Редкие рукописи

3

Течение, поднырнув под ледяную стену, уходило в морское дно и вырывалось на свет посреди суши. Меня выбросило на болотистый мягкий берег. Рядом с пенным фонтаном, доставившим меня сюда, синело овальное, совершенно правильной формы озерцо с воронкой водоворота: это был Источник Ясности, как я узнал впоследствии.

Поднявшись на ноги, я пошел в глубь острова. При первых же шагах из-под ног брызнуло множество крошечных зеленых лягушек и бурых жаб. Сказать по правде, я обрадовался нечистым животным, Конечно, лягушка — не пингвин и не человек, однако ведь и в ней живая душа…

До горизонта протянулась равнина, поросшая жесткой серо-свинцовой травой. Между зарослями травы поблескивали лужи.

Шагах в ста путь преградила ограда из ржавой колючей проволоки.

«Тут есть мои собратья! — подумал я. — Плотину может возвести и бобр, тоннель пророет и крот, многие птицы и звери сооружают строения из веток и глины, шелковую ткань ткет не хуже ткача насекомое, но только одни разумные существа создали с божьего благословения колючую проволоку, вместе со всем к ней причитающимся».

Перебравшись через ограду, я оглянулся. На дощечке, прибитой к столбику, было написано:

КУРТО ГУДРО РОБО

Я запомнил надпись и вскоре узнал ее значение: «За попытку проникнуть к Источнику Ясности — смертная казнь».

По-прежнему вокруг прыгали лягушки и бурые жабы. Вода в лужах была темная, густая, как кофе, и теплая. Над нею туманом стлался пар. В травяных зарослях то и дело попадались конические холмики, вроде больших муравейников.

Намереваясь передохнуть, я сел было на один из холмиков, но, к крайнему удивлению, он выскользнул из-под меня, подскочил и оказался человеком, во всяком случае — существом человекообразным, крайне худым, одетым как бы в стог из местной травы.

— Простите, дон! — сказал я на родном испанском языке. — Я не имел чести знать, что вы человек, и принял вас, как это ни странно, за кочку. Тысячи извинений!

— Эрто морано лесто кочк! — скрипучим голосом отозвалось странное существо и само перевело на испанский: — Я и есть кочк, а не человек. Вы имеете счастье находиться в Королевстве Кочек!

Как я узнал вскоре, у обитателей Иллюзонии, в отличив от других христианских народов, слово кочка имеет не один, а два рода и три значения. Кочк — служит обозначением местных сеньоров, а кочка — одновременно обозначает сеньор и сеньорит, красу Королевства, а также применяется в обычном своем смысле.

Термины — человек, люди и производные от них — человечность, человеколюбие — применяются только, когда речь идет о чужестранцах, и считаются почти оскорбительными.

В руках у кочка была заржавелая алебарда.

Разговаривая, кочк подпрыгивал, размахивал руками и хихикал. Из-под травяной хламиды высовывались тощие волосатые ноги. Нечесаные седовато-черные космы спускались на плечи.

Рядом с первым кочком словно из-под земли вырос второй, помоложе. Он также был вооружен ржавой алебардой и всеми повадками напоминал старшего собрата.

— Ты попал в бедлам, бедный Хосе, — сказал я сам себе.

— Лангустерро ларко бар-бар-бар-бартепето орро, — подпрыгивая, лопотал молодой кочк.

— Не правда ли — наше Королевство пре-пре-пре-препрекраснейшее в мире? — перевел старший.

— Санчос?! — воскликнул я, узнав наконец старого друга, Санчоса Контрераса. Год назад, после небольшого столкновения с законом, он нанялся гарпунером на китобой и не вернулся из рейса. — Санчос! Мой добрый Санчос!

— Хосе!! Ты ли это?!

На единственном зрячем глазе Санчоса блеснула крупная слеза, и лицо показалось отчасти даже осмысленным.

Благодетельная перемена продолжалась считанные секунды. Бросив косой взгляд на молодого кочка, Санчос снова задергался, подскочил на высоту метр двадцать — метр тридцать сантиметров, наклонился, обеими руками сгреб жаб и лягушек и, протягивая мне склизких гадин, забормотал, мешая местные и испанские слова:

— Наша страна бар-бар-бар-бартепето орро — пре-пре-препрекраснейшая в мире. Видишь ту-лауго-ту бар-бар-бартепето мусо — два миллиона двух пре-пре-прекраснейших лебедей и ту-лаугокру бар-бар-бартепето прокко — два миллиона трех пре-пре-прекраснейших ланей?

На ладони правой руки несчастного Санчоса сидело два лупоглазых лягушонка, а на левой — три желтые отвратительные жабы.

…Забегая вперед, приходится сказать несколько слов о местном наречии, хотя сей предмет больше приличествует протухшему чернилами лиценциату, чем скромному моряку, которого при одном запахе книги пожирает антонов огонь. Ничего не поделаешь, «советую дышать жабрами, поскольку легкие здесь бесполезны», как говаривала неглупая камбала ехидне, брошенной в море с камнем на шее. Язык! Мне-то достаточно услышать три слова, чтобы определить, кто передо мной — человек или сухопутная крыса. На случай, если среди читателей отыщутся представители и второй разновидности, предупреждаю, что в понятие «сухопутная крыса» я, упаси бог, не вкладывал обидного смысла. Каждому свое: орел летает, а червь роется в дерьме.

Но к делу. Наречие иллюэонцев, как я вскоре узнал, отличается, во-первых, неслыханным обилием превосходных степеней. Язык испанский щедр, когда он превозносит сокровища души и тела, но что он по сравнению с речью иллюзонца! Там, где ты сказал бы «недурно», иллюзонец говорит бар-бар-бартокото, то есть препре-превосходно. От изобилия этих «бар-бар-баров» и произошло другое наименование иллюзонцев, или кочек, — «барбарбарцы».

Вторая особенность наречия барбарбарцев, впрочем тесно связанная с первой, относится к именам числительным. Ко всем решительно числам барбарбарец непременно прибавляет два миллиона. Увидит одну птицу, а скажет — «два миллиона одна птица», получит два письма, в будет говорить — «мне пришло два миллиона два письма».

В остальном язык иллюзонцев прост, так что через несколько часов пребывания на острове я уже отлично понимал собеседников, лишь изредка заглядывая в словарик, подаренный достойным Санчосом.