Вместо кожи — червивая шкура

— С непривычки, — определил тот, — грибом надышался. Сиди пока, без тебя разок сходим.

Досадно! Он оказался слабым, и это видела Лизавета! Что она подумает? И что делать?

Слабость немного отступила. Жан встал и занялся делом. Когда вернулись Мустафа и Аркашка, их ждала порядочная куча спор.

— Вот, — подошедший Жан ссыпал в неё ещё несколько плодов, — не мог сидеть просто так.

— Ну, болезный! — засмеялся Аркашка. Он хлопнул Жана по плечу и начал не торопясь набивать мешок.

— Молодец, — сказал Мустафа. — Больше не надо, тут на две ходки хватит. Жди.

Было тихо, как зимней ночью в глубоком подвале, запертом на железный замок. Потом в дальнем конце камеры возник хруст: грумс-грумс — словно железная крыса грызла дужку замка стальными зубами. Червь-грибоед! Вот это добыча! С мачете наготове Жан встал рядом с источником звука. Плоть гриба задрожала и вспучилась, и из стены вырвалось стремительное тело. Жан не успел ударить и даже поднять оружие: червь проскочил узкую камеру и ввинтился в противоположную стену. В круглой дыре мелькнул заострённый хвост. Жан бросился вслед — настигнуть, а если выйдёт, то опередить! Если удачно попасть…

Впереди закричали!

Там был человек, и ему грозила опасность.

Червь-грибоед притормозил. Значит, не почудилось, и впереди в самом деле кто-то был. Длинным прыжком Жан настиг грибоеда и стал торопливо колоть его между сочленений.

Главное — не пропустить, когда рассерженный червь развернётся.

Червь ворочался в тесной норе, извергал потоки лимфы и струи помёта, а Жан бил и резал, бил и резал! Пора. Он успел отпрыгнуть: червь ударил сверху! Мелькнули страшные челюсти, безглазая морда пролетела совсем близко. Раз, два… Между вторым и третьим кольцами проходила главная жила, и именно туда Жан вонзил мачете. До конца, до упора!

Не дожидаясь, пока тварь издохнет, он протиснулся между рыхлой стенкой и дрожащим в агонии телом. На дне небольшой полости, рядом с тёмным проходом, сидело мохнатое существо и таращило на Жана мёртвые глазищи. Вонь мокрой шерсти разбавила грибной дух.

Ксени!

Жаль, грибоед убил чудовище вместо него. Зато он убил самого червя и возвратится домой сразу с двумя трофеями. Наверное, головы хватит? Не тащить же назад отвратительную шкуру…

Жан схватил ксени за морду и потянул, чтобы удобнее было отсечь башку, но она сама так легко отделилась от тела, что он чуть не упал. И вовсе это была не голова, а глухая шапка мехом наружу с окошками для глаз, закрытыми прозрачными колпачками. Почти как его маска, только из шкуры какого-то зверя.

— Ксени! — раздался испуганный голос.

Жан чуть не упал снова, теперь от удивления. Перед ним, кутаясь в меховой балахон и поджав к груди колени, сидела девушка. Смуглая, капельку горбоносая, с огромными испуганными глазами. Мокрые чёрные пряди прилипли к её лбу и щекам.

— Где? — не понял Жан и зачем-то протянул ей шапку.

— Аааа!.. — завопила девушка.

Суча ногами, она отдёрнулась подальше от его руки, словно от дикого зверя. Наполовину вывернулась из одежки, но запуталась, побледнела и лишилась чувств.

Что с ней? Худенькая, будто не кормили. Шея тонкая, ключицы выпирают — пальцами переломить можно. А грудь красивая… И откуда такая взялась? Пришлая? Глупость, здесь таких не бывает… Но почему она испугалась? Грибоед мёртв, чего ещё бояться?

А… от стыда стало жарко. Грязный, вонючий, измазанный в дерьме, одетый в кожу червя! И сам-то перепутал, принял человека за ксени, а маску не вытер, не снял. Темно, в двух шагах ничего не разобрать, грибоед извивается и бьётся; и тут является он — с мачете в лапах! Конечно, девочка не выдержала. Вон она какая нежная, гладкая, такая, такая…

Жан поспешно прикрыл незнакомку, стащил заляпанную маску и приготовился ждать. Только бы не долго, пока не вернулись Мустафа с Аркашкой. Почему-то не хотелось, чтобы застали её тут. Особенно Аркашка. Он точно скажет, что это ксени, а какая она ксени? Обычная девушка, только из чужого племени. Наверное, они переселились сюда недавно и ещё не успели ни с кем столкнуться. Значит, он встретил их первый, вот здорово! Интересно, как они себя называют? Тоже просто люди? Тогда надо придумать особенное название, чтобы не путаться. Люди гор? Люди воды? Какая ерунда лезет в голову… Откуда он может знать? Вот очнётся и сама расскажет. Если, конечно, до этого Мустафа и Аркашка не придут. Тогда придётся уходить, оставлять её здесь… Опасно, она без сознания и не сможет защищаться, а вдруг ещё один грибоед? Что же делать?

Девушка открыла глаза.

— А где?.. — спросила она.

— Не бойся, — Жан показал свой шлем. — Тебя как зовут?

— Ой… Как ты меня напугал! Сначала ужасная гусеница, она чуть не съела меня, потом эта морда, — девушка показала на шлем, — я думала, мне конец! Меня Маринкой зовут, а тебя? — спросила она без перехода.

— Жан.

— Жа-ан… Ты ксени?

— Разве я похож на ксени?

Маринка задумалась, подняв брови и смешно сморщив нос.

— Не знаю. Наверное, да. Одноглазый, и как гусеница…

— Ты сама… — начал Жан, но замолчал.

Кричали. Аркашка и Мустафа вернулись с пустыми мешками — и теперь искали его. Очень скоро они найдут проделанный грибоедом тоннель, и тогда…

— Тебе надо идти, быстро! — он сунул Маринке шапку. — Где мы можем увидеться?

Девушка замялась, потом сказала решительно:

— Водопад у обрыва знаешь?

Жан кивнул. Быстрее, ну быстрее же!..

— Когда кончится грибной сезон — приходи! — Маринка нацепила шапку и исчезла в проходе.

Откуда она знает про водопад? Там, среди скал, бьёт горячий ключ, и вода образует небольшой бассейн. Он не замерзает зимой, и его трудно найти, если не прожил в этих местах всю жизнь. Ещё там строго-настрого запрещёно появляться — дальше начинаются земли ксени. Но кто из молодых уважает запреты?

— Жан! — Мустафа был уже близко.

— Ого-го! — закричал Жан. — Глядите, кого я добыл!

Когда Лизавета увидела, что из добытого Жан оставил себе, её бросило в жар. Решился!

Панцирь грибоеда не может принадлежать одному человеку, только общине. Делают из него охотничьи доспехи, сапоги, разную хозяйственную утварь. А из круглого щитка над челюстями червя получается красивое и долговечное зеркало.

Лучший подарок невесте.

Весь обратный путь Лизавета чувствовала спиной Жанов взгляд, однажды не выдержала, обернулась — но он смотрел в другую сторону — успел, хитрец, отвести глаза. Да разве такое скроешь? Дрожали руки, и поэтому слон нервничал, рыскал.

Ещё несколько раз ходили они за озеро, но удача отвернулась от них, словно кто сглазил. От дождей или иной причины споровые камеры покрыла липкая плесень, плоды съёжились и расползались в пальцах. Мустафа злился, Аркашка молчал, оставив обычные шутки. Чтобы не оставлять общинные подвалы пустыми, пришлось ловить и квасить болотную капусту.

Лизавета ничего на замечала. Душа томилась, рвалась к нему, но Жан крепился, молчал. Выдерживал обычай — до дня свадебных даров не подавать вида. Глупый. Разве это так важно? И людей бояться не надо, не узнает никто, а потом неважно уже. Но…

Утром заветного дня Жан не пришёл. Зря развевались в воздухе ленты над крыльцом. Не появился он ни в полдень, ни в обед. Без толку простыл пирог, приготовленный для сватов. Под вечер зарядил дождик, ленты намокли, потеряли цвет и обвисли.

— Причудилось тебе, дочка, — сказал отец, убирая праздничную дедову куртку. — День потеряли. Вдруг теперь неделю лить будет?

— Папа!

— Ошиблась, бывает.

— Лизка ошиблась, Лизка обманулась, — запел, кривляясь, шестилетний брат Филька, — Лизка — дурочка!

— Ах ты, поганец! — Лизавета выдала мальчишке затрещину, и тот с готовностью заревел. — Чтоб тебя ксени утащили!

— Не смей бить брата! — вскинулась мать.

— Пусть не болтает, — Лизавета погрозила Филе кулаком. — Жан зеркальный щиток взял!

— Может, для другого чего? — спросила мать.

— Какого, ну, какого другого?!

— Мало ли, — удивился отец.

— Как вы не понимаете! Мы же вместе… и на охоту, и за грибами, и капусту, а вы!..

Ишь, переживают… Что они думают о себе, старики! Чтобы быть подальше от их постных лиц, чтобы не возненавидеть, Лизавета схватила накидку и выскочила наружу. И этот… Едва над столом видать, а туда же! Но почему? Как она могла так перепутать? Ведь Жан так смотрел на неё, так не решался заговорить… Что с ним случилось? И что ей теперь делать?

Улица немного остудила её. В воздухе висела холодная морось, но настоящий большой дождь никак не начинался. И хорошо, тропинки не успели раскиснуть. Мимо убранных огородов и садов, мимо силосных буртов, прямо к загону. Слон узнал её издалека, за много шагов, протянул сразу три или четыре хобота, обнял, прижал к тугому брюху. Лизавета закрыла глаза. От зверя приятно пахло чем-то сладким, фруктовым. Хоботы шарили по телу, как будто чьи-то руки. Захотелось плакать. Он не пришёл, и теперь её ласкает неразумная тварь. Дурак, предатель!

— Довольно, изомнёшь всё, хватит! — пробурчала Лизавета.

Какая разница… Жить дальше незачем. Осталось выбрать способ, чтобы быстро и не очень больно. И чтобы никто не увидел её мёртвой. И тогда он узнает.

Ноги привели её к водопаду. Обрыв — то, что нужно! Недолгое падение, короткий удар, и её никто никогда не найдёт. Если сказки не врут, и пропасть внизу окажется бездонной, то она умрёт в полёте, от разрыва сердца. Так даже лучше.

Подул ветер и разогнал туман. Небо глянуло на Лизавету мириадами звёзд, и стали видны клубы пара над источником. Лизавета сбросила одежду, медленно, чтобы не оступиться на камнях, зашла в воду и поплыла. Над ключом горячие струи облизали тело — от пальцев на ногах и до самого верха, чуть задержавшись на груди, будто снизу был свой загон, а в нём жил свой игривый слон, охочий до девичьего тела.

Россыпь камней перед глазами закрывала полнеба. Лизавета помнила — за камнями дно поднималось, а бассейн становился шире и загибался вправо, к обрыву.

Скоро.

— Какая ты красивая… — произнёс знакомый голос.

Жан? Лизавета осторожно выглянула из-за крайнего валуна: на отмели, закрытые с берега зарослями остролиста, миловались Жан и незнакомая девица. Лизавета едва не закричала. Она дёрнулась, окунулась с головой, глотнула воды и с трудом сдержала кашель.

Мысли о самоубийстве как смыло. Не чувствуя рук и ног, Лизавета вернулась к вещам, оделась и побрела домой. Перед глазами стояла одна картина: Жан держит девчонку за грудь, а бесстыжая откинула назад голову и млеет.

Родители не спали. В окошке теплился свет, а на крыльце, кутаясь в платок, стояла мать.

— Почему так долго? — спросила она бесцветным голосом.

— Ой, не надо, мама! — Лизавета отмахнулась и прошмыгнула в свою комнатку.

Не хотелось ни разговаривать, ни объяснять, ничего. Заперев дверь изнутри, Лизавета запалила свечу, снова разделась догола и стала перед зеркалом.

Богатое было зеркало, в рост. Отец собрал из нескольких кусков — матери к десятилетию свадьбы. Потом поставили к Лизавете — ей, решили сообща, нужнее.