Заглянуть вперед

9

— Проф! Проф!

Ленш остановился в просторном коридоре клиники и оглянулся. У него челюсть отвисла от неожиданности, когда он увидел бегущего к нему растрепанного человека, преследуемого санитаром и испуганными взглядами персонала и амбулаторных больных.

— Боже мой, Макс! — воскликнул он. — Что вы с собой сделали? На вас лица нет!

— Проф, мне необходимо с вами поговорить! — Макс судорожно вцепился в руку профессора, его глаза светились жутким, нечеловеческим блеском, повязка на левой руке почернела от грязи, ее концы развязались и были завязаны снова кое–как, щеки заросли жесткой щетиной, лоб перемазан в саже, костюм измят и туфли покрыты пылью.

— Ну, конечно, Макс, конечно, — согласился встревоженный Ленш. Резким кивком головы он отослал санитара, нерешительно топтавшегося за спиной Макса; тот подчинился с явной неохотой.

— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал Ленш, взяв Макса под руку. — Садитесь. Вы едва на ногах стоите. Так что же все–таки с вами произошло?

Он закрыл дверь и подошел к столу. Макс неуклюже, как плохо набитая кукла, плюхнулся в кресло напротив.

— Я всю ночь шатался по городу, — сказал он и сделал неопределенный жест рукой, как будто отмахиваясь от чего–то. — Дело не в этом. Слава богу, наконец–то я могу с вами поговорить. Мне пришлось устроить внизу настоящий скандал, прежде чем эти кретины соизволили меня вообще сюда впустить.

Сложив руки на груди, обеспокоенный Ленш оперся локтями на стол и наклонился вперед.

— Что вам сейчас нужно, Макс, так это… — начал он.

— Мне сейчас нужно, чтобы меня кто–нибудь выслушал, — оборвал его Макс. — И ничего больше. Ясно?

— Я…

— Ради бога, замолчите и выслушайте меня! — взорвался Макс. — Поймите, я с ума сойду, если не поговорю сейчас с кем–нибудь!

— Хорошо, — немного помолчав, согласился Ленш. — Только предупреждаю: во–первых, у меня очень мало времени — не больше десяти минут, потом я должен идти давать наркоз Фитцпрайеру, и, во–вторых, — я выслушаю вас только при том условии, если вы пообещаете, что после разговора со мной выполните все мои требования, а именно: смените повязку, примете успокаивающее, отправитесь домой, и — в постель, по крайней мере до утра. Вы меня поняли? Иначе я прикажу уложить вас в постель здесь.

Властные нотки в его голосе заставили Макса прийти в себя. Он хмуро кивнул головой. Ленш, казалось, остался доволен.

— Ну, так что у вас там стряслось, Макс?

Макс провел языком по губам. Он был оглушен, очутившись в знакомой атмосфере клиники после кошмарной ночи, после бессонных часов, проведенных в темноте, которые показались ему вечностью. Он чувствовал, как тает его вера в реальность и значительность собственного открытия. Еще несколько минут назад он был уверен, что сумеет убедить любого в важности того, что хочет сообщить, — сейчас же сидящий напротив невозмутимо–спокойный Ленш казался ему настоящим монстром недоверия и скептицизма.

Наконец он сказал:

— Я знаю, кто такой Смиффершон. Я знаю, откуда он и почему оказался здесь.

— И эта информация довела вас до такого состояния? — слегка усмехнувшись, сказал Ленш. — Это должно быть что–то очень страшное. Продолжайте, — ободряюще добавил он.

С горечью в голосе Макс начал рассказывать. По мере того, как он говорил, с лица Ленша постепенно исчезала его обычная профессиональная маска — выражение вежливого любопытства, он был явно обескуражен и испуган.

Макс следил за ним и с отчаянием видел, что не производит нужного впечатления, и это понятно: разве можно поверить, чтобы человек из плоти и крови находился здесь и был в то же время беглецом из будущего, где весь мир заражен радиацией? Но ведь другого объяснения нет.

Он замолчал. Он сказал еще не все, что хотел, но рассказывать дальше не было смысла. Опустошенный, молча сидел и ждал, что скажет Ленш.

Наконец профессор шевельнулся в кресле. Глядя на свои руки, лежащие на столе, он сказал:

— Макс, ваша гипотеза очень остроумна. Но, я боюсь, это все, что можно о ней сказать. Почему вы раньше молчали о кошмарах, которые стали мучить вас после смерти сына? Не рассказали мне, или кому–нибудь еще? Вам не пришлось бы изводить себя, изобретая этот… как бы его назвать? Персональный миф, что ли?

— Ясно, — сказал Макс, глядя себе под ноги, крепко прижатые одна к другой. — Вы думаете, это…

— Макс! — резко прервал его Ленш. — Я ни за что не стал бы говорить с вами так откровенно. Но, слушая вас, я заметил нотки сомнения в вашем голосе. Так ведь? Вам нужно, чтобы вас не просто выслушали, вам нужно, чтобы кто–нибудь поддержал вас и сказал: «Да, это так, должно быть, вы правы». И знаете, почему? Потому что ваша гипотеза страдает одним недостатком: вы можете объяснить, каким образом удалось Смиффершону явиться из… будущего и оказаться здесь, только прибегнув к маловразумительной, пустопорожней фразеологии.

Макс почувствовал, что краснеет.

— Я вижу, что моя догадка верна, и вы знаете об этом, — сказал Ленш. — Я сразу подумал, что вы слишком умны для того, чтобы поверить до конца в своя предположения, и я очень рад, что оказался прав.

Один из телефонов на столе басовито загудел, Ленш дотронулся до выключателя и сказал:

— Ленш. Слушаю?

— Профессор, мистер Кидуэлли уже здесь, он хотел бы вместе с вами осмотреть мистера Фитцпрайера перед операцией.

— Передайте, что я буду через пару минут, — сказал Ленш и щелкнул выключателем. — И последнее, что я хотел вам сказать, Макс. Никто не отрицает, что этот Смиффершон — явление из ряда вон выходящее. Его странный язык, необычайная невосприимчивость к радиации, которой заражен весь его организм, и так далее. Целая серия потрясений, которые вам пришлось пережить в последнее время, побудила вас построить эту изящную и аккуратную систему объяснений, и никто не посмеет вас упрекнуть за то, что вы пытались это сделать.

Но беда в том, что жизнь никогда не была ни изящной, ни аккуратной. Нельзя пробелы в решении той или иной проблемы восполнить несуществующими в природе законами. Со временем мы будем знать о Смиффершоне всю правду. Например, мисс Дэнвилл, знакомая Гордона, обещала денька через два еще раз зайти и попробовать поговорить со Смиффершоном. Мы устроим для него психологические тесты. И так далее. Можете не сомневаться, он очень нас интересует, и мы приложим все усилия, чтобы узнать о нем побольше, хотя бы только из–за его гетерохилии.

Но… пожалуйста, Макс, подумайте о том, что я вам сказал. А сейчас сделайте, как и обещали: примите успокаивающее, смените повязку, отправляйтесь домой и ложитесь спать.

Спокойная рассудительность Ленша вдруг вызвала у Макса приступ дикой ярости. Он вскочил и шагнул к столу.

— А тем временем вы! — со злобой сказал он. — А тем временем вы, как последняя проститутка, пойдете продавать свой талант одному из этих ублюдков, которые спят и видят сожженные дотла города, которые готовы весь мир стереть в порошок и сделать моих детей еще до рождения хромыми, глухими, слепыми калеками из–за своей дурацкой, себялюбивой, идиотской спеси!

Произнося эту последнюю фразу, он наклонился над столом так низко, что его лицо почти касалось лица Ленша, а слова вырывались изо рта с такой силой, что капли слюны забрызгали стекла профессорских очков.

Наступила тишина. Наконец Макс, ужаснувшись собственной выходке, отшатнулся от стола, дрожа всем телом. Ленш даже не пошевельнулся, чтобы вытереть очки.

— Гордон рассказал мне о вашем первом припадке, Макс, — оказал он. — То, что вы мне говорили — непростительно. Однако я готов пойти вам навстречу: будем считать, что вы еще не пришли в себя после смерти вашего мальчика, что возможная причина его смерти заставила вас потерять контроль над собой. Я вызову сиделку, она проводит вас к Гордону. Думаю, чем меньше людей увидят вас в таком состоянии, тем лучше.

Макс не мог выговорить ни слова. Он тяжело опустился в кресло. Бессознательным движением сунул руку в карман пиджака и нащупал тяжелый конверт из мягкой свинцовой фольги, в котором, он знал, — или только думал! — нет, знал, — лежала кость его собственного пальца, вернувшаяся к нему из страны вечного ужаса. Он слышал, что Ленш говорит что–то по телефону, но не пытался даже понять, что.

Он послушно выполнял все, что от него хотели: шел, куда говорили, подставлял руку для перевязки, глотал успокаивающее. Но мысли его были заняты совсем другим.

Настоящая битва кипела в его мозгу, смертельная битва между привычным, рациональным — тем, что говорил Ленш, и его собственным необъяснимым чувством уверенности, что он знает правду. Слишком поздно ему пришло в голову, что следовало ответить Леншу, назвавшему его рассказ мифом: что миф, даже если он не содержит ни одного, поддающегося проверке факта, выражает истину по–своему — общим смыслом всего повествования.

Он посмотрел на обрубок пальца на левой руке и со жгучей ненавистью подумал о Ленше, который сейчас, в эту минуту, стоял у операционного стола, контролируя работу наркозной машины, пока Кидуэлли ловко удалял ногу Фитцпрайеру. Фитцпрайер был знаменитостью: о его госпитализации объявляли газеты, радио и телевидение то и дело запрашивали бюллетени о состоянии его здоровья, личные послания от премьера и коллег по кабинету желали ему скорейшего выздоровления — ему, готовому ампутировать сотни миллионов рук, ног, голов. Министр обороны.

О, господи! Мясник, головорез — здесь, в стерильной чистоте клиники, к его услугам — профессор, действительный член Королевской коллегии хирургов, и целый отряд тщательнейшим образом отобранных медсестер. А там, в грязи, невежестве — его жертвы, больные, голодные, дрожащие от холода и страха.

О, если б только не Макс Хэрроу, а Фитцпрайер мог увидеть все последствия…

Его правая рука судорожно сжалась в кармане пиджака. Он глубоко вдохнул в себя воздух, на его лице готова была появиться улыбка мрачного удовлетворения. Но он подавил ее и заставил себя вернуться из далекой, угрюмой дали и сосредоточить все внимание на том, что его окружало в настоящий момент.

Сиделка, которая привела его сюда, стояла в противоположном углу комнаты; Фолкнер говорил ей что–то вполголоса. Макс откашлялся, и они, как по команде, повернули головы к нему.

— Гордон, я… мне уже намного лучше, — сказал Макс, тщательно подбирая слова. — Я успокоился. Я, наверное, наделал тут хлопот, да?

Фолкнер подошел к нему. На лице у него было написано глубокое облегчение.

— Вот это уже больше похоже на Макса Хэрроу! — радостно сказал он. — Знаешь, ты был немножко не в себе.

— Я… э-э… наверное, излишне поддался влиянию обстоятельств.

Макс провел рукой по лицу, его сердце готово было выскочить из груди.

— И наговорил профу много гадостей, за которые должен извиниться. Он еще долго будет в операционной?

— Постой, постой, Макс, — сказал Фолкнер. — Сначала ты поедешь домой, ляжешь в постель и выспишься как следует, а уж потом можешь делать все, что тебе угодно. Собственно, я как раз собирался договориться насчет неотложной для тебя. Звонила Диана, она волнуется за тебя ужасно, и я сказал, что ты жив–здоров и через час будешь дома.