Ущелье Печального дракона (сборник)

* * *

Так было вчера. А сейчас невдалеке от площадки со спиральной надписью Керн аккуратно раскладывал на земле набор мудреных приспособлений. Закончив подготовку, он предусмотрительно отступил подальше от водопада и принялся надувать воздушный шар, зачалив его с помощью веревки за большой камень, а я занялся мотком шелкового троса, предназначенного для страховки. Приготовления отняли с полчаса. Уже готовый к взлету, Керн обнял меня за плечи и, показав глазами вверх на небо, наполовину закрытое оболочкой шара, сказал со своей обычной полуиронической улыбкой:

— Телеграмму домой жене оттуда уже не дашь.

И оттолкнувшись, легко, как птица, он устремился ввысь. Подъем оказался сложным. Не успел Керн взлететь вверх на несколько метров, как шар начало раскачивать ветром из стороны в сторону и бить о каменную стену. Керн беспомощно висел на лямках с тяжелым баллоном за плечами. Сначала его закрутило, потом закачало, как маятник на ходиках, потом опять закружило — в обратном направлении. Шар дернуло, рвануло к реке, и я еле устоял на ногах, из последних сил удерживая веревку, захлестнутую вокруг камня. Чуть передохнув, я покрепче ухватился за трос и стал осторожно отпускать его быстрыми перехватами.

Подъем продолжался. Шар удалялся, и справляться с ним там, на высоте, становилось все труднее. Раза два его относило на средину ущелья. Натягивая трос, как струну, он замирал над рекой и, казалось, никакая сила не заставит невесомую оболочку повернуть назад к стене. Но вот ветер менялся, стихал, и шар возвращался — медленно, как бы нехотя, а я со страхом следил, не подхватит ли его тут внезапный вихрь и не ударит ли с размаху о камень. За прочность оболочки Керн ручался, но выдержит ли удар человек, находившийся во власти ветра и случая.

С опасным приземлением Керн справился мастерски. Поднявшись чуть выше края пропасти, он выждал, когда его занесет над гребнем, выдернул шланг из баллона и, понемногу выпуская газ, плавно полетел вниз, исчезая из виду. Для повторного подъема водорода не оставалось. Было условлено, что я поднимусь по лестнице. Спустя минуту над ущельем плавно и грациозно всплыл воздушный шар. Освобожденный от тяжести, он легко, как парус, трепыхался в струях попутного ветра и, быстро набирая высоту, улетал все дальше и дальше — наискось вверх к ледникам. Не успел я подготовить к подъему рюкзаки, как ползущие тени от набегавших облаков уже полностью зализали светлое расплывчатое пятнышко.

По-прежнему шелковый трос оставался единственной нитью, связывающей верх и низ пропасти. Керн долго не подавал никаких знаков, но судя по тому, что веревка поминутно дергалась и подтягивалась, у него было все в порядке. Наконец Керн закрепил трос — над гребнем стены показалась его голова. Я махнул рукой, и оба рюкзака короткими натужными скачками поползли вверх. И когда на дно пропасти опустилась капроновая лестница с привязанным на конце камнем, а вслед за ней — веревка с широкой петлей, — наступил мой черед. Я окинул прощальным взглядом ущелье, залитое солнцем, пролез в петлю так, что веревка прошла подмышками, и решительно подступил к лестнице, сплетенной из волосяных полупрозрачных лесок, похожих на паутинки. Не верилось, что тонкие, почти невидимые нити способны выдержать тяжесть человека.

Никогда не забыть мне подъем по черной стене. Стоило мне сделать первый шаг и повиснуть над землей, как ажурная сетка вытянулась, ступеньки-нити слиплись, перекрутились и затопорщились над головой, как голые черенки на безлистом стебле. Ползти было мучительно трудно. Собственная тяжесть вдавливала в стену. Шершавый камень раздирал руки. Растянутые лески, как бритвы, врезались в ладони и пальцы. Предательские петли путались в ногах. Мускулы дрожали. В висках покалывало. Каждый удар пульса гулом отдавался в ушах и, прорываясь сквозь онемелые пальцы, уносился вверх по струнам натянутой лестницы. Вот когда сказалась усталость минувших дней.

На полпути мне сделалось плохо. Кровь отхлынула от головы. Дыхание перехватило. Перед глазами запрыгали оранжевые блохи. С отчаянием утопающего я вцепился в спасительную паутину и судорожно прижался расцарапанным лбом к холодному камню. Силы оставляли меня. Я чувствовал, что больше не смогу ни шагнуть вперед, ни вернуться назад. Сейчас пальцы разожмутся, и я повисну в петле, точно паук на сорванной паутине. Керну меня не удержать. Не втянуть и не опустить. Видимо, он уже понял, что со мной неладно, потому что веревка натянулась, и я пришел в чувство.

Я вздохнул несколько раз полной грудью и уставился в черные разводы стены, неравномерная обугленная чернота которой образовалась от тысячелетнего действия воды, ветра, мороза и беспощадного высокогорного солнца. Издали черная стена действительно напоминала гладкий обожженный монолит, но вблизи тысячелетний загар скорее походил на печную сажу, разведенную в клее и негусто размазанную по каменной кладке. Я окончательно пришел в себя, однако боялся пошевелить руками и ногами. Нужно пересилить себя, заставить сделать хотя бы один шаг. Только один — первый. Тогда будет и второй, и третий.

До боли прикусив пересохшие губы, я не без боязни разжал налитые свинцом пальцы и стал заносить ногу. Сразу сделалось легче. Еще одна ступенька, и уверенность окончательно вернулась ко мне. Так, сантиметр за сантиметром, продвигаясь медленно и размеренно, отдыхая через каждые две ступени, я прополз почти до конца. Оставалось самое трудное. У гребня лестница вплотную прилипала к неровным выступам, и на краю пропасти, там, где на остром ребре перегибались легкие нити, надо было подтягиваться на руках, и, опираясь на локти, в акробатическом рывке заносить ногу.

Распластавшись на краю обрыва, Керн что есть мочи подтягивал трос. Отпустив лестницу, я обеими руками схватился за страховочную веревку и, собрав остаток сил, выкарабкался наверх. Поддерживаемый и направляемый Керном, я на четвереньках отполз подальше от края пропасти и только тогда, убедившись, что нахожусь на безопасном расстоянии от обрыва, в изнеможении расслабил непослушные одеревенелые руки и, полный упоения, рухнул ничком на мокрый колючий щебень.

Разреженный воздух веял теплой сыростью. Солнце припекало спину. Каждой клеткой я впитывал жгучую горную теплоту и, блаженно жмурясь, улыбался баюкающему гулу водопада. Не знаю, сколько прошло времени. Краем глаза я видел, как Керн вытягивал лестницу, сматывал веревки и складывал все в рюкзак. Он нетерпеливо оглядывался по сторонам, дважды подходил ко мне и топтался нерешительно рядом, не говоря ни слова. Я прикрывал глаза и делал вид, что ничего не замечаю. Наконец он тронул меня за плечо, и я, точно сквозь сон, услышал далекий незнакомый голос:

— Надо идти.

Я заставил себя подняться и начал осматриваться, машинально отряхивая песчинки с одежды, рук и лица, обросшего светло-рыжей недельной бородой. Неподалеку от широкого каменистого ложа, откуда бурная речка срывалась водопадом на дно пропасти, громоздилась бесформенная куча гнилых черных бревен — вне всякого сомнения, остатки примитивного подъемника, возле которого разыгрывались драматические события, описанные Альбрехтом Рохом.

Впереди, за грудой черной гнили, начинался голый, слегка покатый склон, испещренный трещинами. А дальше, сразу за небольшим свободным участком пространства, на гладкий каменистый склон наползал раздвоенный язык огромного ледника, где, как крупинки пороха на обожженом теле, отчетливо выделялись вмерзшие обломки скал.

— Куда же теперь? — вырвалось у меня.

— Не заблудимся, — засмеялся Керн.

Мы двинулись вперед.

— Не нравится мне этот ледник, — засомневался я. — Боюсь, как бы он не проутюжил до самого дна наше озеро.

— Ничего, — отозвался мой спутник, — нам ведь нужно не озеро, а пещера.

Впрочем, мои опасения продолжались недолго. Километра три мы шли по бугристому, вспаханному ветром и солнцем полю подозрительного ледника, но затем застывшая лава вспученного льда свернула в межгорье, а прямо перед нами открылась панорама заснеженной долины.

Глубокая плоская котловина, окруженная частыми зазубринами горных вершин, чем-то походила на безжизненный лунный цирк. Кругом царили лед да снег. И только на самом дне мертвенным оловянным блеском играла вода. Поначалу могло показаться, что озеро тоже сковано крепким ледяным панцирем. Однако тусклый серый цвет неподвижной глади, окаймленной белой кромкой настоящего льда, слишком заметно выделялся на общем фоне синеющих снегов и не оставлял сомнения, что перед нами вода.

Лишь в одном месте однообразие белых и серых тонов нарушала необычная чернота — точно темно-бурая ржа разъела девственную белизну заснеженной горы, ближе других подступившей к озеру. То было жерло огромной пещеры.