Ночь молодого месяца

Служба евгеники

Главным достоянием Танюши Межуевой, как, впрочем, и главным ее беспокойством, была хлесткая, обжигающая красота лица и тела.

Неожиданно эффектная среди всей своей неказистой родни, имела Танюша сильные ноги с тонкой лодыжкой и изящной ступней, прекрасно вылепленные плечи и твердую вздернутую грудь. Вообще, вся она была твердая, свежая, как яблоко на морозе, с крепкими ровными зубами в разрезе крупных детских губ, с круглым нежным лицом…

Шестнадцати лет от роду до того привыкла Танюша к назойливым восторгам мужчин, что на улице смотрела только под ноги, глаз своих зеленых и чуть раскосых никому не показывая, потому что посмотреть — значило позвать. Шла с хмурым видом, сутулясь, хотя сила и юность так и рвались наружу, превращая Танину походку в нервный летящий танец.

Она не понимала тогда, насколько ей необходимо это силовое поле мужского внимания, пока однажды зимой, в отсутствие матери, не вызвали ее срочно к отцу, приходившему в себя после тяжелой хирургической операции. Обмотав голову теплым платком, ненакрашенная, с распухшими глазами, долго ехала Таня в троллейбусе — и никто на нее ни разу не оглянулся. Было неуютно и стыдно, как голой.

Училась она в десятом классе. Отец весной умер, мать поставила перед Таней ультиматум: или замуж, или зарабатывать деньги. Осознав свою силу, захотела Танюша ехать в Москву — пробиваться на киноактерский, но мать сумела застращать ужасами богемной жизни. Пошла учиться на официантку. Мать, ревизор городского общепита, нажала какие следует кнопки, и стала Таня работать в хорошем ресторане при гостинице «Интурист». Была сначала белой вороной среди тертых ресторанных баб, дичилась, подвергалась насмешкам — потом привыкла. Стала покрикивать на посетителей, навязывать им самые дорогие блюда, пьяненьких нечувствительно обсчитывать, а со свадеб да банкетов уносить по полной сумке «остатков».

Вечером девятнадцатого ноября смешались в нехитрой Таниной душе раздражение и радость. Раздражение накопилось потому, что вчера двое вежливых и хорошо одетых парней сбежали, не уплатив по счету, — пришлось «заложить в план» собственные двенадцать рублей, — а сегодня с начала смены за четыре ее столика валом валил серенький командированный, стыдливо заказывая селедку иваси с луком, сорокакопеечный шницель и бутылку пива. Радость же принесла в белой картонной коробке буфетчица Юля. Воплощенная мечта: черные английские туфли — перепоночки, высоченный каблук. Таня как надела их, так и не захотела снимать, бегала по залу на онемевших ногах и нет-нет да любовалась где-нибудь в углу, согнув ступню набок. Только когда за столиками начали высказываться более чем откровенно и весельчак-майор из пожарной охраны в третий раз погладил ее выше колена, подумала Таня, что туфли, вероятно, лучше сменить на привычные растоптанные босоножки.

Эта радость, явная, была прочно связана с другой, тайной, радостью — сегодняшним приездом Валерия Крохина, Валерочки, водителя-дальнобойщика, двадцатитрехлетнего увальня с белыми ресницами, силача и добряка, которым Таня управляла с ловкостью опытного диктатора. Удачно, что туфли появились именно сегодня: встречая возлюбленную после многодневной разлуки, Валерий будет ослеплен красотой Таниных ног и лучше поймет, каким сокровищем он владеет. А она, дав собой как следует повосхищаться, сошлется на усталость и к Валерочке не поедет… или поедет, но после долгих уговоров.

Такими сладкими и беспокойными мыслями была занята Танина голова, когда вдруг очутился перед ней за столиком коренастый лысеющий мужичок с хриплым дыханием и большими красными кистями рук. «Местный», — сразу решила Таня, углядев его клетчатый гэдээровский пиджак, каковыми был нынче набит главный одежный магазин. Но в светлых, невинных глазах мужичка, в том, как застенчиво он поздоровался, содержалось прямое указание на селедку, пиво и шницель. Поэтому Танюша, столь грубо возвращенная к своим финансовым неурядицам, даже не подала меню, а затараторила нудным голосом:

— На первое — суп харчо, бульон куриный. На второе — цыплята табака, бастурма, котлеты «интурист», осетрина фри…

«Вот тебе шницель», — разглядывая майоликовое блюдо на колонке и небрежно постукивая карандашом по блокноту, ждала сакраментального вопроса о холодных закусках, чтобы окончательно добить клиента трехрублевым рыбным ассорти.

— И голос у вас тоже красивый, звучный! — мягко сказал мужичок, поднимая глаза, ставшие вдруг невыносимо пронзительными. Совсем другое существо глянуло через глазницы из рыхлого и неуклюжего тела в клетчатом пиджаке и сорочке с перекрученным шелковым галстуком.

Испугалась Таня и ничего не смогла ответить, да и отвечать было поздно, поскольку разом стихли вопли оркестра, оравшего в адрес пожилого контрабасиста:

Дя-адя Ваня, хороший и пригожий,
Дя-адя Ваня, всех юношей моложе…

И говор людей, пытавшихся перекричать оркестр, и звон посуды тоже пропали. В свалившейся чудовищной тишине цепко, испытующе глядел странный гость, положив руку на пустую тарелку.

Внезапно поняла Татьяна из этого простого жеста, что мужичок никогда в жизни с тарелки не ел. И сразу все начало становиться понятным, несмотря на исчезновение зала и серовато-белое сияние, окружавшее теперь Таню, гостя за столом и сам столик с тремя пустыми стульями (двое ребят и девушка, сидевшие до прихода мужичка, как раз пошли танцевать).

Его глаза потеплели и улыбнулись.

— Я рад, что вы так сообразительны. Садитесь.

Таня села. Пол чувствовался под стулом и ногами, но был невидим; нежно сиял туман под английскими туфельками.

— Вы… марсианин, да? — робко спросила Таня, ободренная его улыбкой — пожалуй, слишком тонкой и мудрой улыбкой для забубенной физиономии пятидесятилетнего выпивохи-склеротика.

— Ну-у, у вас даже в газетах пишут, что Марс — планета практически мертвая!

Тане стало неловко перед гостем. Она поднатужилась умишком, переворошила небогатый свой запас научной фантастики, прочитанный в основном в шестом классе, и выпалила:

— А может, вы там в подземных городах живете?

«Господи, дура же я: на Марсе — и подземные! А как надо сказать? Подмарсиан… Подмарсовые? Нет, подпочвенные, что ли!»

— Нету там никаких городов, — терпеливо разъяснил мужичок. — И моя родина значительно дальше от Земли, чем Марс. Другая звезда, одним словом.

Разговор получался до жути увлекательный и пока что совсем не страшный; Таня вообразила, как она теперь прославится по всей Земле, приободрилась и даже пококетничала, опершись локтем о край стола, положив подбородок на пальцы и лукаво глядя из-под опущенных ресниц. Любой земной мужчина уже сообразил бы, что удостоен Танюшиного внимания, и непременно распустил бы хвост, но этот только усмехнулся устало и снисходительно, словно нелепой детской выходке.

Чуткая Таня сразу увяла и спросила почти сердито:

— А почему же вы пришли ко мне, а не к какому-нибудь там… академику? Какая вам от меня польза?

— Я объясню, — кивнул он, и дурацкая живая маска с узором лопнувших сосудиков на носу и щеках приобрела вдохновенное выражение. — Есть просторы и понятия, недоступные никаким вашим академикам, но созданные для вас. Есть древние культуры, опекающие более молодые цивилизации — такие, как на Земле. Вы не поймете всего сразу, да и не надо.

В пасмурной светящейся мгле видела Таня за спиной гостя мощное перемешивание, лепку колоссальных неясных объемов, дым и пену — и опять все пропадало, расплывалось.

— Развиваясь в трудных, жестоких условиях, молодые планетные сообщества редко порождают совершенное живое существо. Даже просто здоровое — физически и духовно. Преждевременно стареющие организмы, изуродованные варварским бытом, начиненные зародышами болезней; расшатанная или недоразвитая нервная организация, косный, дремлющий дух, опутанный предрассудками…

На мгновение перед ней сгустились как будто бы горные склоны, плавно спадающие в огромную долину; блеснула водная гладь.

— Нам запрещено самовольное вмешательство в историю опекаемых, но все-таки у старых культур высокие права… Например, мой мир создал Службу евгеники. Я инспектор этой службы. Моя задача отыскивать наиболее здоровых и перспективных представителей слаборазвитых рас и предлагать им переселение на новые планеты — для реализации тех способностей, которые в родных местах остались бы нераскрытыми…

Теперь уже безусловно оформилась перед Таней — и под ногами ее, как с самолета, — просторная бархатно-зеленая равнина, а на ней величавые изгибы широкой гладкой реки. Площади ярких гуашевых цветов — синь воды, желтизна отмелей, зелень лугов — обрывались у подошвы кудрявых гор, подобных спящим медведям. Выше громоздилось царство бесчисленных оттенков цвета: палитра крон от нежно-салатного до лилового, красная медь стволов, желтые цветы над голубой тенью ущелий, голые обрывы — белизна и охра полосами, фейерверки ручьев.

— Этот мир мы предназначили для землян.

— Ой, домики! — воскликнула Таня, невольно держась обеими руками за стол и поджимая ноги над пропастью высоты.

— Да, колония функционирует уже свыше пятисот лет. Даже некоторые исторические личности, считавшиеся умершими или пропавшими без вести, до сих пор находятся там…

— Кто же это?

— Вы не слышали, пожалуй… Кристофер Марло, Эмброз Бирс, они у вас мало популярны…

Видимо, правду говорила закадычная подруга, буфетчица Юля, что у Межуевой раз на раз не приходится: то сразу все усекает, а то доходит до нее, как до жирафа.

— Так это вы меня… туда хотите направить?

— Сугубо добровольно, — сразу оградился инспектор и даже мясистую короткопалую ладонь перед собой выставил.

— А какие же у меня такие способности? Я же не историческая личность. Хотела киноактрисой стать, да ведь это дурь одна, правда?

— У кого как, — примирительно сказал инспектор. — У вас — завышенная самооценка, детское тщеславие. Но если хотите знать, почему вы нас интересуете, пожалуйста: вы — одна из самых красивых и здоровых девушек на Земле. Вы уникальны в смысле здоровья. А что касается способностей… Помимо способности основать род с великолепной наследственностью, у вас есть иные таланты, которые на Земле, пожалуй, не раскроются. Я бы мог даже сказать, кем вы станете, но у вас, людей, нет еще такой специальности.

— А вы что, там жить не можете без этой специальности?

Профессиональное терпение гостя было безграничным. Неизменным журчащим голосом он разъяснил:

— Не мы, а вы. Вы не сможете быть по-настоящему счастливой, если не реализуетесь как творческая личность. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, но имейте в виду: удачный брак, забота о детях — все это никогда не заполнит пустоты. Вы будете мучиться, не понимая отчего, и мучить других.

Инспектор и Таня за столиком, неподвижно подвешенные над вращающейся планетой, видели теперь, как великая река, выкатившись в горные ворота, разветвляется пышной дельтой. Сеть рукавов и протоков сверкала медью, острова вздымались шапками белокурого цветущего леса. Наискось промчалась, вспугнув колонию розовых птиц, гигантская радужная бабочка.