Лорд Безупречность

Лорд Ратборн не ответил ни на один из сложных вопросов. Лицо обрело спокойствие мраморного бюста. Когда он заговорил, слова зазвучали медленно, растянуто.

– Я сказан, что она не подойдет, Лайл. Этого вполне достаточно.

– Но, сэр…

– Трудно представить что-нибудь более утомительное, чем нотации тринадцатилетнего мальчика, – произнес лорд Ратборн.

Перегрин прекрасно знал этот тон откровенной скуки. Он означал, что вопрос закрыт и дальнейшего обсуждения не предусмотрено.

Решение оказалось неожиданным ударом. Обычно его светлость вел себя как самый разумный и логичный представитель взрослого населения Британии.

Если бы Перегрин не ощущал полнейшего замешательства, то не смотрел бы так пристально. А если бы не смотрел так пристально, то не заметил бы одной странной особенности: судорожного подергивания мускула. Лишь однажды, очень быстро и легко, почти возле правого уха.

Перегрин сразу повял, что существовало Серьезное Препятствие (как написала бы Оливия), и препятствие это касалось миссис Уингейт.

Если лорд Ратборн отказывался говорить, в чем дело, значит, дело действительно обстояло серьезно.

А если не скажет он, не скажет никто из взрослых. И если Перегрин по наивности спросит у кого-нибудь, то этот «кто-нибудь» непременно ответит:

– Если бы тебе следовало это знать, лорд Ратборн обязательно рассказал бы сам.

Всю пятницу и всю субботу Перегрин старался выбросить из головы письмо. Девчонка была глупой – одно желание стать рыцарем чего стоит! А раз они никогда больше не встретятся, то и семейные тайны не имеют никакого значения.

Проблема заключалась в том, что его призвание состояло именно в разгадывании всевозможных загадок и тайн. Недавно он вернулся к изучению латыни и греческого и проявил невиданное рвение. А все потому, что понял важность этих древних языков для раскрытия секретов древних египтян. Тетя Дафна – на самом деле она не была ему родной тетей, но вся семья Ратборнов приняла лорда Лайла в свой круг, – так вот, тетя Дафна пообещала позаниматься с Перегрином коптским языком, одним из ключевых в деле расшифровки египетских иероглифов. Но для этого требовалось с честью преодолеть творения Гомера.

Так что к воскресенью Перегрин уже не сомневался, что сойдет с ума, если не выяснит, почему Оливия Уингейт назвала себя прокаженной и отверженной и в чем именно заключается семейное проклятие.

Вот почему воскресной ночью, после того как дядя пожелал Перегрину спокойной ночи и отправился на светский раут, а все в доме легли спать, юный лорд Лайл сел писать письмо, адресованное мисс Оливии Уингейт.

Письмо от лорда Ратборна пришло на имя хозяина магазина гравюр и эстампов мистера Попхема в пятницу вечером. Лишь вернувшись домой, Батшеба трясущимися руками сломала печать.

Письмо написал секретарь. Кратко и исключительно вежливо он сообщал, что в ее услугах не нуждаются.

Поняв смысл жестоких слов, Батшеба долго смотрела на листок невидящим взглядом. Кровь словно превратилась в лед – знакомое чувство. Потом нахлынула горячая волна, и лицо запылало.

Она пыталась убедить себя, что это совсем иное, и все-таки память обжигала, словно была совсем свежей, словно не прошло трех долгих лет.

Это произошло через три месяца после того, как она похоронила Джека. От имени свекра пришло написанное секретарем письмо. А к нему прилагалось длинное послание, которое, как полагал лорд Фосбери, прислала невестка. Послание это, которое Батшеба никогда не писала, содержало бессвязные рассуждения по поводу смерти Джека и судьбы «его любимой дочери Оливии». Автор искал прощения и примирения. Ну и, разумеется, денег. Письмо оказалось поистине ужасным: «Давайте помиримся в память о Джеке и ради его ребенка», и так далее в том же духе. Бесконечные страницы одна за другой изливали безвкусное, пошлое нытье и жалкие в своей унизительности просьбы. Все вместе являло бесстыдную попытку извлечь выгоду из горя отца, потерявшего любимого, пусть и отвергнутого сына.

Письмо было написано рукой матери Батшебы.

Миссис Делюси даже не сочла нужным обратиться от собственного имени. В этом случае дочь никогда бы не узнала о просьбах и не пережила бы мучительного позора.

Но нет, матушка предпочла скрыться за именем самой Батшебы.

А потому именно миссис Уингейт получила лаконичный ответ лорда, Фосбери. И унижение пришлось терпеть именно ей.

Батшеба написала матери и получила тот самый ответ, которого ожидала: «Я сделала это ради тебя, дорогая, потому что ты слишком горда и щепетильна».

Это письмо оказалось последней весточкой от матери. Родители уехали в Санкт-Петербург, где отец умер от болезни печени. Вдова вскоре вышла замуж и отбыла в неизвестном направлении, не поставив в известность никого, даже родную дочь. Батшебе искренне хотелось бы скучать по родителям, однако ничего похожего на теплые чувства она не ощущала. Детство изобиловало случаями, подобными этому неуместному письму лорду Фосбери. Поэтому не приходилось удивляться, что Батшеба готова была вынести что угодно, лишь бы уйти из семьи и оказаться рядом с Джеком.

– Что случилось, мама? – спросила Оливия.

Миссис Уингейт подняла глаза. Она даже не слышала, как дочь вошла в комнату.

– Ничего. – Она разорвала записку секретаря лорда Ратборна на мелкие кусочки и бросила в огонь.

– Но ты плакала, – заметила наблюдательная Оливия.

Батшеба торопливо отвернулась.

– Наверное, что-то попало в глаз.

Она изо всех сил пыталась убедить себя, что не произошло ничего плохого. Так и должно было случиться. Всего лишь одним учеником меньше. Ну и что? Наверняка найдутся другие. Никакого унижения, в отличие от письма лорда Фосбери. Так что просто смешно испытывать разочарование… сердиться… обижаться.

Посещение Египетского зала было первой вылазкой в светскую часть Лондона, в тот мир, который принадлежал бомонду. А короткий диалог с лордом Ратборном оказался первым разговором с джентльменом за три года – с тех самых пор, как умер Джек. Новый опыт на некоторое время лишил самообладания, вот и все.

Объяснение, конечно, нельзя было считать полностью удовлетворительным, однако оно помогло пережить пятницу, субботу и воскресенье.

В понедельник, как обычно, состоялся урок рисования – в комнате, которую она арендовала двумя этажами выше магазина гравюр и эстампов. Когда урок закончился, Батшеба, как всегда, спустилась в магазин, чтобы узнать, не интересовался ли кто-нибудь ее объявлением.

У прилавка она сразу заметила знакомую высокую фигуру. Остановилась как вкопанная и уставилась, как девчонка, даже понаслышке незнакомая с правилами приличия. Взгляд сам собой измерил широкие плечи, спустился по спине и задержался на длинных, наверное, не меньше мили, мускулистых ногах, а потом снова поднялся по элегантной, безупречной и мужественной спине. Словно завороженная, Батшеба неподвижно созерцала ослепительно белую полоску шейного платка над воротником сюртука. Из-под шляпы спускались густые темные волнистые волосы, а поля шляпы оставляли на ухе небольшую изогнутую тень.

– А вот и сама миссис Уингейт, – раздался голос мистера Попхема. Батшеба вздрогнула и очнулась. Высокая аристократическая фигура совсем закрыла маленького человечка.

Джентльмен обернулся. Да, разумеется, Ратборн собственной персоной. Кто же еще может выглядеть так… безупречно, даже со спины? Кто еще способен рассматривать ее так сдержанно, без искры удивления и тени намека на недостойный интерес?

Нет, он не таращился, как обычный простак.

– Миссис Уингейт, – произнес он. – Вы появились как раз вовремя. Мы с мистером Попхемом едва не подрались.

– О, что вы, милорд, как можно, – засуетился встревоженный торговец. – Всего лишь неуверенность с моей стороны, поскольку я не знал наверняка… – Он совсем растерялся и замолчал.

– Я выразил желание взглянуть, как проходит ваш урок, – пояснил его сиятельство. – Мистер Попхем сказал, что класс наверху.

– Урок уже закончился, – ответила Батшеба. – Мне казалось, занятия не вызвали у вас интереса. Во всяком случае, я получила записку именно такого содержания. Или, может быть, это лишь приснилось?

– Вы раздражены, – спокойно заметил виконт. – Должно быть, считаете, что если человек принимает какое-то решение, то обязан строго его придерживаться.

Казалось, в правом уголке рта мелькнул отвратительно бледный намек на улыбку.

– Так что же способно помочь принять окончательное и бесповоротное решение? Урок закончен. Следующий состоится в среду. Готовы ли вы совершить еще одно утомительное путешествие на обратную сторону луны, чтобы составить о нем собственное мнение?

– Холборн – вовсе не обратная сторона луны, – возразил лорд.

– Но это вовсе не те края, которые входят в ваш обычный маршрут, – съязвила Батшеба.

– Может быть, милорд, пока вы разговариваете с миссис Уингейт, мне стоит заняться упаковкой картины? – вклинился в разговор мистер Попхем. – Тогда она будет готова к моменту вашего отъезда. Или вы желаете, чтобы я прислал ее позже?

– Возьму с собой, – последовал лаконичный ответ. Пристальный взгляд темных глаз ни на мгновение не покидал лица Батшебы.

Торговец скрылся в соседней комнате.

– Ваша акварель, пейзаж Хэмпстед-Хита, – пояснил Ратборн. – Из-за этой работы я и приехал в Холборн. И ей же обязан собственной нерешительностью. С прошлой среды не дает покоя. Вряд ли удастся найти другого столь же ярко одаренного наставника. Большинство истинно талантливых художников посвящают свое время созданию и демонстрации собственных произведений. Те, кто попроще и поскучнее, зарабатывают на жизнь уроками. Вот я и подумал, что стоит воспользоваться удобным моментом, пока вы не одумались и не перестали тратить и время, и талант, на обучение юных лодырей вроде моего племянника.

Комплимент собственной внешности Батшеба выслушала бы совершенно спокойно и невозмутимо. Хотя она и сознавала, что период расцвета остался позади, все же настолько привыкла получать лестные оценки, что относилась к ним с полнейшим безразличием. Внешность – вовсе не ее заслуга.

Творчество – иное дело. Она упорно работала. А пейзаж Хэмпстед-Хита вызывал особую гордость. Так что похвала угодила прямо в сердце.

Батшеба покраснела, запылала, как самая скромная из школьниц.

– Мои обычные ученики ни в малейшей степени не напоминают вашего племянника, – заметила она. – Да и сама классная комната совсем не такая, к каким он привык. А талант, что в нем толку? Мы оба знаем, что я не подхожу на роль наставницы. Может быть, вы и осмелитесь посмотреть сквозь пальцы на мое происхождение, но с родителями мальчика случится припадок.

– С его родителями постоянно случаются припадки, – заметил Ратборн. – А потому приходится обращать на них как можно меньше внимания. Не будете ли вы настолько любезны, чтобы показать мне классную комнату? Попытаюсь представить ее заполненной учениками. Я не художник, и мое воображение ограничено. Надеюсь, класс невелик.

– По понедельникам занимаются восемь человек, – пояснила Батшеба. – Что же, пройдемте сюда.