Цветы для миссис Харрис

И первый, кто вызвался ей помочь, была — вы не поверите! — Наташа.

— У меня машина. Маленькая, правда. Я вас подвезу — давайте адрес.

Миссис Харрис отдала ей карточку: «№ 18, Рю Денекин». Наташа сморщила прелестный лобик:

— Мсье Андре Фовель, — повторила она. — Кажется, я уже где-то слышала это имя…

Мадам Кольбер терпеливо улыбнулась.

— Это всего лишь наш главный бухгалтер, шери(*), — объяснила она. — Он ещё выдает вам зарплату…

— Тьен!(*) — засмеялась Наташа. — Да, за это человека и полюбить можно!.. Итак, мадам Харрис, когда вы освободитесь, я вас к нему отвезу.

________

(*) Вуайе, се формидабль! — Взгляните, это же поразительно! (фр.)

ШерИ — Дорогая (фр.)

Тьен — Скажите-ка, послушайте, вот как (фр.)

9

Вот так в седьмом часу вечера миссис Харрис оказалась в маленькой спортивной «симке» Наташи, сражавшейся с потоками машин на площади Этуаль, и затем по широкой ленте Авеню де Ваграм катившей к дому мсье Фовеля. Телеграмма в Лондон с просьбой присмотреть за клиентами миссис Харрис на время её работы уже была отправлена. Она была рассчитана на то, чтобы потрясти миссис Баттерфилд до глубины души. Телеграмма из Парижа!.. Впрочем, на самом деле миссис Харрис мало об этом думала: она исследовала Рай.

Номер восемнадцать по Рю Денекин оказался маленьким двухэтажным домиком с мансардой, построенным в прошлом веке. Когда Наташа и миссис Харрис позвонили, мсье Фовель крикнул из глубины дома — «Антре, антре! Входите!». Он-то думал, что англичанка приехала одна. А женщины вошли в незапертую дверь и оказались в доме, который пребывал в состоянии первозданного хаоса. Впрочем, такое состояние было вполне естественно: чего ждать, если сестра холостяка, уезжая, оставляет точные инструкции приходящей уборщице — а та, естественно, выбирает именно этот момент, чтобы заболеть.

Толстый слой пыли, нетронутый целую неделю; всюду разбросаны книги и одежда. Не требовалось особого воображения, чтобы представить гору немытой посуды в мойке, грязные кастрюли и сковородки на плите, неубранные постели и устрашающую ванну. Никогда ещё ни один мужчина не приходил в такое смятение при виде гостей. Его честный шрам контрастно белел на пунцовом от смущения лице (а надо сказать, что вообще-то шрам не только не портил его, но даже служил к его украшению).

Заикаясь и суетясь, мсье Фовель бормотал:

— О, нет… — нет… — мадемуазель Наташа… — чтобы именно вы… — именно вы… — но я не могу позволить вам войти… — и я, который отдал бы всё, чтобы вы оказали мне эту честь… — то есть я хочу сказать, я жил один целую неделю… — мне так стыдно…

Миссис Харрис, разумеется, не усмотрела ничего необычного в состоянии дома. Все как дома, в Англии, где решительно все квартиры, в которых она работала, выглядели именно так.

— Ну полно, полно, голубчик, — бодро сказала она. — О чем шум-то? Я сейчас всё приберу, оглянуться не успеете. Покажите только, где тут у вас щётки, дайте ведро, тряпку…

А Наташа — Наташа сквозь грязь и беспорядок видела дом крепких буржуа. Прочная и удобная мебель: плюшевая софа, шкаф со множеством безделушек, большие, в рамках, фотопортреты деда и матери мсье Фовеля в жестких костюмах начала века, клавесин в одном углу, кадка с фикусом в другом; кружева на подушечках, мягкие шторы из шенили и мягкие, даже слишком мягкие стулья. Это был комфорт без роскоши и изящества — и сердце Наташи рванулось к нему. Это был дом, в каком ей не приходилось бывать с тех пор, как она покинула свой собственный дом в Лионе.

— О, пожалуйста, — закричала она, — прошу вас, могу я остаться и помочь вам? Вы позволите мне, мсье?

Мсье Фовель зашёлся в извинениях.

— Но мадемуазель… — чтобы именно вы… и в этом свинарнике… я умру от стыда… — чтобы вы портили свои ручки… я не могу этого позволить…

— Фу ты! Да полно вам, голубчик! — перебила миссис Харрис. — Вот уж точно, не только у нас мужчины ничего не понимают. Вы что, не видите, что девочка ХОЧЕТ помочь? Так что не путайтесь под ногами и дайте нам прибраться.

«Надо же, — размышляла миссис Харрис, пока они с Наташей надевали косынки и фартуки и разбирали тряпки и щётки, — французы такие же, как и обычные люди, простые и добрые. Разве что немножко грязнее. И кто бы мог подумать после всего, что приходится о них слышать?»

На этот вечер у Наташи была назначена встреча с графом (коктейль), встреча с герцогом (ужин), и встреча с влиятельным политиком (чашечка кофе поздно вечером). И надо сказать, что с самого приезда в Париж она не испытывала такого удовольствия, как когда она махнула на графа рукой и принялась, с помощью опытной профессионалки, гонять пыль по дому номер восемнадцать на Рю Денекин так, как ей (пыли) не приходилось здесь ещё летать ни разу.

Казалось, порядок был наведён почти мгновенно. Каминные полки и мебель сияли, фикус полит, постели застелены хрустящим свежим бельём, тёмная полоса на стенках ванны исчезла, а сковородки, кастрюли, стаканы, ножи и вилки перемыты и перетерты.

«Как же хорошо снова оказаться в доме, и быть женщиной, а не глупой куклой», — сказала себе Наташа, воюя с пылью и фестонами паутины в углах и выгребая из-под ковров всю ту жуть, какую мсье Фовель вполне по-мужски заметал под них.

Наташа задумалась о том, что мужские особи вида Homo Sapiens, видимо, всё-таки безнадежны — и вдруг почувствовала, что жалеет мсье Фовеля. «Наверно, у него хорошая сестра, — подумала она. — Бедняжка, он был так смущён…». Неожиданно для себя она представила, как прижимает к своей груди белокурую голову смущённого до пунцовости мсье Фовеля и приговаривает: «Ну, ну, маленький — не надо так расстраиваться. Теперь я здесь, и все будет в порядке». А он такой красный, и этот белый шрам (конечно, заработанный самым честным и благородным образом)…

И это — о незнакомом, в сущности, человеке, которого она раньше лишь видела мельком, который был для неё лишь малозначительным предметом обстановки Дома Диор! Она, поражаясь самой себе, некоторое время стояла неподвижно, опираясь на щётку — воплощение идеальной домохозяйки. Такой и застал её вернувшийся мсье Фовель, и был очарован ещё более, если только это возможно.

Обе женщины были так заняты, что не заметили, как ушел хозяин дома. Теперь же он появился, скрытый за горой свёртков и пакетов.

— Я подумал, — объяснил он, — что после такой работы вы проголодаетесь…

Затем, едва смея глядеть на растрепанную, перепачканную в пыли, но абсолютно счастливую Натащу, он, запинаясь, спросил:

— Вы хотите… могли бы вы… смею ли я надеяться, что вы поужинаете с нами?..

Граф и его коктейль уже канули в тартарары. Бум, бам! — грянул дуплет: за графом последовали и герцог, и политикан. Просто и естественно, забыв о своей «звездной» роли, Наташа… то есть мадемуазель Птипьер из Лиона — обняла шею мсье Фовеля и чмокнула его в щёку.

— Но вы ангел, Андре, что подумали об этом! Я бы съела быка! Но сначала я позволю себе воспользоваться вашей чудесной старинной глубокой ванной — а потом мы будем есть, есть и есть!

Мсье Фовель мог думать лишь о том, что никогда в жизни он не был так счастлив. Какой невероятный поворот приняла его жизнь с тех пор… ну да, с тех самых пор, как эта удивительная маленькая англичанка приехала в Дом Диор за платьем!

…Миссис Харрис как-то не доводилось прежде пробовать ни чёрную икру, ни патэ де фуа-гра, только что прямо из Страсбурга; однако она сразу к ним приспособилась, не оставив, впрочем, вниманием ни свежайшего омара из Па-де-Кале, ни заливных угрей из Лотарингии. А ещё они ели нормандские колбаски, холодного жареного цыпленка по-брестски, и нантскую жареную утку с хрустящей корочкой. К омару и закускам было «Шассань Монтраше», к икре — шампанское, к дичи — «Возни Романе», а к шоколадному торту — «Икем».

Миссис Харрис ела за всю прошлую неделю, за эту, а заодно и за следующую. Ей никогда не приходилось так ужинать — а может быть, и не придётся больше. Её глаза блестели от удовольствия, когда она сообщила:

— Господь меня прости, но если я чего и люблю, так это как следует поесть.

— А знаете, ночи в Париже удивительно хороши, — заметил как бы между прочим мсье Фовель, глядя на лицо Наташи (которое сейчас напоминало мордочку сытой кошечки), — может быть, после ужина мы покажем наш город…

— Уфф, — отвечала миссис Харрис, набитая деликатесами по самые жиденькие брови, — Езжайте уж вдвоем. А у меня и так был такой день, что теперь и помереть не жалко. Так что я останусь дома — вымою посуду, заберусь в постель и постараюсь не проснуться у себя на Бэттерси…

Но тут молодые люди вдруг ощутили смущение и неловкость, а миссис Харрис в своем состоянии блаженной сытости не заметила этого. Согласись она на прогулку, думал мсье Фовель, все было бы иначе, и вечер бьющего через край наслаждения (и, главное, Наташа!) не покинули бы дом. Но, конечно, без этой удивительной женщины самая мысль — показать достопримечательности ночного Парижа звезде Дома Диор — казалась более чем нелепой. А для Наташи ночной Париж был прокуренными кафе, дорогими ночными клубами вроде «Диназар» или «Шахерезады»; и то, и другое надоело ей до чёртиков. Она много отдала бы за возможность просто постоять под звёздным небом но Большой Террасе Сакр-Кёр, Собора Сердце Иисусова, и смотреть, как отражаются звезды в созвездиях парижских улиц… особенно, если рядом с ней стоял бы мсье Фовель…

Но коль скоро миссис Харрис намеревалась лечь спать, у неё больше не было предлога оставаться в этом доме. И так она посмела слишком глубоко вторгнуться в личную жизнь мсье Фовеля. Она беззастенчиво ворвалась сюда, обошла весь дом со щёткой и шваброй, видела помойку в кухонной раковине, позволила себе почти немыслимую вольность, вымыв ванну мсье Фовеля, и ещё худшую — выкупавшись в ней сама.

Подумав об этом, Наташа совершенно смутилась, покраснела и пробормотала:

— О, нет, нет, нет. Я не могу — это невозможно. Боюсь, у меня назначена встреча. Я должна идти…

Мсье Фовель стоически принял удар, потому что был готов к нему. «Да, да, — думал он, — лети, прелестный мотылек, возвращайся в свою жизнь. Тебя, конечно, ждёт какой-нибудь граф, маркиз, герцог или даже принц… Но мне нельзя жаловаться — у меня был по крайней мере один вечер счастья…» Вслух же он сказал:

— Да-да, разумеется. Мадемуазель и так была слишком добра.

Он поклонился, они обменялись рукопожатием (вернее, коснулись пальцев друг друга); их взгляды встретились и на миг задержались… Миссис Харрис поймала этот миг, и сказала себе — «Ого! Вот оно как! Мне надо было согласиться пойти с ними…»

Но было поздно. К тому же миссис Харрис и впрямь наелась так, что едва могла встать.

— Ну, спокойной ночи, мои дорогие, — громко (и не без намёка) объявила она и затопала наверх по лестнице в надежде, что с глазу на глаз молодые люди сумеют договориться и все-таки пойдут гулять. Но уже через минуту она услышала, как открылась и закрылась дверь, а затем чихнула и завелась Наташина «симка».

Так закончился первый день Ады Харрис в чужой стране, среди иностранцев.