Леди Ева. Леди с разбитым сердцем

— И все же…

Общество Феликса изрядно разрядило обстановку, лишив мое присутствие какой бы то ни было тени неловкости. Де Ла Серта посчитали, что мои симпатии принадлежат кузену и постепенно оскорбительные шутки, которыми они обменивались, сошли на нет. Я стала лишь старшей заботливой сестрой девушки, которая их пленила.

Мой план сработал… Я могла находиться возле проклятого джентльмена без тени смущения. Но это пока не давало возможности остаться с ним наедине… А для проведения ритуала требовалось именно это. Не поить же его зельями на глазах у всех собравшихся.

Погрузившись в свои размышления, я лишь дежурно улыбалась и кивала в нужных местах, но совершенно перестала прислушиваться к течению разговора.

Поэтому фраза Эммы «Вы же навестите нас?» сперва привела меня в замешательство.

Мануэль и Теодоро от этих слов просто просияли и начали наперебой выражать готовность хоть ночевать на нашем пороге. Что не сделаешь ради прелестной девушки.

План удался на славу. Младшая полностью оправдала наши ожидания и даже больше того. Я рассчитывала на подобный результат только после еще двух-трех встреч. Кто же мог предположить, что вырвавшаяся на свободу Эмма будет действовать так быстро и решительно? Все же и она не была лишена фамильного характера Дарроу.

Мы с понимающими усмешками переглянулись с Эдвардом. Что же, теперь Де Ла Серта будут у нас очень часто. Очень.

Ночью я долго не могла уснуть. Мысли метались. Грудь сжимало от тревоги.

Я боялась. Боялась, что сейчас, пока я лежу в своей постели, Мануэль умирает. И пусть я знала, это невозможно, не сейчас, душа не находила покоя.

Любовь — она как каленое железо, которое прижимают к коже. Больно до крика, и хочется лишь, чтобы все прекратилось.

Но приходится жить, дышать, улыбаться… И молчать. Потому что твоя любовь — это только твоя боль.

Даже с братом я не могла поговорить. Да он и так знал… Но я не хотела делить на двоих с ним свои переживания. Зачем перекладывать свою тяжесть на чужие плечи.

Через пару часов я поняла, что уснуть так и не получится, и, накинув на плечи шаль, вышла на балкон. Полная луна улыбалась с неба, поливая сад белым мертвенным светом. Ночи в столице были серыми, странными, неспокойными. Грезы ходили рука об руку с тревогой и страхами.

Интересно, каковы же ночи в Иберии? Говорят, там воздух наполнен ароматами цветов… И ночами звучат песни, в которых мужчины признаются в любви своим дамам. Представить наших джентльменов, стоящими под балконом и поющими, не выходило. Да и нелепо это выглядело бы с нашими дождями и туманами…

Внизу раздался какой-то странный шорох, и я перегнулась через перила, чтобы посмотреть в чем же дело. Бояться у меня никогда особо не получалось.

Под балконом обнаружился… Мануэль Де Ла Серта. И это обескураживало. А еще заставляло мечтать. Мечтать о несбыточном.

— Что вы тут делаете, сэр? — строго спросила я у иберийца, добавляя металла в голос.

Подобное поведение совершенно недопустимо.

— Ты ведь звала колдунья, думала обо мне… — произнес молодой человек. И я вздрогнула. Но никак не из-за того, что с головой погрузилась в романтические грезы.

Неправильно… Он говорил совершенно неправильно. Не хрипел голос молодого Де Ла Серта так и жутко, и мертво…

Лунный луч лег на его лицо… И я в мельчайших деталях разглядела… и пустые провалы глазниц, и искаженные последней посмертной гримасой черты…

От ужаса и жалости горло перемкнуло, и закричать не удавалось.

Мертв.

— Ну что же ты не рада?

Проснулась я в холодном поту в собственной постели, которую заливал свет луны. Сердце бешено билось, словно пыталось проломить клетку ребер и вырваться наружу.

Сон… Просто сон…

Нет, не просто. Знак. Время Де Ла Серты постепенно заканчивается. И мы связаны с ним в жизни и смерти странными узами, которые не позволят и мне самой избежать наказания, если я позволю этому молодому человеку погибнуть.

Я все еще была усталой и измученной, но от одной мысли, чтоб вновь уснуть, била нервная дрожь. Хватит уже с меня смутных видений ночи.

Я зажгла свечи в комнате и достала из шкафа второе зеркало. Первое стояло завешенным на туалетном столике. В нашем доме бытовал обычай закрывать все зеркала. Незачем оставлять открытыми двери для незваных гостей, даже если можешь дать им отпор.

Я поставила стул напротив туалетного столика и положила на него книги с таким расчетом, чтоб два зеркала оказались друг перед другом, образуя зеркальный коридор. По бокам от каждого стекла — свечи.

Папа бы точно не одобрил, если бы увидел. Он сторонился тайных троп и потустороннего мира настолько, насколько мог, сам будучи колдуном. Но тетя Шанта учила, что именно там, по ту сторону зеркала, порой можно найти ответы на многие вопросы.

Смоляные волосы плотным покровом накрыли плечи, укутали почти до пояса. Сила ведьмы во многом. В волосах — тоже. Поэтому-то и не подпускала я к себе цирюльников или же горничных.

Когда приготовления были завершены, я села по центру зеркального коридора. Часто молодые глупые девицы пытались гадать таким образом, желая узнать свое будущее. Вот только духи, которые глядят через зеркала, больше любят морочить, чем помогать. И только знающие, подобные мне и моей наставнице тете Шанте, умели отличить ложь от правды.

— Говорите! — велела я, вложив в голос крупицу силы, жившей в моей крови.

И они заговорили.

Сперва я увидела Мануэля Де Ла Серта, увидела его медленное умирание. Такова была его судьба, умереть молодым.

— Я хочу разрубить этот узел!

С той стороны раздался смех.

— Зачем? Все равно не твой. Пусть умрет. Пусть уйдет.

Злой рок уготовили для любимого мною.

— Я хочу разрубить этот узел! Таково мое желание! — снова произнесла я.

Чувства… Чувств и привязанностей не ведали те силы, к которым я обратилась. Но зато желание, жажда чего-либо была им известна.

— Пожалеешь ведь. Нелегко менять чужую судьбу, дитя человечье.

Словно бы не знала. Даже собственную судьбу — и то менять тяжело, а уж что говорить о чужой.

И я увидела его. Человека, чьи губы произнесли гибельные для Мануэля Де Ла Серта слова. Я видела его ярость, его желание уничтожить. Но лицо его было словно туманом скрыто. Я слышала каждое слово, каждую жемчужину этого ожерелья, которое низали на нить смерти. И сейчас это ожерелье было надето на шею молодого иберийца.

Ни отец, ни тетя Шанта никогда не учили меня подобному колдовству. Нет, возникни у меня такое желание, убить бы я смогла. Но не таким способом. Этот колдун и своей души не пожалел, только бы его жертва умерла. И смерть это не была бы легкой.

В какой-то момент я испугалась. Противник оказался силен и опытен… А мне всего лишь двадцать лет и никогда прежде не доводилось мне иметь дела с кем-то настолько могущественным. Быть может, отец…

— Только ты разрубишь узел, если не побоишься взять меч.

В тот момент я поняла, что на беду мне была дана эта мучительная больная любовь, которая напала на меня, словно убийца, и пронзила сердце. Это была моя судьба. Мой злой рок. Я была до самой смерти связана с иберийцем.

— Я возьму меч, — твердо ответила я, принимая на себя эту ношу. — Будь, что будет.

Говорили, перед тем как моя бабка Лачи решилась выйти замуж за лорда, ей нагадали раннюю смерть, если она пойдет под венец с гаджо. Тогда Лачи спросила, а что же хорошего произойдет, если она все же решится. «Ты дашь начало славного рода шувани».

Бабушка стала леди. Не побоялась ничего.

И я не побоюсь.

Свечи погасли будто от порыва ветра. Услышана.

Что же… Остается только выжидать и молчать. Отец наверняка придет в ярость, если узнает, куда я вмешалась ради того, кого тетя Шанта звала черноглазым.

До самого утра я перебирала травы, данные старой шувани, составляя единственно верное зелье, которое в нужный час придется хотя бы и силой влить в Де Ла Серта. Но не только травы тут важны. Следовало знать верные слова, иметь достаточно власти… Не хотелось даже и думать, что случится, если я хотя бы где-то допущу промашку, дам слабину.

Когда занялся рассвет, я чувствовала полное опустошение, но почему-то и странное успокоение.

Брат застал меня сидящей на подоконнике и бездумно глядящей в сад. Глаза мои никак не могли оторваться от того места, где во сне стоял мертвый молодой человек.

Не допущу.

— Первая, что с тобой? — окликнул меня Эдвард, подходя поближе.

Я слышала его голос, но не желала поворачиваться, подозреваю, что теперь и сама выгляжу как покойница.

Однако Второй жаждал общения, потому устроился напротив, пытаясь заглянуть мне в лицо. А стоило ему добиться желаемого, как он едва не упал на пол.

— Создатель… Ева, что случилось?! — воскликнул он. — Ты на смерть похожа!

Я пожала плечами.

— Дурно спала.

Отмахнуться от беспокойства близнеца так легко никогда не выходило. Он был частью меня, тем, кто знал все о своей сестре. Мы не разлучались с того самого момента, как были в материнском чреве.

— Полно, да спала ли ты вовсе, Ева? — недовольно спросил он, встряхивая меня за плечо. — Определенно, эта нелепая любовь не идет тебе во благо. Всего три дня, а ты уже на себя не похожа. Выбрось ты из головы этого нахала. Он не стоит даже твоего взгляда.

Тихо вздохнув, я ответила:

— Это судьба, Эдвард. Тут уже ничего не поделать. И из головы мне его не выкинуть. Просто так предначертано.

Близнец тихо зло выругался.

— Ева, ты опять гадала всю ночь напролет. Неудивительно, что похожа на покойницу! Столько сил — и ради одного проходимца. Не многовато ли?

— Он не проходимец. Просто не любит меня, — с, подозреваю, вымученной улыбкой ответила я. — Это не преступление. Так порой бывает. Судьба.

— Скажу отцу, чтоб не пускал тебя больше в табор. Шанта забила тебе голову этой чушью, а теперь ты мучаешься.

Что значит «не пускал больше в табор»?

Я спрыгнула на пол и уперла руки в бока, готовясь дать отпор чему угодно. Отказывать от жизни Чергэн я не собиралась ни ради отца, ни ради матери, ни ради брата с сестрой. Цыгане всегда говорили, что если уж кровь заговорила, то с ней не поспоришь. Моя кровь, та, что досталась от бабушки Лачи, крещенной Люси, говорила. Отказаться от этой своей части для меня было не легче, чем руку отрезать.

— Ты последнего ума лишился, Второй? В табор, значит, меня не пускать?! — прошипела я разъяренной кошкой. — Только посмей — уйду с табором, и не найдете!

Брат поморщился, но больше угрожать не стал, смирившись, должно быть.

— Одевайся скорей. Не заставляй родителей ждать. И, ради Создателя, используй румяна, пока никому не пришло в голову вызвать доктора.

Сказав это, брат ушел.

Возможно, стоило извиниться. А, возможно, и нет…

За завтраком отец выразительно посмотрел на меня, давая понять, что обо всем догадывается, но не стал устраивать допроса. Мать укоризненно молчала. Она тоже догадалась, что могло меня настолько сильно измучить за минувшую ночь.