Мой невыносимый телохранитель

3 глава

Даже спустя несколько минут в моих ушах стоит грохот. Надо же, псих какой! Чуть чашку на разбил. А она, между прочим, красивая, очень самому Тимуру подходящая: большая, глянцево-чёрная, без намёка на какие-то цветочки или вензельки.

— А посуду кто мыть будет? — кричу, чтоб не расплакаться. — Думаешь, рабынюшку себе нашёл?

Но в ответ стремительно растворяющийся в тишине дома звук шагов. Похоже, своим уходом Каиров дал понять, в каком месте он видел меня, приставучую муху, вместе с её любовью.

— Ну и вали. Сухарь!

И снова мой возглас остаётся без ответной реакции, а я со вздохом всё-таки мою проклятую чашку. Рассматриваю её, чистую, кручу в руках, словно на её угольных боках могут быть написаны хоть какие-то ответы.

Моргаю часто-часто, убираю чашку в сушку и упираюсь руками в край кухонного островка. Папа-папа, что же будет со всеми нами? Что ты наделал? Зачем тебе эта власть сдалась? Хорошо же жили.

Шмыгаю носом, мотаю головой и, оттолкнувшись от островка, подхожу к большому окну, за которым Тимур. Он стоит у разлапистого смотродинового куста и снова с кем-то общается по телефону. Рядом припаркована незнакомая мне иномарка — угольно-чёрная, внушительная, а Тимур, не прекращая разговора, машинально покручивает связку ключей на пальце.

Ну и катись. Уезжай и никогда больше не появляйся! И папе скажу, что сама справлюсь. Просто не буду высовываться, никуда не выйду из дома и никому не создам ни единой проблемы. Но пусть Тимура избавят от этой жуткой повинности — сторожить меня. Я же видела, как он отреагировал на папину просьбу. В его выражении лица было столько недовольства, обречённости, а в глазах — глухого раздражения…

Не нужно этого всего. Сама справлюсь. Даже если с голоду буду умирать, справлюсь.

Вспоминаю, что меня оставили без средств связи, отобрали то единственное, что сближало с внешним миром, с моей привычной жизнью. Тошно. Страшно. Словно в воду кинули и держат голову, чтобы не всплыла.

Тимур кладёт в рот сочную ягоду, а я сглатываю слюну. Чёрт, ну почему ты такой… красивый и холодный. Безразличный.

Сбрасываю с себя полотенце. Тимур всё равно не смотрит на меня — решает свои важные вопросы, — а мне становится невыносимо жарко. Душно. Тревожно. Я не для того разделась, чтобы соблазнить неприступную крепость. Просто так вышло.

Но именно в этот момент Каиров смотрит на меня. Прямо в глаза. Его рука с очередной красной ягодой замирает в воздухе, а лицо превращается в чёртову ледяную маску. Челюсти каменеют, и лишь кадык выразительно пару раз движется вверх-вниз.

Тимур просто смотрит, а мне мерещится, что его холодные пальцы снова на моей коже творят произвол.

Не знаю, откуда во мне берётся эта бесшабашность. Откуда вообще её в себе нахожу? Но я приближаюсь к стеклу, вглядываюсь в чёрные глаза, впивающиеся в мою кожу острыми иглами. Я знаю, что красивая — никогда в этом не сомневалась. А ещё у меня красивая грудь и прямо сейчас Тимур видит её.

Я целую стекло. Просто касаюсь его губами, оставляю на нём мутный след своего дыхания и губ. Жаль, мои губы не окрашены красным — был бы кадр из старого нуарного детектива: помада на стекле. Красотища! Но и так сгодится.

Подмигиваю, действуя скорее на каких-то глубинных инстинктах. Слушаю свой внутренний голос, хотя никогда раньше к нему не прислушивалась. Рядом с Тимуром все эти годы я была тише воды, ниже травы, незаметной, влюблённой. Он часто приезжал к отцу. Они решали какие-то вопросы, попутно вспоминая боевое прошлое, а я подносила им чай, и Каиров всякий раз мазал по мне пустым взглядом и молчал. Лишь однажды нам удалось поговорить, и именно в тот момент поняла, что пропала окончательно и бесповоротно.

Но мне уже двадцать один, и несмотря на все увещевания разума и здравого смысла, сейчас я хочу быть женщиной для него. Желанной. Самой нужной. Любимой.

Глупости? Возможно. Но спустя столько лет я так и не представила никого рядом. Не смогла. Не сумела. Какое-то безумие. “Ты же не тряпка, Элла, не размазня”, — шепчет раз за разом подсознание, но в эру победившего феминизма разве так плохо показать мужчине, без которого не хочется жить, что он тебе нравится?

Я подаюсь назад, когда Тимур с каким-то остервенением запихивает телефон в карман брюк. Смотрит на меня, облизывает губы. Делает шаг вперёд, ещё один, но вдруг зажмуривается и снова достаёт мобильный.

Хмурится, растирает подбородок пальцами и, приняв звонок, слушает невидимого абонента и идёт к дому.

Отворачиваюсь от окна. Несусь в ту комнату, которая вдруг стала моей. Разве это не злая ирония, если в дом мужчины, которым брежу, я вошла не хозяйкой, а жалкой временной приживалкой? Только лишь потому, что его дом — всего-навсего самый безопасный вариант. Унылость какая-то.

Комната оказывается просторной, светлой и очень чистой. Не занюханный чулан, не комнатёнка под лестницей. Почти то же самое, к чему я привыкла в родном доме. Разве что балдахин не струится бежевой нежностью с потолка.

Осматриваюсь и натыкаюсь взглядом на старомодный шифоньер, одна дверца которого "украшена" зеркалом.  Точно такой же был в доме моей бабули, и ностальгия щиплет кончик носа.

Тоскливо.

Господи, как же мне тоскливо.

Распахиваю "зеркальную" дверцу и к своему удивлению вижу с десяток плечиков, на которых развешаны джинсы, футболки, платья. Новые вещи, многие всё ещё с этикетками. Папа… с самого детства он привозил мне из любых командировок кучу платьев, каких-то бантиков, заколочек. Бывало попросит глаза закрыть, и пока я, мелкая, считала изо всех сил до десяти, стараясь не сбиться, он шуршал пакетом, доставая оттуда какую-то безделушку.

Мне никогда столько много не нужно было, но папу не переубедить. Вот и сейчас он словно извиняется за всё привычным для себя способом.

А ещё на столике стоит новенький ноутбук, только мне бы мой. Там столько для меня важного, но у папы, похоже, своё мнение. Впрочем, как всегда.

— Элла, выходи, — голос за дверью ржавой пилой по венам. Заставляет поежиться и сморщиться.

— Зачем?

— Отец снова звонит

Папа! Срываю с вешалки первое попавшееся платье, надеваю его шустро и только в зеркале замечаю на груди изображение мультяшного героя. На пышной женской груди это позорище! Да что ж такое! Я так-то хотела бы мужчину своей мечты соблазнить, но не с Микки Маусом же на сиськах.

Топаю ногой от отчаяния, но время не ждёт. Но ждёт папа.

Тимур стоит за дверью, держит в руке телефон, а второй опирается на стену. Завидев меня в этом глупом детском платье усмехается, словно ничего другого от меня не ожидал.

— Дочь, как ты? — уставший голос отца в трубке отзывается во мне болью. Я знаю, он сильный, со всем справится, но переживать о нём мне это не мешает.

— Пап, я в порядке. Всё нормально! Что со мной будет? У тебя как дела?

— Ты же понимаешь, почему я так сделал?

Папа никогда не станет жаловаться, тем более мне. Да никому не станет! Потому ответа о его реальном состоянии я вряд ли дождусь.

— Да, я всё понимаю. Но, папа, ты же помнишь, я ведь просила, чтобы меня кто-то другой охранял. Зачем Тимур?

Я говорю достаточно громко и знаю, что Каиров меня слышит сейчас. Но пусть знает, что я действительно этого не хотела. Ни капельки.

— Элла, не начинай, — в голосе раздражение, и я буквально спинным мозгом чувствую, как злится сейчас отец. Он не выносит упрямства и споров. — Нет никого надёжнее Тимура, потому закроем эту тему. Ну и никому другому я свою принцессу доверить не могу. Он-то точно к тебе не полезет со всякими глупостями.

Мысленно кричу, что хочу этих глупостей именно с Тимуром, но вслух бросаю лишь короткое и раздражённое:

— Ясно.

— Элла, заканчиваем концерт. Слушай Тимура и тогда у тебя всё будет хорошо. Он, между прочим, ради тебя все дела на время свернул.

— Ради тебя и вашей дружбы. Не ради меня, — почти взрываюсь, а отец раздражённо вздыхает.

— Дочь, я ещё позвоню.

И обрывает звонок. Отец всегда так делает: прекращает неприятный для себя разговор резко, бескомпромиссно. Щёлк по носу, мол, сиди, Элла, в углу, не лезь, когда взрослые дела решаются. Молчи, слушай и не возражай, а то без сладкого останешься.

Бесит! Потому что я не ребёнок. Что бы они с Тимуром себе не думали, не ребёнок. Даже несмотря на Микки Мауса.

В голове тяжелыми камнями перекатываются слова отца. Тимур ко мне не притронется, он верный долгу, он честный и порядочный. Папа уверен в этом, потому и доверил меня Каирову, ничего не зная о моих чувствах и, уверена, слышать ничего не захочет.

А я любимая дочка лучшего друга. Человека, который однажды спас Тимура, вытащил с того света. Между нами никогда ничего не будет, как бы я не прыгала и не пыталась, как бы не навязывалась и не старалась доказать, что я — достойна Тимура. Что меня можно и нужно любить.

Больно и пусто. Я медленно поворачиваюсь к Тимуру, а он смотрит на меня, ждёт чего-то. То ли чтобы телефон вернула, то ли чтобы в комнате спряталась.

Я впихиваю в руку Тимура телефон и принимаю, как мне кажется, взрослое и взвешенное решение:

— Уезжай, Тимур. Честное слово, не нужно меня охранять. Я никуда не денусь. Но ты уезжай.

— Уехать? — заламывает бровь, удивляется чему-то.

— Да. Не мучайся. Тебе же тяжело, я ведь вижу. Долг, все дела. Тимур, я не дура, я всё понимаю. Тебя вынудил папа, ты не хочешь ничего со мной общего иметь. А то, что было в комнате… просто я сама напросилась. Это ничего не значит.

Не знаю, где нахожу силы не расплакаться. Смотрю в глаза Тимура, пытаюсь казаться смелой. Но мне так тяжело от всей этой ситуации, от того, что моя первая любовь такая невыносимо тяжёлая, такая напрасная. Да, я взрослая, а взрослые люди умеют делать правильный выбор.

И я выбираю свободу для Тимура.

Шаг в мою сторону. Вязкий, словно сироп, медленный. Тимур замирает в десятке сантиметров от меня, не решаясь сделать последний шаг в пропасть, а я задираю голову, чтобы лучше видеть его лицо. Хочу запомнить каждую черту, сохранить её в памяти, чтобы потом долгими бессонными ночами перебирать, как яркие картинки, мечтать о несбывшемся.

Наверное, я мазохистка, но я верю, что мои чувства к Тимуру — не пустой звук. Не прихоть избалованной малолетки, папиной принцессы. Это что-то большое и серьёзное, что лишает меня воли и делает слабой, но мне нравится эта слабость. Чёрт возьми, мне нравится любить Тимура, потому что он — самый лучший человек на свете. Просто нам нельзя.

Так думает Тимур, в этом уверен отец, а я слишком слабая, чтобы суметь переубедить в чём-то двух взрослых и состоявшихся мужчин.

— Элла… — он произносит это с какой-то затаённой горечью. В голосе надлом, а во взгляде тоска. — Ты такая красивая. Слишком красивая. Преступно.

— Это плохо?

— Это плохо, — тяжело вздыхает и касается пальцами Микки Мауса на моём платье. Меня прошибает током от этого невинного касания, а колени превращаются в желе.

Пусть, пусть там будет этот глупый мышонок, я уже на всё согласна. Но если Тимур не отойдёт, я передумаю его отпускать. Не смогу, не сумею.

— Почему? — слова царапают горло, а во рту пустынная сушь. — Мне казалось, мальчикам нравятся красивые девочки.

— Мальчикам, наверное. Но мне на такую красоту смотреть больно и не смотреть не получается. Где ты взялась на мою голову, девочка-ромашка?