Как любить ребенка. Книга о воспитании

Послесловие

Каждый значительный человек оставляет нам свои идеи и свой образ. Идея Януша Корчака была, по сути, одна, и такого она свойства, что, например, в последовательном курсе истории педагогики точное место Янушу Корчаку найдешь не сразу: о нем можно с одинаковым правом рассказывать до Руссо и после Песталоцци, между Ушинским и Макаренко, сразу после Марии Монтессори и вместе с Сухомлинским. С него можно начинать курс, а можно и заканчивать им, ибо идея Януша Корчака известна человечеству с тех пор, как оно стало человечеством: воспитатель должен любить детей. Старо, как мир… Но и сегодня мысль Януша Корчака нуждается в защите как мысль новая, даже дерзко-новая.

Образ Януша Корчака, старого человека с добрыми, проницательными глазами, сливается с его идеей. Он прожил красивую жизнь: был известным врачом, лечил раненых в русско-японской войне начала века и в 29 лет сделал окончательный выбор — отказался от семьи, от личной жизни, чтобы всего себя посвятить чужим детям и детству. В большом доме, отданном детям, он поместился в маленькой комнатке под крышей. Здесь он писал ночами сказки для детей и книги о воспитании для взрослых, а дни он тоже отдавал детям. Преданность отца — детям, преданность ученого — науке и преданность писателя — литературе были для него одно и то же: счастье, которое знают только педагоги. От выбора, однажды сделанного, Януш Корчак ни разу не отступил. Когда 200 его воспитанников фашисты отправили в лагерь смерти, в Треблинку, старому доктору предложили остаться, но он пошел со своими детьми.

Всех ждет смерть; но нас заставляет безмерно страдать смерть близких, чья-то преждевременная или мучительная смерть. Сознательный же выбор мученической смерти обычно становится легендой и принимается как подвиг. Перебираю в памяти десятки учителей, которых встречал в жизни, — никто из них не оставил бы детей, невозможно это. Есть подвиги, для которых надо иметь героический характер; им обладают не все. Для подвига Корчака надо быть просто человеком. Но это трудно.

Идея Януша Корчака естественна, и гибель его естественна — она была венцом его идеи. Доведенные до самого предела, идея Корчака и его образ сливаются в нашем сознании так полно, словно жизнь Корчака была задумана и написана гениальным художником.

Януш Корчак не спас своих детей и не мог их спасти, но он не оставил их перед лицом смерти, точно так же как не оставлял он их перед лицом жизни.

Это, по сути, и есть любовь к детям, да и вообще любовь. Любить — значит не оставлять живое существо перед лицом жизни.

Мало кто из педагогов говорил о детях так строго. «Среди детей, — писал Корчак, — столько же плохих людей, сколько и среди взрослых… Все, что творится в грязном мире взрослых, существует и в мире детей». «Воспитатель, который приходит со сладкой иллюзией, что он вступает в этакий маленький мирок чистых, нежных, открытых сердечек, чьи симпатии и доверие легко сыскать, скоро разочаруется».

Драматичный час в сложной истории нашей любви к детям… Терпение кончается, умиление сменяется негодованием. И чем больше мы хвастались ребенком вначале, тем больше теперь стыдимся его. С глаз долой! И из сердца вон. Горчайшее из чувств — разочарование в детях. Приходит час, и мы начинаем видеть одни только недостатки их и прегрешения. Мы с унылой завистью смотрим на чужих благополучных детей и отворачиваемся душой от своих — как раз в ту минуту, когда им больше всего нужны наша любовь и нравственная помощь. У самых порядочных людей, бывает, вырастают дурные дети лишь потому, что отец в какой-то момент разочаровался в сыне, то есть оставил его одного перед лицом жизни, душой оставил. Поскольку разочарование в любви острее, чем просто нелюбовь, то появляется мстительное желание «сломать», «подавить», «заставить», «потребовать». Женщине можно с нежностью сказать: «Я вас любил…» Ребенку так не скажешь. Януш Корчак — певец любви, у которой нет прошедшего времени, — верной и вечной любви к детям. Он их не идеализирует, но для него ребенок — король, и не десятый, не пятнадцатый, а всегда первый: «Король Матиуш Первый».

Да, дети бывают настолько неблагодарны порой, что вырастают совсем не такими, как нам хотелось бы. «Ни один воспитатель не вырастит из сотни детей сотню идеальных людей», — пишет Януш Корчак. И есть лишь одна возможность избежать разрушительного для обеих сторон разочарования: признать право детей на детство, признать абсолютную, а не относительную ценность детства. Перестать судить о ребенке только с точки зрения будущего, внушая тем самым, что сейчас он — никто: «Я ничто… Чем-то могут быть только взрослые. А вот я уже ничто чуть постарше…» Нельзя мерить детей на взрослый аршин! В основе такого взгляда не умиление детством, а понимание его. Ребенок, в отличие от взрослого, может «солгать, выманить, вынудить, украсть», пишет Януш Корчак, хотя ему вовсе не нравятся дети, которые лгут, выманивают, вынуждают, крадут. Но он знает, что проступок ребенка не то, что преступление взрослого, что проступок ребенка по-своему ценен, потому что «в конфликтах с совестью и вырабатывается моральная стойкость». К ужасу педагогов, Януш Корчак напишет: «Мой принцип: пусть дитя грешит». Но он писал и так: «В обстановке дезорганизованности и расхлябанности могут нормально развиваться только немногие, исключительные дети, из десятков же не будет толка».

Любящий может требовать, а нелюбящий и по головке не должет гладить. Всякое общение с ребенком без любви — это общение без внимания, пустое общение. Оно пагубно для детей.

Одно из детских учреждений Януша Корчака называлось «Наш Дом» — с большой буквы. В Нашем Доме детское самоуправление, демократичные суды, конституция. Н. К. Крупская писала об опыте Януша Корчака в предисловии к его книге, изданной у нас еще в 20-е годы.

Образ Януша Корчака сложился в нашем сознании так, что мы представляем себе доброго, и прежде всего доброго, человека. Но он писал: «Если жизнь требует клыков, разве вправе мы вооружать детей одним румянцем стыда да тихими вздохами? Твоя обязанность — воспитать людей, а не овечек, работников, а не проповедников: в здоровом теле здоровый дух. А здоровый дух не сентиментален и не любит быть жертвой». Корчак смотрит на жизнь трезво, он меньше всего идеалист или сторонник безграничного терпения: «Я писал эту книгу в полевом госпитале под грохот пушек, во время войны; одной терпимости было мало».

«Кто ты, — спрашивал Корчак ребенка, — кто ты Нашему Дому и всему этому миру — товарищ? Жилец? Безразличный жилец? Обременительный пришелец?»

И вот такой — воинственный, готовый к спору, вспыльчивый («Я вспыльчив. Олимпийское спокойствие и философское равновесие духа не мой удел»), насмешливый, гордый, презирающий грубую силу, но и бессильную слабость презирающий, — он сначала унижался, шел на все, чтобы достать хлеба для своих детей, а потом без колебаний, сам, по доброй воле, выбирая между детьми и жизнью, от жизни отказался.

Педагогика Януша Корчака соединяет в себе бестрепетный реализм мужчины и мечтательную поэтичность ребенка. Но в первую очередь Януш Корчак учит нас мужеству — мужеству воспитывать, мужеству любить детей такими, какие они есть, чтобы от нашей любви они становились лучше, чем есть. И пока читаешь Корчака, привычное понятие «любовь к детям» наполняется новым, сложным смыслом.

Да, именно так надо смотреть на педагогику: науку об искусстве любви к детям. Исследуют развитие педагогической мысли. Прекрасно! Необходимо! Но развитие педагогического чувства — его кто изучает? А между тем практический воспитатель — это на три четверти чувство. Поэтому и воспитателя в институте куда труднее учить, чем инженера или даже врача, и мы, вздыхая, говорим: «Ничего не поделаешь, педагогом надо родиться…» Родиться-то, разумеется, надо, но пора и признать, что воспитание чувств воспитателя — первое, а не двадцать первое дело.

Януш Корчак обращается именно к чувству воспитателя; он сам перенес все болезни, какими болеет педагог, сам познал бездны педагогического отчаяния. Он понимает воспитателя так же, как понимает ребенка: «Наивно предписание педагогических самоучек воспитывать детей последовательно — чтобы отец не критиковал поступков матери, взрослые не говорили при детях о делах…» «В конечном счете во всех мелких и важных делах воспитатель вынужден поступать так, как знает и умеет, а главное — как может». С подозрением смотрит Корчак на человека, который будто бы настолько терпелив, что отвечает на все вопросы детей. «Коли не врет, он, возможно, настолько чужд детям, что они действительно редко и лишь в виде исключения обращаются к нему с вопросами». Дети надоедливы, а воспитатель нетерпелив — что же! Нельзя представлять себе педагога «в белых перчатках, с бутоньеркой в петлице…».

Дети говорили Янушу Корчаку:

— Вы такой странный! Иногда я вас люблю, а иногда так просто убил бы со злости!

Да, он может и разозлиться, и разозлить, а в молодости мог и отшлепать — а потом стать на колени перед кроватью плачущего ребенка. «Бывало, говоришь, а голос у тебя дрожит и на глазах беспомощные слезы. Эти тяжелые минуты должен пережить каждый молодой воспитатель…»

Пережить! Не прочитать о таких минутах, а пережить их самому! Пережить, перечувствовать, перестрадать — и вынести из этого горнила ту истинную любовь к детям, которую ничто не поколеблет. Иначе педагог пропал. Если он не любит детей, каждый урок для него, каждая встреча с ребенком — мука. «…Нет ничего унизительнее, — пишет Януш Корчак, — чем зарабатывать на хлеб с отвращением».

«Жизнь Януша Корчака, его подвиг изумительной нравственной силы и чистоты явились для меня вдохновением. Я понял: чтобы стать настоящим воспитателем детей, надо отдать им свое сердце».

Это, конечно, Василий Александрович Сухомлинский.

Многих вдохновляет подвиг Януша Корчака. Сегодня в народной Польше 68 школ носят его имя и 20 детских домов: имя Корчака словно возродилось из пепла, как волшебная птица. Столетний юбилей педагога по решению ЮНЕСКО отмечали во всем мире.

Когда выписываешь строчки из Корчака, на память постоянно приходят параллельные места из Макаренко и Сухомлинского. Антон Семенович Макаренко говорил о детях: «Я очень люблю этот отдел человечества…» Он не мог пройти мимо ребенка, чтобы не дотронуться до него, не погладить мимоходом. Корчак воспитывал сирот, Макаренко — бездомных, Сухомлинский — детей, измученных войной и безотцовщиной. Каждый из них заменял детям отца, поэтому такое поразительное совпадение чувств. При всех различиях в условиях жизни и во взглядах на жизнь они создавали одно учение — оно составляет ядро педагогики XX века. Любая полка педагогической литературы сегодня покажется бедной, если на ней нет трех книг: «Как любить детей», «Педагогической поэмы» и «Сердце отдаю детям».

Любовь к детям многогранна. Крупская любила детей заботливо, Гайдар — весело, Макаренко — требовательно, Сухомлинский — нежно, Корчак — грустно. Когда дети вырастали и уходили из Нашего Дома, Януш Корчак говорил им: «Мы даем вам одно — тоску по лучшей жизни, которой пока нет, но которая будет». Святая тоска! С нее испокон веков начинались гуманисты, революционеры, поэты, ученые и просто честные люди.