Ядерные материалы

КРОХИН

В последнее время Крохин чувствовал себя бесполезным, праздношатающимся типом, в чьих услугах никто не нуждался.

Как переводчик на «Скрябине» он был абсолютно невостребован: и матросы, и командный, и ученый состав — все без исключения владели пускай топорным, однако вполне достаточным для профессионального и бытового общения английским, а часть экипажа знала и неведомый Владимиру арабский, так что роль его сводилась к неопределенному адъютантству у руководителя экспедиции. То есть, как определил его статус старпом Сенчук, он «был главным куда пошлют».

После исчезновения штурмана, связавшись с Ассафаром, Крохин получил от него приказ: в случае обращения к нему снабженца Уолтера за содействием в телефонной связи с Америкой в таковой просьбе отказать, сославшись на аналогичную неисправность личного спутникового телефона.

Подобное распоряжение озадачило его неясностью мотива, однако исполнил он его не вдаваясь ни в какие расспросы и расстаравшись в актерстве и лжи перед бизнесменом, а вернее, как уяснял вторым планом, перед своим работодателем — в подспудной надежде, что если не за труд, так за угодничество его оставят на твердой зарплате перспективного — авось пригодится! — лакея.

Осознание себя никчемным приспособленцем, пытающимся ухватиться за надежную корку хлеба, было мучительно-постыдным, но, с другой стороны, понималось, что ни на что иное он не годится.

Как же запутала его жизнь! Запутала, привела в тупик, а теперь пугала надвигающейся старостью, отсутствием дела, одиночеством, что и рождало лихорадочное желание ухватить кусок, должный обеспечить будущую праздную немощь. А заграничные скитания, как теперь понималось, диктовались поисками упущенных в юности приключений и впечатлений, стремлением компенсировать серую прошлую жизнь в тоталитарной стране принуждавшую его к функции послушного винтика в махине государственного агрегата.

Агрегат в итоге развалился; он вывинтился из резьбы, но — сорвал при этом все свои витки, превратившись в расходную заклепку…

Наверное, так.

Через тонкую переборку, отделявшую судовую канцелярию араба и его адъютантский закуток, ему довелось услышать разговор между своим боссом и капитаном.

У него сразу же создалось впечатление, что эти люди давно знали друг друга, причем командир судна, обычно надменно-бесстрастный, вел себя по отношению к спонсору с подобострастием и преданностью собаки, учуявшей лакомство в руке хозяина.

Сквозь переборку, пронизанную вибрацией судовых двигателей, разговор доносился неясно, обрывками: что-то о сбежавшем американце, затем прозвучала фамилия специалиста по подводным лодкам, после араб сказал, что его беспокоит Сенчук, а потом упомянулась и его, Крохина, фамилия. И тут отчетливо, словно в каком-то внезапном затишье, услышались слова Ассафара:

— А, этот кретин… Нет, не надо его ни к чему привлекать… Пусть отдыхает. Может, он нам пригодится, а может, нет… Конечно, он дерьмо, но и дерьмо порой полезно в качестве удобрения…

Далее раздались приближающиеся к двери шаги, и Владимир поспешил углубиться в изучение бумаг.

Дверь раскрылась, он увидел араба, ответил на его испытующий взгляд рассеянной улыбкой, и тот, решив, вероятно, что звукоизоляция помещения вполне достаточна, снова прикрыл дверь.

Придя в свою каюту и основательно хлебнув виски, к которому, как он понимал, уже органически пристрастился, Крохин задумался над своей дальнейшей судьбой.

Итак. Он действительно был никем. Его попросту использовали и теперь хранили как кисть после побелки — вдруг пригодится чего подмазать?

После организационной суеты в Москве, переговоров в министерстве, хлопотах в порту и, главное, проведенной совместно с Егоровым аферы с контрабандой его вполне могли уволить без выходного пособия, однако взяли в плавание, где он был бесполезен, как валенки в тропической Африке.

Зачем же его взяли? Чтобы утопить, как свидетеля переправки контрабанды? Или в расчете на рабство?

Далее. Что явилось причиной пропажи штурмана? Стихия? Едва ли. Осмотрительный и опытный моряк, ступив на палубу, едва ли мог повести себя как неумеха и растяпа.

Сомнениям не было конца.

Отчего араб захотел оставить Уолтера без связи? И отобрал — кстати, сразу же по своем прибытии — и его, Крохина, телефон?

Чем, наконец, вызвано срочное прибытие спонсора на борт?

Безответные вопросы возникали один за другим, вселяя безнадежность и страх.

Он ощущал себя одиноким, преданным, отработанным, как печная зола.

Хотелось поделиться своими мыслями и переживаниями с Каменцевым, но прошлый партнер по бизнесу, затаивший обиду, в своем озлобленном неприятии Владимира был категорически и вызывающе неприступен.

Оставалось положиться только на Сенчука, открывшего ему глаза на вероятную опасность пребывания на борту «Скрябина» в качестве посвященного в преступление изгоя.

Симпатии в Крохине старпом не вызывал. Высокие порывы души, как полагал Владимир, были ниже достоинства морского жестокого волка, чья грубая внутренняя сила унизительно подавляла волю и требовала безусловного подчинения, противиться которому не было ни возможности, да и ни желания, впрочем.

Одновременно в старпоме, ставшем невольным партнером — мудрым, хладнокровным и изворотливым, Крохин чувствовал и свою защиту.

Он признался себе, что действительно слаб, представляет собой жертву и теперь необходимо найти поддержку и даже, если угодно, надежного хозяина, коли холуйство, как и алкоголизм, вошло в устоявшуюся привычку.

Попутно в нем с каждым днем укреплялась мысль о том, чтобы покинуть судно в Америке, где и остаться, продолжив пытать судьбу скитальца-авантюриста.

Но до Америки еще предстояло добраться, каждодневно рискуя шкурой, способной бесследно кануть в глубинах Атлантики по прихоти проклятого араба. А с нынешней жизнью, какой бы жалкой она ему ни казалась, как бы он ни презирал и ни оплакивал ее, расставаться Крохин категорически не желал.

Между тем «Скрябин» миля за милей двигался к юго-западу.

Уже потеплели морские ветра и повеселела вода, сменив свою ледяную оловянную оторопь на живые бирюзовые краски, а мутное северное солнце, словно увлекаемое вслед, становилось ярче, и небо — голубее и выше.

Крохин по-прежнему бестолково маялся на своем адъютантском стульчике, изредка бегал по судну с мелкими поручениями араба и старался экономно расходовать внушительный запас спиртного, предусмотрительно и хитроумно протащенный на судно в контейнере с контрабандой.

Вскоре ему удалось подслушать очередной разговор между арабом и капитаном, и разговор этот поверг Владимира в беспросветную тоску.

— У Бермудских островов, — сообщил араб капитану, — к нам подойдет яхта с нашими людьми. Они доставят новые винты и все необходимое.

— То есть в Америку мы не заходим? — спросил капитан.

— А что там делать? У нас все есть: продукты, вода, горючее… И абсолютно нет времени… Наш товарищ в руках врага, и враг будет с ним беспощаден. К тому же я говорил со старшими… Они очень недовольны нами. Очень! Они считают нас… вы поняли кем?..

— Да-да, — грустно поддакнул капитан. — Мне ставить в известность о наших планах помощников?

— Не надо, — сказал араб властным голосом. — С информацией вообще не стоит торопиться. К тому же у меня появились дополнительные соображения… Но о них — позже. Я просто боюсь сглазить… На судне происходит невесть что! До сих пор не могу взять в толк, куда делся штурман!

— На судне есть диверсант. Или диверсанты… — хриплым и мертвым голосом, от которого захолонуло нутро Крохина, произнес капитан.

Возникла какая-то двусмысленная, зловещая пауза. Затем, не сподобясь на комментарии, араб устало произнес:

— Один из них, я полагаю, уже выявлен. Но не насторожите его, поскольку крайне важно выявить всех…

«Что за „диверсант“? — мелькнула в голове у Крохина испуганная мысль. И что за товарищ, попавший в руки врага? Какие еще „старшие“?»

— А может, убрать всех чужаков? — предложил капитан. — Радикально! И конец всем сомнениям?

— Повторяю: я не люблю спешить, — размеренно ответил Ассафар. — Тем более лазутчики могут быть в составе самых проверенных и надежных. Ведь как ни грустно, но продают в большинстве свои… А что эти чужаки? Сенчук? Да, он не нравится мне, но у него была масса возможностей донести на нас еще до начала плавания. То же и этот… Крохин. К тому же Сенчук — необходим. Как и Забелин. Забелин, кстати, инвалид, он крепится, но едва ходит… Вероятно, у него серьезные проблемы с позвоночником. И ни на какие подвиги он не способен. Во всяком случае, если бы он попытался поднять гребной винт батискафа, то уже бы не разогнулся… Филиппов послушен, его сын у наших друзей. Когда он пойдет на поправку, надо организовать связь с Чечней, это будет хорошим стимулом для любящего отца.

— Я получил сообщение… — сказал капитан. — Парень сумел сбежать, когда подошли русские войска…

— Н-да? Жаль. Но это, в конце концов, уже непринципиально. Филиппов прекрасно довольствуется прежними гарантиями. Усильте контроль за нашим гостем из МЧС, это шпион. Его надо лишить связи с берегом, пришла пора. И посмотреть, какие он предпримет действия.

— Это несложно.

— Ну а насчет доктора…

Звякнул телефон внутренней связи.

— Вас зовут на мостик, — сообщил Ассафар капитану. — Идите.

Владимир вновь поспешил зарыться в бумаги, напустив на лицо безмятежное равнодушие, дабы не вызвать никаких подозрений босса, способных, в чем он теперь ни на секунду не сомневался, стоить ему головы.

С отчаянием понимая, что до Америки уже не добраться и предстоит, изнывая от страха, невесть сколько качаться на волнах, в лучшем случае прибыв в итоге в порт приписки, он двинулся в каюту старпома, уверенный, что подслушанный тайный разговор руководства Сенчука наверняка заинтересует.

Сенчук, открывший ему дверь, предавался, судя по лежавшим в изголовье дивана подушке и фразеологическому словарю американизмов, изучению тонкостей заокеанского британского языка.

— Мне надо с вами срочно поговорить! — нервно произнес Владимир прямо с порога, и голос его предательски дрогнул.

Сенчук, заговорщически сузив глаза, поднес палец к губам.

Затем, заперев дверь, достал из объемистого кожаного портфеля какой-то прибор, похожий на бытовой стабилизатор напряжения, и включил его в сеть.

Зажглась зеленым глазком контрольная лампочка.

— Полезная штука! — произнес старпом, одобрительно глядя на прибор. Называется — генератор белого шума. Как мне объяснил один ученый хмырь, выделяет весь спектр частот — от самых низких до самых высоких, и наша болтология в них — как вопли упавшего за борт при хорошем шторме. Не знаю, просунуты ли в мой закуток чьи-то длинные уши, но предосторожность, как говорила моя матушка после очередного моего злостного хулиганства, позволяет избегнуть последствий… Ну, слу-щаю вас, мой верный друг! Можете говорить, как на исповеди у римского папы, даже надежнее.

— Вероятно, — сказал Крохин, — мне действительно придется вести себя именно так.