать свое господство над населением занятых ими стран. В процессе переселений и размещения на новых территориях старая племенная основа общественного строя варваров была подорвана, ее сменил территориальный строй. По обеим этим причинам стало неизбежным возникновение государства. Ярчайшим показателем краха традиционного строя жизни варваров явилась относительно быстрая их христианизация. Напротив, те племена, которые не переселялись целиком на новые территории (саксы, скандинавы, славяне), долгое время сохраняли старую социальную структуру и противились христианизации, приняв ее лишь несколько веков спустя.

Что касается римско-германского синтеза, то нужно признать: воздействие античного наследия на Европу происходило во все возрастающем объеме на протяжении всего средневековья. Можно даже сказать, что европейская цивилизация средних веков в немалой мере явилась продуктом приобщения варваров к античности. Освоение античного наследия продолжалось и в эпоху Возрождения, и в эпоху классицизма. Но как раз в начальный период средневековья этот синтез, по-видимому, был не более, а менее значительным и мощным, чем в последующие периоды. Дело заключалось не столько в нем, сколько в крахе традиционной системы социальных отношений варваров при столкновении с новыми требованиями, которые предъявила к ней жизнь в новых материальных, политических и культурных условиях.

Выходом из этого кризиса варварского общества на романизованной почве и явилась феодализация. На протяжении нескольких столетий, следующих после падения Римской империи и расселения в ней варваров, в Европе возникает новая социальная система, характеризующаяся господством рыцарства и духовенства над зависимым крестьянством.

Именно в этой связи приобретает значение вопрос о причинах превращения основной массы варваров, расселявшихся на территории Западной Европы, из свободных в зависимых. В нашей научной и учебной литературе[191] распространено мнение об утрате крестьянами земельной собственности и переходе ее в распоряжение церковных и светских господ; разорившиеся крестьяне были принуждены закрепощаться, вступать в зависимость от богатых и знатных. Однако даже если бы мы согласились с тем, что аллод со временем стал «товаром», объектом свободного отчуждения, то и тогда мы констатировали бы в лучшем случае лишь возможность его утраты крестьянином. Этим еще далеко не решается вопрос о причинах реализации такой возможности.

В литературе обычно подчеркивается экономическая неустойчивость крестьянского хозяйства, сильно страдавшего от стихийных бедствий (неурожаев, падежа скота и т. п.), от нехватки рабочей силы и инвентаря, от сокращения размеров земельных наделов. Но ведь от этих неблагоприятных явлений крестьяне не были застрахованы в любую историческую эпоху, — страдали они от них и после того, как переходили под власть феодалов, — тем не менее перечисленные отрицательные факторы, которые, если судить по литературе, порождали разорение широкой массы свободного крестьянства, странным образом не имели столь же губительных последствий для держателей, сидевших на землях крупных собственников.

Указывают и на другие причины утраты независимости свободными общинниками: насилия, чинимые магнатами, всячески злоупотреблявшими властью с целью подчинить себе крестьян. Нельзя недооценивать важности этого фактора. Однако вряд ли насилие могло служить определяющим моментом в процессе феодализации. Оно ускоряло исторический процесс, начавшийся по каким-то другим причинам, но не определяло его.

К указанным факторам разорения крестьянства обычно прибавляют еще опустошения сельской местности в результате непрекращавшихся войн и усобиц. Наконец, упоминают непосильные штрафы, ложившиеся со времени распада родовых связей на отдельных лиц. Известно, однако, что война разоряла крестьян на протяжении всего средневековья и поэтому не может быть отнесена к числу специфических явлений, присущих именно периоду становления феодализма. Что же касается штрафов, то вряд ли можно предположить столь значительное распространение преступности, чтобы судебные наказания могли существенно повлиять на экономическое положение массы населения.

В совокупности все перечисленные явления, на первый взгляд, производят внушительное впечатление. О том, что они действительно имели место, свидетельствуют источники. В капитуляриях, формулах и грамотах сообщается о разорении мелких собственников, о притеснениях магнатов, злоупотреблениях знати и чиновников. Хроники красочно рисуют междоусобицы и войны, сопровождавшиеся разорением сельского населения. Может показаться, что под давлением этих факторов широкие слои крестьян разорялись или стояли перед перспективой разорения, вследствие чего и вынуждены были отдаваться под покровительство феодалов, закрепощаться и закабаляться. Однако тезис о массовом обнищании и разорении свободного крестьянства как об основной причине его феодального подчинения представляется нам искусственным и неубедительным. Подобными ссылками на игру экономических сил невозможно заменить конкретный социологический анализ реального исторического процесса. Не отрицая действенности всех указанных неблагоприятных для крестьянства факторов, мы не можем видеть в них основной, глубинной причины превращения большинства свободных общинников в держателей земель от церкви и светской знати. Это скорее волны на поверхности, симптомы подспудного процесса, обусловленного более основательно.