Завоеватели

2

Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг поражения.

Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице, выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от старого форта.

Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане — члены городского магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники; уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах, подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.

Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки. Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса разбивали мостовую.

По всему городу звонили ахенские колокола. Они начали звонить сами собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены, и звон получался слабый, жалобный.

По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного кучей добра сидели те, кто не мог идти.

Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам. Казалось, все в городе пришло в движение.

Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной. Ингольв вышел в гостиную босой, поежился — утро было прохладное — бросил на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где еще мать, а до нее — бабка близнецов всегда держала воду.

— Что случилось? — спросила Анна-Стина. — Почему звонят?

Ингольв пожал плечами.

— Должно быть, Карл Великий где-то умер, — сказал он, пролил на себя воду и замолчал, заметно разозлившись.

Анна-Стина еще раз выглянула в окно.

— А соседи, похоже, съехали.

Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:

— Анна, что у нас на завтрак?

Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел. Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры, капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.

— Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя ненароком подстрелили.

Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами. Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в чашке и улыбнулся.

— Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?

— Почему звонят?

— Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано или поздно это случится?

— Знала… но почему так скоро?

Он пожал плечами.

— Какая разница? Перед смертью не надышишься.

Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза сестры. Потом улыбнулся.

— Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с тобой остаемся в Ахене, правда?

Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.

— А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?

— Значит, мы останемся здесь вдвоем, — сказал Ингольв. — Кстати, где Синяка?

Синяка прятался развалинах богатого купеческого дома неподалеку от площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером камне коршунами. Он хотел видеть все.

От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным потоком двигались солдаты — пехотинцы в высоких медных шлемах и белых мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли, пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса

— все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет тянуться вечно.

Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в юго-восточные ворота.

Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был очень хорошо слышен плеск волн о борта оставленных яхт.

Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели деревянные колеса — вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли Завоеватели.

Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после трудной, но хорошо сделанной работы. Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое или трое все время кашляли. Один из них устало споткнулся на крутом подъеме, но даже не выругался.

По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые клинки и старые длинноствольные ружья см ели с пути всю ту армаду сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.

Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины, брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены обломками и брошенными в спешке вещами.

Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь, посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной стены, к тому времени уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.

Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией, крикнул:

— Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!

Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к кричавшему.

— С кем это ты разговариваешь, Хилле?

Хилле махнул рукой в сторону развалин.

— А вон, спрятался… — Он снова поглядел на Синяку. — Будет притворяться. Лучше иди по-хорошему.

— Он же не понимает, — сказал невысокий.

Синяка сжал зубы. Отсиживаться в развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на площадь.

— Ну и рожа, — пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.

Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два раза.

Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.

Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня, сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.

Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже около тысячи лет, и за это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце концов, превратилась в полупрозрачную тень.

Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды, отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные горожанами дома не хотелось — опыт непрерывных войн приучил их не поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно спокойно заснуть, — чего еще желать?

Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его решения.

Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта драккара «Медведь», был невысокий плотный человек лет сорока с длинными смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо известно.

Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от горячки еще в начале похода.

Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов, наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен, темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый, ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.