Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе

Заключение

Почему в Европе возник феодализм? На этот вопрос наука еще не дала достаточно убедительного ответа. Однако, по меньшей мере, один важный результат историками достигнут: был отвергнут целый ряд предложенных объяснений. Продемонстрирована несостоятельность попыток искать решение этого вопроса в классовых конфликтах античного мира[266]: борьба рабов и других угнетенных против господствующего класса была бесперспективна в социологическом смысле: она не открывала никакого выхода из кризиса позднеримского общества. Римская социально-политическая система потерпела крах не потому, что в недрах ее созрели новые общественные силы, — не исключено, что в этом случае она бы проявила способность к трансформации. Не находит никакой опоры в конкретных данных истории и мысль о том, что феодализм якобы сменил систему рабства вследствие развития производительных сил, сделавшего неизбежным переход к более прогрессивным производственным отношениям. В первые столетия после падения Империи в экономической жизни во многих отношениях наблюдался регресс по сравнению с древностью, прогресс становится заметным только при сопоставлении раннего средневековья с эпохой варварства, которая тогда закончилась для большинства народов Европы. Но и при таком сопоставлении вряд ли можно обнаружить значительные качественные сдвиги в экономике. Мелкое производство при господстве натурального хозяйства не создавало сколько-нибудь широких возможностей для повышения производительности труда. В целом уровень производства в период раннего средневековья не был выше уровня производства, достигнутого в античности; наоборот, долгое время он даже был ниже.

Но и развитие варварского общества само по себе не порождало феодализма. Возможности этого общества изменяться, по-видимому, нередко переоцениваются. Ни в производстве, ни в социальной структуре, ни в политической организации варварские племена Европы, в первую очередь германцы, не переживали коренных сдвигов на протяжении периода, предшествующего Великим переселениям народов. Их социальная структура была такова, что способность ее эволюционировать была чрезвычайно ограничена. То, что общественный строй варваров был очень консервативным, лучше всего доказывается анализом общественных отношений тех народов и племен, которые не переселились на территорию Империи. Сопоставление данных скандинавских источников XII–XIV вв. с сообщениями античных авторов о древних германцах обнаруживает сходство поистине поразительное, если учесть, что между рассказом Тацита и записями права Норвегии и Швеции пролегло более тысячелетия!

Великий спор между романистами и германистами об истоках феодализма не принес победы ни одной из сторон именно потому, что поиски истоков нового общества они вели в неверном направлении. Идея романо-германского синтеза, взаимодействия социальных отношений Рима и варваров представляется более перспективной. Однако конкретизация этой идеи — скорее пожелание, чем уже достигнутый наукой результат.

Очевидно, для разрешения «загадки» генезиса феодализма требуется выдвижение новых гипотез, подход к этой старой проблеме с разных сторон.

Выше было высказано предположение, что взаимодействие варваров с покоренным ими населением Империи открыло путь к развитию феодализма прежде всего потому, что вызвало крах традиционной социальной системы германцев, не пережившей перипетий завоеваний и переселений. Человек, не находя более поддержки со стороны сородичей и соплеменников, вынужден вступать в новые общественные связи, которые могли бы дать ему помощь и защиту и удовлетворить потребность в интеграции в составе «малой группы».

Человек варварского общества — всегда член органической группы. Вне таких групп он не был способен существовать в качестве полноправного деятельного члена общества. Устойчивые и в достаточной мере сплоченные социальные группы были необходимым условием как материальной, так и духовной его жизни. Не только в хозяйственном и имущественном отношениях, но и социально-психологически варвар нуждался во включении в определенную плотную сеть социальных связей. Распыленность социальной практики члена варварского общества, который был и трудящимся, и членом народного собрания, и воином, и участником судебных сходок, находила отражение в отношениях индивида с социальным целым: варвар не представлял собой вполне обособленной личности. Неразвитость человеческой индивидуальности (в понимании ее, сложившемся в новое время) в этом обществе и отсутствие частной собственности (опять-таки в буржуазном ее понимании) — явления, между собой связанные: человек не представлял собой субъекта, четко и осознанно противопоставлявшего себя как социальному, так и природному и вещному окружению, в котором он видел бы только объект приложения собственных сил, способностей и прав. В своей духовной, моральной жизни он был ориентирован не «вовнутрь», а «наружу»: ее центр находился не в нем, но в группе, к которой он принадлежал; его поведение в наименьшей степени определялось индивидуальным выбором или личными склонностями, он был подчинен системе регламентации, навязываемой обществом.

Расшатывание родовой структуры было вызвано завоеванием, которое привело варваров в совершенно чуждую им по всем показателям среду и поставило перед необходимостью организовать над ней свое господство. Вековечные связи варварского общества ослабевали и рвались, окончательно распадался род, большая семья делилась на малые (индивидуальные) семьи, изменилась община. Те социально-правовые разряды, которые составляли основу стратификации варварского общества — знать, свободные, зависимые, — дифференцировались, утрачивали былое определяющее значение. Между тем социальная «валентность» человека — потребность его в обладании определенным набором общественных связей и способность их поддерживать — не ослабевала. Мы можем представить себе индивида, входившего в варварское общество, как «ядро», в которое стягивалось известное число социальных «нитей», связывавших его с другими индивидами. Если некоторые из старых «нитей» рвались, возникала необходимость завязать новые отношения.

Но в изменившихся общественных условиях уже не удавалось восстановить связи прежнего типа, возникали качественно новые связи. На смену связям по крови, родовым отношениям приходили отношения территориальные, соседские, отношения между побратимами, членами защитных гильдий, товариществ. Люди, лишившиеся поддержки родственников, вынуждены были искать покровительства у могущественных особ. Место сородича в системе социальных связей начинал заступать господин. Отношения между сеньором и вассалом первоначально строились в известной мере по образцу отношений родства; в памятниках раннего средневековья часто встречается прямое сопоставление первых и вторых. Таким образом, распад родовых отношений своей оборотной стороной имел создание социальных связей сеньориально-вассального типа, отношений господства и подчинения.

В этих новых группах воспроизводилась традиционная ориентация человека на группу, по-прежнему подчинявшую его поведение строгому конформизму. Сама же группа, в которую входил индивид, была ориентирована «вовнутрь», представляла собой замкнутый, самостоятельный и самоудовлетворяющийся мирок, с относительно слабыми связями с другими группами. Однако общество не может вовсе распасться на изолированные самодовлеющие ячейки. Поскольку мы говорим об обществе, предполагается какая-то форма общения между составляющими его группами; общество есть система социальных связей. Такая система существует в раннефеодальном обществе. Носителями межгрупповых связей здесь выступают лица, возглавляющие малые группы, прежде всего сеньоры. В их руках сосредоточиваются те социальные функции, которые прямо не связаны с производством: военная, судебная, управленческая, религиозная.

Таким образом, переход к феодальному разделению труда выражался в функциональной специализации членов общества. Отныне индивид был либо только земледельцем, либо исключительно воином, либо духовным лицом. Круг его общественных интересов сужался, но поле деятельности становилось более интенсивно насыщенным. Внимание и навыки крестьянина сосредоточивались на труде, рыцаря — на ратных занятиях, клирика — на общении с богом и духовных заботах о пастве. Вырабатывались различные типы человеческих индивидов, соответствовавшие роду занятий и классовой принадлежности. Человек оказывался прикованным к той социальной роли, которую он играл в обществе. Он подчинялся определенным моральным требованиям, предъявляемым к нему его классово-сословным статусом.

Переход от варварского общества к феодальному, следовательно, означал и смену типов индивидов. Этот переход в плане социально-психологическом был столь же сложным и длительным процессом, как и самый генезис феодального строя, составной частью которого он являлся. Но невозможно говорить о становлении человеческой личности в современном смысле слова. Индивид по мере углубления общественного разделения труда все более срастался со своей социальной ролью. Он представлял собой крестьянина, ремесленника, купца, рыцаря, священника, но не личность, которая занимается сельским хозяйством, ремеслом, торговлей, несет военную или церковную службу. Иначе говоря, его занятие, общественная роль, функция, которую он выполнял, принадлежность его к определенному классу и сословной группе определяли всю структуру его индивидуальности.

Феодальное общество — общество относительно жестких статусов, стабильных сословных категорий. Социальная мобильность ему не свойственна. В рамках статуса и профессии человек пользовался относительной свободой я мог выражать себя и свои личные качества в своей деятельности и в эмоциональной жизни. Но индивидуальная свобода как широкая возможность выбора жизненного пути и личного поведения в средние века была ограничена. В этом смысле в феодальном обществе никто не был лично свободен — от зависимого крестьянина до князя и государя. Самосознание человека могло развиться в той степени, в какой оно было связано с его социальной ролью. Поэтому феодальное сословное общество воспринималось его членами как естественный социальный порядок: индивид не перерос его и вряд ли мог вполне сознавать свою несвободу. Принадлежность к группе была важным источником сознания социальной устойчивости и чувства уверенности индивида, — как то было и в варварском обществе.

Повторяем, перестройка структуры человеческого индивида — неотъемлемая сторона развития «дофеодального» общества к феодализму. Выработка нового отношения индивида к обществу и нового типа человеческого самосознания была частью процесса становления механизма социального контроля, присущего феодальной системе.

Но очень многое в этом новом феодальном механизме было заимствовано — в измененной или даже в традиционной форме — у предшествовавшего общества. Феодальный строй не порывает полностью с варварской социальной структурой, он включает в себя ее элементы.