Завоеватели

— Анна-Стина Вальхейм, ты хочешь этого?

— Нет, — тут же ответила она все так же равнодушно.

— «Торфинн, господин мой», — напомнил Торфинн, и она безразлично согласилась:

— Торфинн, господин мой.

Торфинн протянул руку, и один из слуг мгновенно подал ему дымчатый шар, сняв его с медной подставки. Чародей поднес шар к лицу Анны-Стины и после этого спросил:

— Что ты отдашь мне за жизнь своего брата?

Не обращая внимания на шар, словно его не было в помине, она ответила:

— За жизнь моего брата я отдам тебе все, что ты потребуешь, Торфинн.

Руки чародея, державшие шар, дрогнули. Он вовсе не заставлял ее давать невыполнимые клятвы, он лишь принуждал говорить ему только правду. Торфинн никак не ожидал, что эта девушка будет искренне думать такие вещи. На всякий случай он спросил:

— И никакая цена не покажется тебе слишком высокой?

— Нет, — сказала она. — Никакая цена не высока, если речь идет о жизни моего брата.

— Хорошо, — медленно произнес Торфинн. — Отныне жизнью и смертью близнецов распоряжаюсь я, Анна-Стина Вальхейм. Ты сказала то, что лежало у тебя на сердце. Не я положил тебе на душу эти слова, они родились там сами. В этот час ты отдала себя и своего брата в руки Торфинна. Как его имя?

И снова, прежде чем дать чародею ключ к воле Ингольва, она помедлила. Потом сказала:

— Ингольв Вальхейм — вот его имя.

Торфинн опустил кристалл и передал его слуге. Лампа погасла. Дым не рассеялся по комнате, а медленно уполз назад, в лампу, и медная рыба захлопнула круглый рот.

Расставив ноги в грязных сапогах, Косматый Бьярни стоял на перевернутой телеге, наблюдая за тем, как солдаты Альхорна растаскивают разбитые пушками баррикады. Во время мятежа Бьярни потерял так много людей, что теперь мечтал только об одном: стереть этот проклятый город с лица земли, а потом как следует напиться. За восемь дней мятежа Бьярни возненавидел Ахен как живого человека. Обветренное лицо капитана пожелтело, черные волосы свалялись, карие глаза выцвели от бессонницы и злобы. Впервые он улыбнулся лишь тогда, когда услышал, как бьют пушки Альхорна.

Булыжник на площади Датского замка вынули ровным прямоугольником и выкопали там братскую могилу. Бьярни поклялся, что построит над ней виселицу и повесит всех, кто попадется ему в руки достаточно живым для того, чтобы дотянуть до казни.

К нему подтащили еще одного. Бьярни поднял пистолет и вдруг ему показалось, что на него смотрят. Он обернулся, но никого за спиной не увидел. Однако он продолжал чувствовать на себе чей-то взгляд. Капитан приписал странное ощущение бессоннице и погляд ел на пленного.

— Кто? — спросил он Завоевателя, который держал пленного за ворот и руки, связанные у локтей за спиной.

Завоеватель сильно тряхнул окровавленного человека. Тот молчал.

— Кто такой? — заорал Бьярни, широко раскрывая рот. — Убью!

— Не кричи, — спокойно сказал пленный. — Убьешь так убьешь. Не новость.

И плюнул.

— Их главарь, — сказал Завоеватель.

— В подвал его, — сказал Бьярни и спрыгнул с телеги.

Завалы уже почти полностью разобрали. Несколько человек ловко выбирали из карманов убитых деньги и патроны.

Прогрохотали колеса — это подъехал на своей телеге Хилле Батюшка-Барин. Неведомо где он угнал терпеливую мохноногую лошадку, и все эти восемь дней, невнятно ругаясь, появлялся на городских улицах, не обращая внимания на перестрелку, развозя еду, собирая убитых и раненых. В переговоры он ни с кем не вступал, с убитыми обращался фамильярно, с ранеными грубо и только в отношении к лошади появлялись слабые намеки на вежливость.

— Садись, командир, — сказал Хилле, останавливая телегу. — Подвезу до башни.

Бьярни подошел ближе. Хилле небрежно откинул в сторону чьи-то бессильные ноги, и Бьярни сел на освободившееся место.

— Кто это? — спросил он, обернувшись к ногам.

Хилле скосил на распростертое под рогожей тело свои большие, как у оленя, глаза.

— А черт знает, — сказал он и отвратительно выругался.

Телега дернулась, Бьярни повалился на Батюшку-Барина. Лошадка побрела в сторону башни. Голова человека, лежавшего под рогожей, моталась из стороны в сторону.

— Он что, умер? — спросил Бьярни.

— Откуда я знаю, командир? — искренне удивился Хилле. Он подсунул руку под рогожу и когда вытащил, увидел на ладони кровь. — Вроде теплый и кровь еще идет, — сказал Хилле и дернул вожжи.

Возле Датского замка Бьярни на ходу соскочил на мостовую. Хилле поехал к башне, а капитан пошел посмотреть, как продвигается строительство эшафота. Он поклялся залить Ахен кровью и отступать от своего не собирался.

Несколько мирных горожан неумело тюкали топорами. Солдаты Косматого Бьярни вытащили из домов первых попавшихся и, невзирая на их протесты и заверения, что они никогда в жизни гвоздя в стенку не забили, тычками и побоями согнали на площадь. Один из них, признав в Косматом командира, бросился навстречу, держа в отставленной руке молоток, и начал возмущенно доказывать, что произошла чудовищная ошибка. Бьярни на ходу ударил его по лицу рукояткой пистолета и, не оборачиваясь, пошел дальше.

Его внимание привлекло слишком большое количество Завоевателей, собравшихся у башни. Для того, чтобы надзирать за строительством, столько явно не требовалось.

Когда Бьярни подошел, они разом замолчали. Он встал перед ними, слегка откинув назад голову. Это были воины с «Черного Волка», и Бьярни не знал, чего от них теперь ожидать.

Вперед выступил Иннет. От усталости его лицо потемнело, глаза стали красными и запали.

— Сегодня умер Бракель, — сказал он.

Наступила мертвая тишина. Бьярни знал, конечно, что старый его соперник тяжело ранен, и все-таки известие о его смерти застало Бьярни врасплох. Они с Бракелем не виделись со дня начала мятежа.

Помолчав, Косматый осторожно сказал:

— Я осиротел.

Иннет кивнул в знак одобрения.

— Мы все теперь сироты, Бьярни. Наш командир ушел на Морской Берег.

— Чего вы хотите от меня? — спросил Бьярни.

— Пусть Бракель идет на своем корабле к ясной Ран, — ответил Иннет. — Мы хотим остаться здесь.

— Полосатым парусам нужны люди, — согласился Бьярни. — Их мало осталось у «Медведя».

Он начинал понимать, что они задумали, и очень обрадовался. Согласно старому обычаю племен Иннет спросил от лица всей дружины:

— Кто ты, человек, который говорит, что пришел сюда под полосатым парусом?

— Мое имя Бьярни Длинноволосый, — ответил капитан.

— Сколько врагов ты убил?

— Много, — сказал Бьярни. — И убью еще больше.

Иннет обернулся, и кто-то подал ему большую кружку с брагой.

— Выпей, — сказал он. — Здесь смешались наша любовь к морю и ненависть к врагам его. Мы хотим быть твоими людьми.

— Будь по твоему слову, Иннет, — ответил Бьярни. Он залпом осушил кружку, швырнул ее на булыжники мостовой и закричал сиплым сорванным голосом: — Дети мои!

Ответом ему был дружный рев.

Далла устроилась на лавке вместе с Унн, прикрыла плечи платком и провалилась в тяжелый сон.

Она и сейчас была очень красива, несмотря на то, что лицо ее осунулось, и вокруг рта появились складки. Норг поступил правильно, когда увел ее из дома. Несколько дней назад Хилле привез в башню горожан, у которых мятежники Демера забирали хлеб. Эти люди пытались сопротивляться грабежу. Все они умерли к рассвету того же дня, и Батюшка-Барин, не разбираясь особо, закопал их в общей могиле. Далла видела их, но ничем не показала, что это ее как-то задело.

Тоддин не переставал удивляться ей. Она все время молчала. Казалось, ничто не могло вывести ее из равновесия или вызвать у нее страх. Норг привел ее в башню — и она сутками не отходила от раненых, терпеливо пытаясь спасти тех людей, которые заняли ее родной город и убили ее мужа. О чем она думала, меняя повязки, поднося к воспаленным губам кружку с водой? Если завтра Бьярни, опьянев от убийств, решит повесить ее под окнами башни, она, как чудилось Тоддину, не произнесет ни слова против.

Но поспать ей не удалось. В серый час, когда над землей проходят предрассветные призраки, кто-то завозился у входа в башню, и Далла мгновенно проснулась. Оставив Унн безмятежно сопеть, она осторожно поднялась со скамьи и взяла платок. Тоддин снял со стены факел и пошел к лестнице первым. Медные ступени, разбитые сапогами, давно уже не играли гальярду, а лишь стонали под шагами вразброд. Некоторые ступеньки Завоеватели заменили на деревянные, они отзывались глухим стуком.

— Кто же на этот раз? — пробормотал Тоддин себе под нос. Его утешала мысль о том, что Хилле в башне, дрыхнет сном невинности. Раненый добрался до башни сам — значит, он еще может ходить.

Внизу, у лестницы, кто-то стоял, наклонившись, словно поправляя сапог. Тоддин поднес факел поближе. Человек резко выпрямился, и Тоддин не сразу узнал в нем Хильзена. Он был закопчен до черноты и шатался от усталости. На грязном лице блестели зубы. Верхняя губа была рассечена и безобразно распухла, один из передних зубов выбит.

Хильзен молча протянул руку в оборванном рукаве и схватил факел. На мгновение его темные глаза задержались на лице Даллы, а затем он опустил факел, и Тоддин увидел лежащего на полу Норга. Одежда на нем была окровавлена так, что невозможно было определить, где рана. Тоддин видел заострившиеся скулы и ввалившийся рот. Хильзен сел рядом со своим другом, махнул рукой, а потом неловко повалился на бок, выронил факел и мгновенно заснул.

Женщина тихо подошла, вынула из-за пояса Хильзена нож, разрезала на Норге одежду. Норг мутно глядел в потолок и, казалось, ничего не понимал. Белые руки Даллы мелькали в темноте, быстрые, осторожные. Они снимали лоскуток за лоскутком и, наконец, обнажилась рана — темное пятно на животе справа. Тоддин метнулся было взглядом к лестнице, думая позвать Хилле, чтобы тот принес воды и полотна. Но Далла покачала головой и просто взяла Норга за руку.

Так прошло несколько минут. Рядом трудно храпел Хильзен, и дыхания Норга не было слышно. Неожиданно громко и осознанно Норг сказал:

— Далла.

Женщина спокойно склонилась к нему и ответила, выговаривая слова с твердым ахенским акцентом:

— Я здесь.

Норг улыбнулся, вздрогнул и замер.

Посидев еще немного, женщина высвободила свою руку и встала. Медленно поднялась по лестнице, волоча за собой шаль. Тоддин остался стоять внизу. Через несколько минут Далла с девочкой на руках стала спускаться вниз. Тоддин протянул ей руку, желая помочь, но она не заметила этого. Унн крепко спала и во сне морщилась. У входа женщина остановилась, не оборачиваясь, и Тоддин понял, что нужно открыть ей дверь.

В башню хлынуло рассветное солнце. Тоддин вышел на порог, щурясь и зевая. Далла неторопливо пошла вниз по Морской улице — к себе домой. Он долго смотрел ей вслед. На плече женщины сверкало медное пятно — рыжая головка спящей девочки. Далла шла, путаясь в хлопающей на ветру длинной юбке, и ни разу не оглянулась назад.

Девятый день после начала мятежа подходил к концу. В подвале ратуши была устроена тюрьма. Альхорн, опасаясь, что Бьярни ночью просто перережет всех пленных, выставил удвоенные караулы.

Синяка пришел в себя и обнаружил, что находится в сыром и темном помещении. В дальнем углу на стене коптил один-единственный факел, от которого было больше тоски, чем света. У него постукивали зубы, и он сердито сжал их. Пошарил руками вокруг себя, чтобы найти опору и подняться, и тут же натолкнулся на что-то теплое и живое.