Сувениры доктора Ватсона

* * *

Утро следующего дня было суетным: в гостиницу мистера Эттвуда со всех концов Британии начали съезжаться зрители предстоящих спектаклей. Готовясь к приезду этой публики, хозяин гостиницы водрузил в лобби на стойку бронзовый бюстик Шекспира, а сам вырядился в раздутые бриджи и траченный молью расшитый кафтан. Добродушный, упитанный и болтливый, мистер Эттвуд и так несколько напоминал Фальстафа, а теперь его нелепый наряд и вовсе не оставлял сомнений в подобном сходстве. Над стойкой в аккуратной рамке был вывешен застеклённый автограф Джеймса Маршалла, гласивший: «Моему доброму мистеру Эттвуду, с дружеской признательностью за неизменно радушный прием».

Наскоро перекусив, Холмс и я выбрались из оживленного фойе и отправились в поместье «Три башни». В этот раз мы шли даже медленнее, чем вчера, и в буковой аллее нас обогнала забавная процессия. Впереди величественно шествовал Джеймс Маршалл, а следом за ним ярдах в пятнадцати семенила небольшая группа пугливых молодых девиц, одетых на американский манер в отороченные кружевом широкие платья ярких расцветок. Дважды раскланявшись с этим необычным шествием, мы продолжили наш путь. Несколько минут спустя мы свернули из аллеи на запад и через час пришли к наполовину застроенной лесами башне с часами.

Мы обогнули башню и подошли к двери. Старая деревянная дверь была закрыта на амбарный замок. Холмс вытащил из кармана пиджака набор отмычек и стал возиться с замком. Я отошел в сторону дороги и огляделся — к счастью, ни обитателям усадьбы, ни идущим на спектакль зрителям не было видно Холмса. Раздался глухой щелчок замка и скрип двери. Я вернулся к Холмсу, и мы вошли в башню.

Я ожидал, что внутри башни будет пыльно, но ошибся. Деревянные ступеньки большей частью были целы, поэтому мы поднялись без труда до самого верха. Там нашим глазам предстал величественный механизм башенных часов. Немыслимое количество латунных шестерёнок — от крошечных, не больше дюйма, до гигантских, диаметром чуть ли не в пару футов — шевелились, постукивали и подёргивали друг друга. Мне пришлось по душе это достижение технической мысли, но на Холмса, судя по всему, эти часы произвели ещё большее впечатление. Некоторое время он смотрел на них, не отрываясь.

— Ватсон, это просто восхитительный механизм!

— Да, Холмс, мне тоже понравились эти большие часы.

С минуту Холмс смотрел на меня, не произнося ни слова, а потом сказал:

— Мне нужно будет серьезно поговорить с герцогом. Давайте поторопимся, друг мой.

Когда мы вышли из башни, Холмс закрыл скрипучую дверь и повесил замок на место. Короткий путь до усадьбы мы проделали быстро, то и дело обгоняя направляющихся туда же зрителей.

Перед усадьбой красовался огромный павильон, половина которого представляла собой любительскую театральную сцену. В другой половине располагались импровизированные бутафорская и гримёрная, где уже обосновались приехавшие из Лондона актёры. Перед сценой немногочисленные слуги под руководством дворецкого Экклтона расставляли стулья и сооружали длинные скамейки.

Мы подошли к дворецкому.

— Экклтон, мы хотели бы увидеться с его светлостью, — произнёс Холмс.

Дворецкий несколько раз перевел взгляд с Холмса на незаконченный зрительный зал, потом бросил одному из слуг: «Восемь рядов! Восемь рядов по двадцать мест!» — и повернулся к нам.

— Прошу вас, джентльмены.

Мы проследовали за ним в гостиную-музей.

— Я позову его светлость, — сказал дворецкий и удалился.

Несмотря на то, что мы были в этой гостиной вчера, она производила не меньшее впечатление. Я прошелся вдоль стен с картинами и доспехами.

— Вы помните, Холмс, — сказал я, обойдя зал, — как герцог рассказал нам о своей ревности?

Холмс молча смотрел на меня, немного приподняв брови.

— Может статься, — продолжил я, не дожидаясь ответа на этот риторический вопрос, — что для ревности есть повод. Посмотрите — на столике под портретом герцогини лежит букетик цветов.

Холмс подошёл к столику, взял букет и повертел его в руках. Потом Холмс положил букет и быстро направился к выходу.

— Идёмте, Ватсон! Мне нужно кое-что проверить.

— Но спектакль вот-вот начнётся…

— Это важнее, — не останавливаясь, ответил Холмс, и я последовал за ним.

На выходе мы столкнулись с герцогом. Он уже был в костюме Макдуфа, и наряд подходил ему как нельзя лучше.

— Что вам было угодно, джентльмены? — спросил он, выпрямившись и положив руку на эфес бутафорского меча.

— Мы пришли пожелать вам удачи, break a leg[8], — ответил Холмс. — Кстати, когда ваш выход?

— Во втором и четвертом акте.

— Где вы будет в третьем?

— В оружейной. Это соседняя с гостиной комната, там из окна довольно близко видно сцену.

— Отлично. Мы подойдём туда.

Когда мы сбежали по ступенькам парадного входа усадьбы, я увидел, что большая часть зрительного зала заполнена. Едва поспевая за Холмсом, я успел заметить в последнем ряду лысую голову импресарио и сидящую рядом с ним девочку. А в первом ряду выделялся своим нарядом хозяин гостиницы мистер Эттвуд.

Все три мили до гостиницы мы едва ли не бежали. Зайдя в лобби, я опёрся руками о стойку и тяжело задышал. Гостиница была абсолютно пуста. И хозяин, и все постояльцы были на спектакле. Неутомимый Холмс забежал за стойку, вытащил из одного из ящиков гостевую книгу и пролистал её.

— Номер двадцать один, Ватсон.

Холмс захлопнул гостевую книгу, вернул её в ящик, вынул оттуда ключ и направился к лестнице.

— Хорошо, что это только второй этаж, — вздохнул я и поплёлся за Холмсом.

В коридоре перед дверью я перевёл дух и спросил:

— Чей это номер?

— Импресарио.

У меня было так много вопросов к Холмсу, что я не знал с какого начать. Поэтому я решил не задавать их, а просто смотреть, что делает мой друг, и пытаться по мере сил понять ход его мыслей.

В номере двадцать один было две комнаты. Судя по одежде и предметам туалета, в одной комнате расположился импресарио, а в другой — его дочь. Холмс устроил в комнате девочки форменный обыск. Каждая полка секретера, каждый ящик бюро… всё было открыто, тщательно осмотрено и закрыто. Длинные пальцы Холмса перелетали от одного предмета к другому. Особое внимание мой друг уделил небольшому , на котором лежали расчёска и заколки для волос.

— А куда теперь? — спросил я, когда Холмс направился к выходу.

— В мой номер.

Понятнее мне не становилось, но я, по крайней мере, успел немного отдохнуть во время обыска. Мы опять поднялись по лестнице. Меня всегда удивляло, что в комнате Холмса на Бейкер-стрит царит форменный бедлам, и в то же время мой друг остаётся образцом как аккуратности в одежде, так и пунктуальности. Немудрено, что, зайдя в номер Холмса, я увидел знакомый беспорядок. Холмс подошёл к загромождённому столу, сунул в левый карман пиджака несколько шведских спичек, а потом взял со стола картонную коробку с ампулами и положил три штуки в правый карман.

— Вы знаете, Холмс, как плохо я отношусь к этой вашей привычке… — начал было я.

— А теперь на кухню, — перебил меня Холмс.

Если бы не абсолютно серьёзное и искреннее выражение лица Холмса, я бы подумал, что мой друг нарочно старается удивить меня своими словами или действиями. Мы спустились на первый этаж и прошли в кухню через фойе. В кухне Холмс открыл бутыль с содовой, разбил туда содержимое ампул и туго закрыл пробку. Затем Холмс отдал бутыль мне и направился к выходу. Выйдя из кухни, мы миновали фойе и зашли в лобби. Там Холмс снял со стены и положил на стойку застеклённый автограф Джеймса Маршалла. После этого Холмс вытащил из одного из ящиков два листа писчей бумаги и письменный прибор.

— Редко мне случается пользоваться этим умением, — произнес мой друг, — но сейчас оно придётся весьма кстати. Меня научил этому один гравёр Королевского Монетного двора; он мог подделать любой вексель за несколько минут, а я как-то спас его от разъярённых букмекеров, с которыми он расплатился подобным образом.

С этими словами Холмс медленно написал короткую записку почерком Джеймса Маршалла. Записка гласила: «Всё раскрыто. Бросай девчонку и беги». Вторую записку Холмс написал своим почерком и она была длиннее: «Грета! Вымойте волосы девочки раствором из этой бутылки, выбросьте очки и отведите обеих девочек в оружейную. Не теряйте ни минуты!». После чего Холмс повесил автограф обратно на стену и повернулся ко мне.

— Ватсон, мы успеем вернуться до начала третьего акта. Слушайте и запоминайте! Вы должны будете во время антракта отдать импресарио эту записку. — Тут Холмс протянул мне записку, написанную почерком Маршалла. — Когда импресарио уйдет, вы отведете его дочь к Грете и отдадите ей эту записку вместе с бутылкой. — Тут Холмс протянул мне вторую записку и указал на бутыль с содовой, в которую мой друг добавил содержимое трех ампул. — Когда Грета с девочкой уйдут, вы найдёте герцогиню и приведёте её в оружейную. А теперь поторопимся!

Мы пронеслись по буковой аллее и привычно свернули на запад. Через полчаса мы миновали башню с часами. Футах в двухстах от павильона Холмс повернулся ко мне:

— Ватсон, вы хорошо всё запомнили?

— Холмс! Я не понимаю, зачем мы это делаем… — начал было я.

— Ватсон, вы помните, что вы должны сделать? Это крайне важно, друг мой. От ваших действий зависит судьба достойных людей. Я обещаю, что после расскажу вам всё в мельчайших деталях. Но сейчас вы слышите аплодисменты? Это закончился третий акт, и это значит, что вам пора действовать. Я буду ждать вас в оружейной.

Дальнейшее произошло быстро и в точности так, как планировал Холмс. Когда я подошел к лысому импресарио и отдал ему записку, он прочитал её и, не говоря ни слова, ушёл. Тогда я подошёл к его дочери и попросил её подойти со мной к Грете. Я боялся, что она испугается, но она не проявила никакой тревоги. Впрочем, выражение лица девочки было скрыто очками с затемнёнными стёклами. Грете вместе с девочкой я передал записку и бутыль. Прочитав записку Холмса, Грета быстро увела девочку в усадьбу. Потом я спросил у дворецкого, где я могу найти её светлость, и он провёл меня в её личную гримерную. Узнав, что Холмс просит её срочно прийти в оружейную, герцогиня в ту же минуту отправилась туда, а я последовал за ней.

Зрелище, свидетелями которого мы стали в оружейной, было странным и нелепым, но за сегодня я уже исчерпал свои возможности удивляться чему-то странному и нелепому, связанному с моим другом. Герцог в костюме Макдуфа ходил по комнате, размахивая бутафорским мечом, и кричал на Холмса. Поначалу я даже подумал, что герцог репетирует монолог из пьесы. Когда я и её светлость вошли, герцог повернулся к супруге:

— Дорогая, ты представить себе не можешь, в каких ужасных преступлениях обвинил тебя, а заодно и меня этот джентльмен!! История, которую он выдумал про какую-то твою…

В этот момент в комнату вошла Грета с юной леди Ольнистер и с дочерью импресарио. Но девочку было не узнать. Первое, что бросалось в глаза, были её слегка влажные волосы. Они был такими же огненно-рыжими, как и волосы герцогини. Вторым, чего нельзя было не заметить, были глаза девочки. Один — ярко голубой, а другой — ярко зеленый. Она выглядела точной копией герцогини, но только в возрасте лет шести. Её светлость бросилась к девочке, присела перед ней и взяла её за руки. Герцог прервал свой горячий монолог: несколько секунд он молча смотрел на Холмса, а потом отбросил меч, подошел к жене, преклонил колено и обнял правой рукой жену, а левой — обеих девочек. Объятие длилось не больше минуты, но стоявшая рядом со мной Грета успела пару раз всхлипнуть.