Старая болезнь

Глава четвертая

Временами Зулейха наведывалась погостить к родителям в Анатолию. Ей там нравилось. Заброшенные деревни, бедные и непоэтичные поселки представлялись ей декорациями на сцене театра, которые сейчас есть, но через минуту исчезнут.

Убежденность в том, что она приезжает сюда как гостья и что ей не придется вновь увидеть ни одного лица, ни одного пейзажа, наполняла сердце приятной грустью. Зулейха чувствовала вкус эгоистичного сострадания и гордость за себя, когда думала: в то время как она двигается к далекой и блестящей, словно луна, неизвестности, столько несчастных проведут свою жизнь здесь, в глуши и темноте.

Но на этот раз в путешествии появилось нечто, что существенно отличало его от всех предыдущих. Было неясно, когда она сможет вернуться из этих мест обратно. А может, вообще проживет свой век, задыхаясь от безысходности, в мрачном и перекошенном домишке в деревне под галдеж детей.

Зулейха еще не достигла того возраста, когда человек в состоянии понять, что определенные стороны жизни могут изменяться гораздо быстрее, чем прикрытая дымкой мечтаний игра воображения. Она впадала в крайности — от надежды бросалась к полному отчаянию. Когда-то она представляла, что больше отец никогда не вернется, пропадет в этих горах, а сейчас с той же безнадежностью видела себя обреченной на пребывание здесь.

Зулейха не могла забыть горечь той десятиминутной остановки в грязной кофейне. Эти длинные засаленные настилы, растеленные поверх рассыпающихся кирпичных кладок скамей. Мутную воду, которая струйкой сочилась из-под них через колючки и мох. Сад вокруг, до самых стен бывшего караван-сарая[45] поросший сорняками и дудником[46]. Эти переплетенные стволы платанов, тополей и других деревьев, что росли напротив, почти закрывая часть неба.

Это место могло привлечь Зулейху только при условии, что здесь случайно остановилась по пути шумная кампании мужчин и женщин.

Девушка, закрыв глаза, на минуту представила себе сцену пикника. На дороге урчат машины и мотоциклы, рядом ходят всадники в блестящих сапогах, спортсмены с обнаженным торсом и длинными голыми ногами, недавно возмужавшие студенты со свежими, чистыми лицами. Накрывают на стол, расставляют на нем алюминиевые тарелки, раскладывают консервные банки, достают бутылки и термосы. В окнах, наполовину заросших плющом, мелькают мужские и женские головы. А между деревьями, как музыка, раздаются перекликающиеся голоса, звучат приветствия. Смелый любитель фотографировать пытается по шатающимся под ногами камням вскарабкаться на разрушенную стену. Поднимаются крики.

Да, только толпа развлекающихся молодых людей могла украсить эту жалкую и дикую природу и придать ей хоть какой-то смысл.

Вероятно, кто-то из жандармов взял багламу и затянул заунывную деревенскую тюркю. Голос певца казался Зулейхе гласом Анатолии, которая готовилась ее задушить, все сужая и сужая вокруг петли горных цепей.

В руке у нее была палка, которая досталась ей ценой ободранных в кровь пальцев.

Зулейха с пожелтевшим лицом, с побелевшими сжатыми губами, нервной походкой, как аист, вышагивала вокруг красной развалюхи-автомобиля и от злости хлестала палкой по траве.