Цветы для миссис Харрис

— Ой, да до чего ж вы хорошо пахнете!..

Новоприбывшая дама неприязненно отодвинулась, и между её узкими глазками появилась морщинка. Она взглянула в сторону двери, словно ища кого-то.

Скоро должны были начинать. Миссис Харрис волновалась и радовалась, как девочка, и мысленно обратилась к себе:

— То-то, Ада Харрис! Кто бы поверил, что ты будешь сидеть однажды в салоне Диора, в Париже, и покупать себе платье вместе со всеми этими франтами! Но вот ты здесь, и теперь тебя ничто не остановит!..

Но соседка (она была вдовой известного спекулянта) уже нашла того, кого искала — мадам Кольбер, которая как раз появилась из гардеробных, — подозвала её жестом и громко и резко сказала по-французски:

— Как вы могли посадить рядом со мной это вульгарное создание?! Я требую немедленно удалить её. Я ожидаю друга, который здесь сядет.

Сердце мадам Кольбер упало. Она-то знала и саму эту даму, и всю её породу. Она покупала не потому, что любила красивые платья, а просто чтобы лишний раз показать себя и свое богатство… но она платила. Чтобы потянуть время, мадам Кольбер сказала:

— Простите, мадам, но я не припоминаю, чтобы я резервировала это место для вашего друга; но я сейчас проверю.

— Нечего тут смотреть! Я говорю вам, что здесь сядет мой друг. Да вы с ума сошли, раз сажаете возле меня такую особу!

Старый джентльмен, сидевший с другой стороны, начал багроветь — краснота постепенно поднималась от воротничка к ушам, на лоб… А его синие глаза заледенели и теперь были жёстче его крахмальной манишки.

Надо сказать, что на какое-то мгновение мадам Кольбер испытала искушение пойти по самому простому пути. Эта маленькая уборщица из Лондона, конечно, поймет, если ей объяснить, что произошла ошибка в распределении мест, и её кресло занято. Она увидит все почти так же хорошо и с лестницы… Мадам Кольбер посмотрела на миссис Харрис в её поношенном пальто и невообразимой шляпке. А та, не поняв ни слова в разговоре, смотрела на мадам Кольбер, улыбаясь ей ласково и радостно, сияя щечками-яблочками.

— Как все-таки мило с вашей стороны было посадить меня здесь с этими чудными людьми, — сердечно сказала она. — Я не была бы счастливее, даже будь я миллионершей!

В дверях появился озабоченный человек во фраке. Рассерженная дама воззвала к нему:

— Мсье Арман, прошу вас, подойдите! Видите, мадам Кольбер имела наглость посадить рядом со мной эту ужасную женщину. Я что же, должна терпеть?!

Смущённый яростью атаки, мсье Арман перевёл взгляд с миссис Харрис на мадам Кольбер и, подавая последней незаметный сигнал условным жестом «выгнать», сказал:

— Ну, что же вы? Вы ведь слышали. Выведите её тотчас.

Лицо пожилого джентльмена из красного сделалось совсем багровым, он было привстал и открыл рот — но мадам Кольбер опередила его.

Немало мыслей и страхов успело промелькнуть в её голове: её работа, престиж фирмы, возможная потеря богатой клиентки, последствия объяснения с начальством… Но она помнила, что хотя мсье Арман и занимает более высокий пост, но на этом этаже главная все же она. А кроме того, в этот миг, когда миссис Харрис, не зная того, подверглась грубому нападению, мадам Кольбер сильнее прежнего ощутила родство со странной гостьей с другой стороны Ла-Манша. Что бы ни случилось, она не могла и не желала выгнать миссис Харрис. Это было бы то же самое, что ударить ребенка. И мадам Кольбер, упрямо подняв подбородок, сказала:

— Мадам имеет полное право сидеть здесь. Она прибыла из Лондона специально, чтобы приобрести платье. Если вы хотите удалить её — вам придется сделать это самому, потому что я этого не сделаю!

Миссис Харрис догадалась, что предметом разговора является именно она, и узнала название родного города. Однако она не поняла, о чем говорят, и решила, что мадам Кольбер рассказала джентльмену во фраке историю её приезда за платьем. Поэтому она подарил ему свою самую очаровательную улыбку и вдобавок весело и многозначительно подмигнула.

Между тем пожилой сосед миссис Харрис сел и восстановил нормальный цвет лица. Он смотрел на мадам Кольбер, и в его глазах горела какая-то сердитая радость. Пожилой джентльмен даже забыл на миг о миссис Харрис, ибо открыл для себя нечто новое — француженку, обладавшую самоотверженным мужеством и чувством собственного достоинства, целостной натурой и дорожащую честью…

Мсье Арман же заколебался — и проиграл. Твердость мадам Кольбер и подмигивание миссис Харрис решили дело. Он знал, что некоторые из лучших клиентов Дома Диор порой выглядели и вели себя, мягко говоря, эксцентрично. И мадам Кольбер, видимо, знала, что делала. Вскинув руки в жесте поражения, он покинул поле боя.

— Вы ещё пожалеете, — прошипела жена спекулянта. — Я думаю, мадам Кольбер, что ваша выходка будет вам стоить места! — встала и удалилась.

— А вот я так не думаю!

Теперь в разговор вступил пожилой джентльмен с кустистыми бровями, выдающимся воинственным носом и розеткой Почётного Легиона в петлице. Он встал, выпрямился и несколько драматически объявил:

— Я горжусь, что стал свидетелем случая, убеждающего: дух истинной демократии не угас ещё во Франции, достоинство находят ещё защитников. Обещаю — в случае возникновения каких-либо проблем у вас я лично поговорю с патроном.

Мадам Кольбер взглянула на него.

— Мсье очень любезен, — сказала она. Она была озадачена, взволнована и даже напугана, потому что успела заглянуть в свое будущее: Жюль, опять обойдённый по службе, окончательно сломлен, а она уволена и, без сомнения, занесена в чёрный список стараниями этой злобной особы.

Девушка у дверей объявила:

— Номер один, «Ноктюрн», — и вошла манекенщица в бежевом костюме с широкими лацканами и расклёшенной юбкой.

У миссис Харрис вырвался негромкий восторженный вскрик:

— Ой, началось!..

Что бы ни переживала сейчас мадам Кольбер, она ощутила неожиданно прилив теплого чувства — почти любви — к маленькой уборщице; нагнувшись, она слегка пожала руку миссис Харрис.

— Теперь смотрите внимательнее, — сказала она, — чтобы узнать ваше платье.

В следующие полчаса перед взором миссис Харрис поочередно представали десять манекенщиц, демонстрировавшие сто двадцать образцов высочайшего искусства модельеров, какие только можно найти в самом упадочном из цивилизованных городов мира. Шёлк и атлас, кружева и шерсть, джерси и хлопок, парча и бархат, твил и саржа, сукно и поплин, газ и твид, вуалевый тюль, органза и муслин окутывали их; здесь были платья длинные и короткие, костюмы, пелерины, плащи, платья коктейль, вечерние, для театра и для приема, для вечеринок и деловых встреч; они были украшены мехами и бисером, крупными бусами и блестками; цвета были необычайно яркими и сочетались в смелых комбинациях; рукава — длинные, короткие, средние, вовсе никакие; вырезы, вытачки, разрезы, сборки… Линия воротника варьировалась от тугого «ошейника» до глубокого декольте; длина подола подчинялась лишь безудержной фантазии модельера; талия могла быть высокой или низкой, а грудь то подчеркивалась, а то маскировалась, словно её тут не было вовсе. Но всё же основной темой коллекции была высокая талия и спрятанные бедра. Просматривался намек на выход в будущем на арену широких и свободных платьев трапециевидного кроя. Боа, палантины и накидки были отделаны мехом или целиком из него состояли: тут было все, от персидского каракуля, норки и нутрии до русских куниц и соболей…

Однако скоро миссис Харрис начала привыкать к этому поразительному зрелищу демонстрации богатства и мастерства и даже начала узнавать манекенщиц, выходивших и поворачивавшихся перед публикой.

Была, например, девушка, которая не шла, а изящно кралась, точно кошечка, выпятив при этом животик на добрых шесть дюймов, и малышка с зовущими глазами и томным ротиком; была манекенщица, которая, казалось, имеет самый обыкновенный вид — пока вы не замечали её уверенное спокойствие, придававшее ей необыкновенную элегантность; и была девушка, пухленькая ровно настолько, чтобы полные клиентки поняли идею предназначенных для них моделей. Была девица со вздёрнутым носиком и великолепным пренебрежением в уголках губ, и её противоположность — рыжая кокетка с намеком на распущенность; казалось, она заигрывает со всеми собравшимися в салоне.

И, конечно, была первая и единственная, Наташа, звезда салона. Здесь было принято аплодировать особенно удачным моделям платьев, и шершавые от щёток и мётел руки миссис Харрис первыми начинали приветствовать каждое появление Наташи — ибо раз от раза она выглядела все прекраснее. А один раз, когда Наташа в очередной раз вышла в салон, миссис Харрис приметила высокого, бледного молодого блондина с приметным шрамом на лице. Он стоял за дверями, жадно глядя на Наташу — и миссис Харрис сказала себе — «Э, да он же её любит, а!..»

Миссис Харрис и сама влюбилась — в Наташу, в мадам Кольбер, но всего больше — в свою жизнь, какой она вдруг стала. Её карточка уже покрылась неразборчиво нацарапанными карандашом номерами моделей и беспорядочными пометками — которые она и сама никогда не сумела бы расшифровать. Да как же выбрать?..

И тут Наташа выплыла в салон в вечернем платье № 89 — «Искушение». Миссис Харрис лишь мельком успела заметить восхищенное лицо молодого человека у дверей, прежде чем он повернулся и вышел, словно приходил именно за этим — и тут же забыла обо всем. Она была оглушена, поражена, потрясена, зачарована непередаваемой красотой этого чуда. Это было ОНО! Да, после «Искушения» появлялись и другие удивительные творения Дома Диор — все вечерние платья; наконец, показали свадебное платье, традиционно завершающеё демонстрацию коллекции… но миссис Харрис их не видела. Она выбрала. Её сердце колотилось от лихорадочного возбуждения. Желание огнем горело в её крови.

«Искушение» было длинным, до пола, платьем черного бархата, от пояса до верха расшитое изумительно красивым узором из черных гагатовых бус, придававшим платью одновременно и вес и полёт. Верх платья был облаком пены из кремового, нежно-розового шифона, тюля и кружева; и из пены этой поднимались, точно ещё одно украшение слоновой кости, точёные плечи и шея, и головка с мечтательными черными глазами в обрамлении темных кудрей.

Нечасто получало платье столь подходящее имя. Та, на ком оно было надето, походила на Венеру, встающую из жемчужной пены морской — и в то же время вызывала в памяти соблазнительный образ женщины, понимающейся утром из волнующе сбитой постели. Да, никогда ещё женщина не была помещена в столь обольстительную оправу.

Салон взорвался рукоплесканиями. Миссис Харрис хлопала так громко, что казалось, она стучит по полу палкой от щетки.

Восклицания и бормотание — «Ля-ля!..» и «Вуайе, се формидабль!» прокатились среди мужской части аудитории; пожилой джентльмен восторженно стучал тростью по ковру и сиял от невыразимого удовольствия. Платье покрывало Наташу самым скромным образом, однако при этом оно было исключительно нескромным и обольстительным.