О детской литературе, детском и юношеском чтении (сборник)

Когда после революции робко начала появляться советская детская литература, то по мере ее появления можно было все больше и больше искоренять старый материал, который я старался охарактеризовать в первой части моего доклада. Протест некоторых представителей интеллигентского мещанства базировался, с одной стороны, на привычках к старой литературе, а с другой – на опасении, что новые революционные люди, при их полном непонимании такого нежного цветочка, как детская душа, своим грубым сапожищем растопчут этот цветочек и начнут угощать детей раскаленным железом и т. д. Нужно с печалью согласиться, что они были отчасти правы и что известная такая наклонность угощать этакими стальными клецками детей появилась. Занявшись с жаром этим делом, с энтузиазмом, достойным лучшей участи, но без умения, мы очень часто действительно создавали, и как будто распространяли, и как будто даже хвалили такие произведения, в которых ничего художественного на самом деле не было.

Но создавать не художественную детскую литературу для детей, конечно, противоречие в самом определении. Но это продолжалось недолго, и если продолжается сейчас, то сейчас уже продолжается как грех, как неудача, как вещь осужденная. Для всякого ясно, что опору детской художественной литературы мы должны искать в глубочайшем понимании, что такое художественный эффект вообще и чем вообще больше должно располагать произведение, чтобы производить такой эффект на детское сознание.

В тезисах доклада Ленинградской конференции отмечено, что в нашей современной детской литературе «мораль подана крайне грубо». Всякий, кто знает нашу современную литературу, скажет, что это совершенно верно, но надо задуматься насчет того, почему это так. Дело в том, что вводить социально-политический элемент или в этом смысле мораль, общественно-моральный элемент в книгу для маленьких читателей – вещь до крайности трудная. Как только вы этот элемент введете как таковой, т. е. не растворив его в образах, так вы получите тот недостаток, о котором говорится здесь как о грубой морали, и это будет противоречить нашим задачам, это будет лишать ребенка всего его интереса к книге. Недаром Белинский, а за ним Плеханов говорили, что как только общественно-политическая мораль выступает из-за образа и непосредственно напирает на читателя, то и у взрослого падает интерес; что же можно сказать о ребенке? Вы берете социально-политическую истину, общественно-моральный тезис, претворяете в норму поведения или разделяете на норму понимания ребенка и стараетесь вложить его в живой образ так, чтобы он был интересен ребенку, – задача почти совершенно непосильная. Я не хочу сказать этим, что – знаете, не будем стараться давать детям дошкольного возраста социально-политическую, общественно-моральную литературу. Нет, давайте будем стараться, но будем помнить, что это необычайно трудно и что даже талантливому человеку это один раз удается, а второй раз нет, а у менее талантливых людей будет гораздо больше неудач, так как это необычайно трудно. На утешение нам должно быть то, что мы создали прекрасную детскую книгу, в которой графика, иллюстрация играют главную роль. Ведь в чем сила графики? Она, в отличие от живописи, представляет собой род литературы, это иллюстративный жанр: может быть, украшающая графика – это иное дело, но я говорю о графике, имеющей определенное содержание. Графическими средствами можно, как и иероглифами, наглядно рассказать любую вещь. А наша графика находится сейчас в цветущем состоянии, мы переживаем высокий уровень развития графики, она занимает сейчас едва ли не первое место в Европе, и одной из пружин, поднявших графику на такую высоту, является неграмотность нашей страны и наше внимание к детской литературе, хотя очень часто жалуются еще и теперь на недостаток этого внимания. Наша графика получила огромный плакатный заказ, как нигде в мире, и огромный детский книжный заказ, детский иллюстрированный заказ, и не удивительно, что, например, иностранная критика, говоря о нашей детской книжке, отмечает прежде всего эти достоинства ее графической стороны.

Ну а это уже кое-что. И для маленьких детей, как для неграмотных людей, этот род разговора образами, не литературно-словесными, а образами рисования, есть большое достижение. Я не хочу этим сказать, что мы не должны стремиться к высокому идеалу создания вполне детской для пятилетнего мальчика или девочки политической книжки, беллетристики, но это чрезвычайно трудно, и пусть утешением для нас будет то, чего мы уже достигли.

Я уже говорил относительно большой помощи, которую мы в этой книжке для маленьких детей получаем также от этих фокусов с языком, и я сам большой друг этих фокусов с языком.

Когда ты говоришь с маленьким ребенком – в известном разрезе это верно и для более взрослого, может быть, мне удастся и этого коснуться, – повторяю, когда ты говоришь с маленьким ребенком, ты должен его заинтересовать, глубочайшим образом заинтересовать. Ведь даем же мы самому маленькому грудному ребенку блестящую или ярко окрашенную и гремучую вещицу, а не первую попавшуюся реалистическую вещь, потому что первая попавшаяся вещь не поднимет в нем интереса, не поднимет тонуса его жизни, не выведет его из обычного состояния, не заставит сосредоточиться на чем-то ярком. И вот я считаю, что, когда вы хотите говорить с маленьким ребенком дошкольного возраста, вы обязаны заинтересовать его яркостью вашей фабулы. Ведь мы не порицаем наших прекрасных иллюстраторов, сделавших очень много для нашей детской книги, что они не занимаются фото-монтажем, что лучше ту же курицу или петушка просто сфотографировать и дать в виде фотографии. Это есть реалистическое воспроизведение, но каждому приходит в голову, что это для ребенка бледно, это тускло, это его не заинтересует; нужно больше красок, больше упрощенности линий, нужно, чтобы это его как-то захватывало. То же самое и в том лаконическом тексте, который мы даем ребенку. Мы не можем расписывать и сочинять больших томов, мы не можем требовать, чтобы он прочел две-три строчки подряд на одну тему. Мы должны быть чрезвычайно лаконичны, он даже сам не читает, ему читают или он читает по буквам, и для того, чтобы ему прочесть четыре строчки, ему надо затратить так много труда, как мне, например, прочесть целый том. И нужно, чтобы в этих четырех строчках было что-то яркое и выразительное. Так вот по поводу жонглирования словами – в чем заключается здесь новизна? В попытке, очень талантливой и нужной попытке занять у самого ребенка из его собственного словотворчества то, что ему действительно нравится, изучить, чем интересуется ребенок в области слова, и на основании этого художественного и педологического изыскания строить художественное произведение. Это будет язык для детей. Создан он или нет? Создан, и сколько бы ни говорили наши молодые товарищи, но Чуковский… сделался настоящим любимцем миллионов детей, и если бы мы ему не мешали, он завоевал бы еще больше. Это не подлежит никакому сомнению, а поэтому у него нужно учиться… нам нужно знать, как говорит и понимает крестьянский ребенок, как говорит и понимает какой-нибудь уральский и пролетарский ребенок, который думает несколько иначе, чем другие, имеет свои слова, свои образы. Нам нужно изучить освобождение ребенка от детского языка и приобретение им [ребенком] языка взрослого.

Так вот, товарищи, это есть первая новизна, ее пионером у нас был Чуковский3, пионером довольно удачным, и нужно здесь учиться…

Далее я считаю, что футуристы, у которых есть много ребяческого, должны быть хорошими писателями для детей. Их надо пустить в эту область. Там их заумие или недоумие окажется приспособленным к уровню их читателей. Они могут заниматься этими штучками, игрой и забавлять детей. Ведь примитивную политическую истину они сумеют подать, так как в этом примитиве даже не нужен психологический и диалектический анализ. Тут нужен примитив политический, но и он должен быть дан в виртуозной форме, неопротестованной, я бы сказал, конфузом перед читателем, потому что они люди беззастенчивые, и в этом сила их художества. «Мы новаторы, вот извольте, нравится или не нравится – скушайте». Это даже хорошо, когда речь идет о фокусе, остроте перед детьми. Там острота может прикрыть то, что нам кажется безвкусицей. У взрослого человека большая требовательность в этом отношении, не всегда непременно свидетельствующая в его пользу, а ребенок любит играть. С футуристами очень хорошо можно играть.

Говорят, нужно избегать в книжках для маленьких метафоры, потому что ребенок принимает это за истину, буквально. Но тогда нельзя было бы вообще с ребенком говорить. Скажите ему, что много времени прошло, – уже ребенок спотыкается, скажите, что солнце взошло, – и он уже ищет солнце, ищет ножки и т. д., – одним словом, на каждом шагу можно с этим встречаться, потому что язык наш вышел из детского состояния, которое продолжалось десятки тысяч лет, и носит печать постоянных различных заимствований из одной области в другую. Это наш язык, мы, может быть, когда-нибудь освободимся от этого, а может быть, никогда, но в настоящее время это наш взрослый язык, и вот этим доказывается как раз обратное, не то, что нельзя ребенку сказать, что этот красноармеец стоит на часах, потому что ребенок будет искать часы под каблуками, не в этом дело, а это значит, что мы зачастую даем такие слова и словосочетания, которые ставят ребенка в тупик. Из этого тупика мы должны ребенка выводить. Это значит учить ребенка языку, это значит создать глубочайший психологический процесс, т. е. причастность ребенка к социальной психике, потому что социальная психика – это есть прежде всего язык, это есть средство восприятия наиболее тонкое, без которого человек является идиотом, отрезанным от опыта прошлого и возможностей будущего. Включить ребенка в язык – это значит давать ему наш язык в самых доступных ему формах. Надо помогать ему расти в этом отношении и включать его все больше и больше в язык, постоянно критически относясь к тем ошибкам, которые он делает.

Теперь относительно следующего этажа. Что нами сделано в отношении литературы для детей старшего возраста? Что у нас имеется значительное количество новых писателей, часть которых пишет и для взрослых, и они представляют изумительно талантливую плеяду писателей, – это не подлежит сомнению. Я могу назвать некоторых, и я уверен, что ни в Германии, ни в Америке вы такой плеяды не найдете. Например, Олеша, Житков, Богданов, Маршак, Григорьев, Бианки – это целая плеяда писателей. Можем ли мы отрицать, что каждому удалось написать по нескольку превосходных книг? Этого отрицать нельзя. Я утверждаю на основании моего практического опыта, просто на основе сношения с детьми, что эти книги читаются превосходно. Или типичный писатель Яковлев4. Я видел сильное впечатление на детей его рассказа «Босые пятки» или маленького шедевра «Друг народа».

Однако я совершенно согласен с т. Покровской5, которая написала книгу в некоторых отношениях специальную, но очень необходимую для каждого, кто занимается детской литературой. Я считаю блестящей ее характеристику нашей беды, которой я мимоходом касался и которая самого меня поражала в прежние времена. Вот как она эту беду характеризует: